Эроусмит - Льюис Синклер. Страница 44

В окошко нижнего этажа высунулась нечесаная голова.

— Что нужно? — прокричал скандинавский голос.

— Я врач. Где живет Генри Новак?

— Ага! Врач! Доктор Гесселинк?

— Нет. Доктор Эроусмит.

— Ага! Доктор Эроусмит. Из Уитсивальнии? Гм… Вы проехали мимо. Вам надо взять назад; проедете с милю и повернете направо у школы — большое кирпичное здание, — а там еще с четверть мили по дороге, и увидите цементную силосную башню, а рядом дом. Кто-нибудь болен у Генри?

— Да… да… у девочки круп… благодарю вас.

— Прямо и направо. Сбиться тут невозможно.

Когда человек услышит грозное «сбиться невозможно», он почти наверняка собьется.

Мартин круто повернул свой «форд», задев изрубленную колоду; загромыхал по шоссе, свернул сразу за школой, когда следовало свернуть перед школой, — проехал с полмили по вязкому проселку между пастбищами и остановился у фермы. В неожиданно наступившей тишине было слышно, как жуют коровы, и дивясь на него, подняла голову белая лошадь. Пришлось разбудить дом пронзительным визгом рожка, и обозленный фермер, рявкнувший: «Кто там? Стрелять буду!» — направил его обратно, на шоссе.

Только через сорок минут после телефонного звонка Мартин свернул по расхлябанной дороге с проселка к дому и в свете фонаря увидел на крыльце сутулого человека, который его окликнул:

— Доктор? Я Новак.

Мартин нашел девочку в свежеотстроенной спальне с белеными стенами и сосновой дверью, крытой светлым лаком. Только железная кровать, стул с прямой спинкой, цветная литография святой Анны и лампа без абажура на шаткой тумбочке нарушали крикливый блеск комнаты — новой пристройки к фермерскому дому. Широкоплечая женщина стояла на коленях у кровати. Когда она подняла мокрое красное лицо, Новак выговорил:

— Не плачь, приехал! — И обращаясь к Мартину: — Девочке худо, но мы сделали для нее все, что могли. Прошлую ночь и нынче мы ей парили горло и взяли ее сюда, в свою спальню!

Мери было лет семь или восемь. Губы ее и кончики пальцев посинели, в лице же не было ни кровинки. При усилии сделать выдох, она вся скрючилась, потом выхаркнула мокроту, испещренную серыми крапинками. Мартин в смятении достал из сумки термометр и стряхнул его жестом профессионала.

У девочки, решил он, или дифтерит, или ложный круп. Скорей дифтерит. Делать анализ некогда — сеять культуру, определять спокойно и точно. Сильва-врачеватель ворвался в комнату, оттеснив Готлиба, бесчеловечного борца за совершенство. Мартин нервно склонился над разворошенной постелью ребенка, рассеянно щупал пульс, считал и пересчитывал. Он растерялся без привычного оборудования Зенитской больницы, без помощи сестер и без уверенных советов Ангуса Дьюера. Он вдруг проникся уважением к одинокому деревенскому врачу.

Нужно принять решение, бесповоротное, быть может гибельное. Он введет противодифтерийную сыворотку. Но ее, конечно, не достать у Пита Иески в Уитсильвании.

Взять в Леополисе?

— Живо, к телефону! Соедините меня с Бласнером, леополисским аптекарем, — сказал он Новаку как мог спокойнее. Он рисовал себе, как Бласнер помчится в ночи, благоговейно неся врачу антитоксин. Пока Новак надрывался в столовой у телефона, Мартин ждал… ждал… не сводя глаз с ребенка; и миссис Новак ждала, чтоб он сделал чудо; было нестерпимо слушать кашель и хрип ребенка; а блеск стен, блеск бледно-желтого дерева завораживал, наводя дремоту. Было поздно обращаться к чему бы то ни было, кроме сыворотки или трахеотомии. Сделать операцию? Разрезать дыхательное горло и вставить металлическую трубку, чтобы девочка могла дышать? Он стоял и терзался; сникал в дремоту и встряхивался, чтобы не заснуть. Надо что-то сделать: мать стоит на коленях, смотрит на него широко открытыми глазами, и ее уже разбирает сомнение.

— Нагрейте какую-нибудь материю — полотенце, салфетку — и оберните ей шею. Боже мой, неужели не дозвонится! — засуетился он.

Когда миссис Новак, переваливаясь на толстых, обутых в шлепанцы ногах, принесла согретые полотенца, явился Новак с унылым:

— В аптеке ночью никто не дежурит, а домашний телефон у Бласнера не в порядке.

— Так слушайте. Я боюсь, дело серьезно. Нужно достать сыворотку. Я съезжу за ней в Леополис. А вы продолжайте горячие припарки и… хорошо бы пульверизатор. Надо, чтобы воздух в комнате был влажный. Нет ли у вас спиртовки? Поставьте здесь кипятить воду. Лекарств не нужно. Я скоро вернусь.

Двадцать четыре мили до Леополиса он покрыл в тридцать семь минут. Ни разу не замедлил он ход у перекрестка. Гнал на поворотах, гнал по заползшим на дорогу корням, хотя какая-то черная точка в его мозгу все время таила страх перед взрывом или крушением. Быстрая езда, отказ от всякой осторожности зажгли в нем высокий восторг, и было отрадно окунуться в прохладный воздух и остаться одному после напряженного ожидания под пристальным взглядом фермерши. Мысленно он все время перечитывал по книге Ослера страницу о дифтерии, видел напечатанными слова: «В тяжелых случаях вводят сначала от 8000… Нет. Ах, да!.. от 10000 до 15000 единиц».

К нему вернулась вера в себя. Он благодарил бога науки за антитоксин и бензинный двигатель. Это большой забег, решил Мартин, в котором он должен обогнать смерть.

— И обгоню — все сделаю и спасу ребенка! — ликовал он.

Он завидел переезд через полотно и ринулся к нему, не считаясь с возможными поездами. Он услышал оглушительный свисток, увидел скользящий по рельсам свет и резко затормозил. Мимо него, в десяти футах от переднего колеса летучим вулканом пронесся экспресс из Сиэтла. Кочегар мешал в топке огонь, и даже в мягкой ясности наступающего рассвета ужасен был отблеск пламени на клубах дыма. Видение мгновенно исчезло, и Мартин сидел, охваченный дрожью: дрожали руки на жиденькой баранке, дрожала, как в пляске святого Витта, нога на тормозе. «Полсекунды — и мне бы крышка!» — пробормотал он и подумал об овдовевшей Леоре, отданной во власть Тозеров. Но образ задыхающейся в судорогах Мери Новак заслонил все остальное.

— Тьфу, черт! Заглушил мотор! — простонал он. И он перескочил через борт, завел мотор и стрелой влетел в Леополис.

Для округа Кринсен Леополис с его четырехтысячным населением был столицей, но в напряженной тишине рассвета он являл собою крошечное кладбище: песчаной полосой тянулась Главная улица», низкие домики лавчонок глядели покинутыми хижинами. Мартин нашел только одно живое место: в унылой конторе гостиницы «Дакота» ночной дежурный играл в покер с шофером автобуса и констеблем.

Его истерическое вторжение несколько их удивило.

— Доктор Эроусмит из Уитсильвании. Умирает ребенок от дифтерита. Где живет Бласнер? Садитесь в мой автомобиль и покажите дорогу.

Констебль был сухопарый старик, жилет у него болтался нараспашку на рубахе без воротника, штаны свисали складками, глаза смотрели решительно. Он подъехал с Мартином к дому аптекаря, стукнул ногою в дверь, потом, подняв в холодном предутреннем свете свое худое небритое лицо, рявкнул:

— Эд! Эй, вы, Эд! Вставайте!

Из окна второго этажа донеслось ворчанье Эда Бласнера. Смерть и неистовые доктора были ему не в новинку. Мартин слышал, как он, натягивая штаны и пиджак, ораторствует перед сонной женой о горестной жизни аптекаря и о том, что хорошо бы переехать в Лос-Анжелос и заняться продажей недвижимости. Но противодифтерийная сыворотка у него в аптеке нашлась, и через шестнадцать минут после того, как едва не погиб под поездом, Мартин уже мчался назад к Генри Новаку.

Когда он влетел в дом, девочка была еще жива.

Всю обратную дорогу он видел ее мертвой и окоченевшей.

— Слава богу! — буркнул он и гневно потребовал кипятку. Он был уже не растерянным молодым доктором, но мудрым героем-врачевателем, победившим в большом забеге смерть, и в крестьянских глазах миссис Новак, в нервной послушности Генри Новака он читал признание своего могущества.

Быстро и ловко он сделал внутривенное вливание сыворотки и стоял ожидая.