Кингсблад, потомок королей - Льюис Синклер. Страница 81

— Жаль, что она узнала не от нас, а от этих выродков. Пошли. Мы сейчас поговорим со Стаубермейерами.

По дороге он бросил взгляд в открытую дверь «кабинета» и заметил на стене свой любимый винчестер. Без прямой связи с происходящим он все же вспомнил, что стреляет как снайпер и что для этого вида спорта хромота не помеха.

Седрик Стаубермейер, торговец коврами и красками, не был похож на своего соседа — крепко сколоченного, решительного мистера У.С.Вандера. Он был пухлый, надутый, истеричный, но в своей неуравновешенности мог быть опасен. Увидев у своей парадной двери Нийла и Вестл — дверь была светлого дуба, с ромбовидным окошечком, затянутым изнутри кисейной занавеской, — он как будто смутился и угрюмо буркнул:

— Войдите.

Каминная полка в гостиной тоже было светлого дуба, с зеркалом, а на столе, покрытом скатертью в псевдовосточном стиле, лежала брошюрка Джета Сну да.

Миссис Стаубермейер являла собой зрелище более воинственное, чем ее муж, — это была мегера с растрепанными седыми волосами. Она стояла молча, лихо подбоченясь.

Нийл заговорил первым:

— Я не буду грозить, что пожалуюсь в полицию и все такое, но предупреждаю: если еще раз повторится то, что случилось сегодня с моей дочерью, я этого так не оставлю.

— А что же вы сделаете? — спросила миссис Стаубермейер.

Ответить на этот вызов было трудно, так что Нийл даже обрадовался, когда Седрик пронзительно заорал:

— Вы не оставите? Скажите лучше — вас самих тут не оставят. Да вы знаете, как весь район мечтает от вас избавиться? Я первый жду не дождусь. Я давно подозревал, что вы ниггер или что-то в этом роде, очень уж вы всегда ладили с жидами и с итальяшками!

Вестл сказала:

— А знаете вы, культурные христиане, что ваш сын предложил моей дочери раздеться догола?

Смех миссис Стаубермейер напоминал скрежет пилы по железу:

— О да, он в этом смысле взрослый мужчина. Стаубермейеры все развиваются рано. И разрешите сказать вам, сударыня, что мы больше не желаем видеть вашу дочь у себя во дворе, так что можете не беспокоиться!

Еще долго после этого Бидди и боялась и слегка гордилась, вспоминая свое приключение, а во сне часто вздрагивала. Слухи о происшедшем распространились среди соседей в нескольких более или менее гнусных вариантах, по которым почти всегда выходило, что Бидди вела себя крайне непристойно. Родители старались не выпускать ее за ворота и радовались:

— Слава богу, есть хоть свой двор, где она всегда сможет играть спокойно.

Мистер Оливер Бихаус пришел к выводу, что, поскольку в 1941 году, когда Нийл Кингсблад подписывал контракт на покупку дома, Сильван-парк уже находился под защитой «ограничительных условий», вышеозначенный Нийл Кингсблад, утаив свою принадлежность к «цветным», совершил тяжкое преступление против мистера Эйзенгерца, мистера Стопла, Законов о Здравоохранении, Конституции США, Библии и Великой Хартии Вольностей. По расчетам Оливера, его племянница Вестл должна была наконец уйти от мужа, когда он лишится не только работы, но и дома. Оливер хорошо знал налоговое законодательство, но плохо знал женщин.

Удивительно плохо знал их и еще один человек, а именно Нийл. Он решил, что раз Вестл готова вместе с ним дерзить дяде Оливеру, раз она внушает Бидди, что ее родители оба «цветные», значит, он всегда и во всем может положиться на ее преданность и поддержку.

Но однажды вечером, когда она вернулась с работы, выяснилось, что она вовсе не являет собой неиссякаемого источника терпения и любви. Она неодобрительно оглядела его и поморщилась:

— Ты, кажется, совсем перестал обращать внимание на то, как ты одет. А тебе бы нужно особенно следить за собой, если ты еще надеешься когда-нибудь получить приличное место.

— Нового костюма я себе не могу позволить, но этот я все время чищу и утюжу.

— И на галстуке у тебя какое-то пятно.

— Я не такой щеголь, как Пратт!

Это была старая семейная шутка, но Вестл продолжала наступление, даже не улыбнувшись:

— И вообще ты начал сдавать, и это меня беспокоит. Я вижу это по тому, что тебе так часто хочется уйти от меня. Ты столько времени проводишь со своими злосчастными агитаторами, вроде Брустера, — так, кажется, зовут твоего проповедника?

— Да, так, и ты это знаешь. И позволь тебе сказать, что я уделяю людям моей расы вчетверо меньше времени (что, кстати сказать, очень нехорошо), чем раньше уделял Джаду и его компании, когда играл с ними в покер или ездил на охоту и вообще коптил небо. То, что меня сейчас увлекает, тебе кажется скучным, а в моих дилетантских занятиях спортом ты видела нечто мужественное и благородное.

— И сейчас вижу. Во всяком случае, это не сравнить с митингами, на которых ты и другие такие же дураки занимаетесь переустройством мира.

— Вестл!

— Ну да, и мне это надоело, смертельно надоело. Я, пожалуй, ненадолго прилягу до ужина. Все мне надоело. И самое трудное для меня, Нийл, — это что в тебе теперь два человека: тот, за которого я выходила замуж, и негр, интересы которого мне совершенно непонятны. И кто же из них мой муж?

Потеряв надежду уследить за настроениями Вестл, он отправился за советом к матери. Стоял ясный весенний день, белые облака играли в пятнашки с солнцем, но мать его сидела над пасьянсом в комнате со спущенными шторами, — призрак женщины, бледный и туманный, как душа неродившегося младенца.

Он взмолился:

— Мама, как мне убедить Вестл, что ей живется не хуже, чем миллионам негритянских женщин?

— Боюсь, что это невозможно, милый, да ей, и правда, живется хуже, если она сама так думает. И, может быть, твой долг — после рождения маленького уговорить ее уехать от тебя, уехать как можно дальше. Ты будешь одинок — до какой степени, ты и представить себе не можешь, — так же одинок, как мы с Джоан стали из-за тебя. Но думаю, что с Вестл у тебя ничего не выйдет. Она женщина с характером. Может быть, лучше, чтобы она уехала до того, как отношения у вас совсем испортятся.

— Может быть.

К концу весны, когда с неба время от времени еще сыпался редкий снежок, припудривая сирень, цветущий миндаль и бутоны на сливовых деревьях, но листва зеленела уже почти по-летнему, тучный экс-дипломат Бертольд Эйзенгерц покинул свою флоридскую виллу и отбыл домой, словно удаляясь в изгнание.

Устремив взор на портрет с автографом его превосходительства достопочтенного сэра Реджинальда Уайдскома, кавалера ордена Михаила и Георгия первой степени, водруженный на столе красного дерева в библиотеке Хилл-хауза, сложив вместе кончики пальцев, каждый из которых был словно миниатюрной копией его холеной лысой головы, мистер Эйзенгерц слушал, а мистер Уильям Стопл разъяснял, что, продав участок Нийлу Кингсбладу, известному негритянскому агитатору, они нарушили «ограничительные условия» и посягнули на права ни в чем не повинных белых домовладельцев в Сильван-парке. То, что они не были осведомлены о расовой принадлежности этого субъекта, едва ли послужит им оправданием в глазах закона, а главное — и это много серьезнее, чем любой юридический промах, — если не будут предприняты экстренные меры, можно опасаться, как бы остальная земельная собственность мистера Эйзенгерца, еще подлежащая продаже, не упала в цене.

— Может быть, уже упала? — обеспокоился мистер Эйзенгерц.

Нет, пока еще нет, но, безусловно, упадет, ибо всем известно, что где негры, там грязь и шум, и, хотя он, мистер Стопл, свободен от предрассудков, так же как и он, мистер Эйзенгерц, все же факты остаются фактами. Не так ли?

Берти Эйзенгерц очень нежно относился к мулатке, которая два года была его любовницей, когда он состоял членом дипломатической миссии в Португалии, и вся эта тупость его раздражала, но ему нужны были деньги, ему всегда нужны были деньги для поддержания в себе непрочного убеждения, что он большой человек. И хотя он искренне любил своего Ренуара и собрание сочинений Генри Джеймса с авторской надписью, все же не следует забывать, что дедом его был Саймон Эйзенгерц, самый ловкий и беззастенчивый захватчик лесных угодий индейцев в Северной Миннесоте.