Эроусмит - Льюис Синклер. Страница 95

Перемена, превратившая Сонделиуса из Мартинова властителя в его раба, произошла так незаметно, и Сонделиус, при всей своей пиккербианской любви к сенсации, так мало заботился о верховенстве или о славе, что ни тот, ни другой никакой перемены не осознали. Они занимали друг у друга папиросы, вместе ходили в самые несуразные часы выпить стакан кофе с блинчиками в ночной закусочной и вместе орудовали пробирками, заряженными смертью.

31

Из Юньнаня в Китае от гомона пестрых базаров поползло нечто невидимое при солнце и недремлющее в ночной темноте, ползло ползком, зловещее, нескончаемое; ползло через Гималаи в низину, по огороженным стенами рынкам, через пустыню, по желтым горячим рекам, в американский миссионерский пост — ползло молча, уверенно; здесь и там на его пути падал, почернев, человек, усыпленный чумой.

В Бомбее новый портовый сторож, темный человек, весело рассказывал своим домашним над миской риса о странной новой повадке у крыс.

Эти властители сточных труб, всегда такие верткие, — шмыг, и нет ее, — теперь точно все перебесились. Они выходят в пакгаузе на середину пола, не стесняясь сторожа, и подпрыгивают так (со смехом уверял сторож), как будто хотят полететь, и тут же падают мертвыми. Он их тормошил, они не двигались.

Три дня спустя этот сторож умер от чумы.

Незадолго до его смерти от пристани, где он работал, отвалил пароход с грузом пшеницы, курсом на Марсель. За весь рейс на борту никто не болел; не было причин не ошвартоваться в Марселе возле парохода-бродяги [79]; и так как на том пароходе, пока он шел в Монтевидео, не случилось ничего особенно сенсационного, если не считать спора между суперкарго и вторым помощником по поводу пятого туза, то его капитан мог с чистой совестью бросить якорь рядом с пароходом «Пендаунский Замок», направлявшимся на остров Сент-Губерт забрать в добавление к грузу леса груз какао.

В пути к Сент-Губерту на «Пендаунском Замке» юнга — парнишка родом из Гоа, а за ним стюард кают-компании умерли от болезни, которую капитан назвал инфлюэнцей. Больше смущали появившиеся во множестве крысы. Не довольствуясь такой пищей, как строевой лес, они забирались в кладовые с провиантом, затем вылезали на шканцы и без видимой причины околевали на открытых палубах. Перед тем как околеть, они смешно танцевали, а потом валялись в шпигатах, окоченелые и взъерошенные.

Так «Пендаунский Замок» прибыл в Блекуотер, главный город и порт острова Сент-Губерта.

Это небольшой островок южной Вест-Индии, но на нем кормится стотысячное население: англичане-плантаторы и конторщики, землекопы-индусы, негры-рабочие на сахарных плантациях, китайские купцы. В его песках и горных вершинах дышит история. Здесь пираты кренговали свои корабли; здесь маркиз Уимсбери, когда сошел с ума, занялся починкой часов и приказал своим невольникам сжечь весь сахарный тростник.

Сюда красавец крестьянин, Гастон Лопо, привез госпожу де Мерлемон и вел жизнь вельможи, пока невольники, которых он часто порол, не пришли к нему, когда он брился, и тотчас мыльная пена причудливо окрасилась кровью.

В наши дни Сент-Губерт — это сплошной сахарный тростник и «форды», апельсины и чинары, желто-красные стручки какао, бананы и каучуковые деревья, и заросли бамбука, и англиканские церкви, и крытые железом часовни, и темнокожие прачки, занявшие под прачечную ямы между корней эриодендрона; и влажный зной, и царственные пальмы, и бессмертник, заливший пурпуром долины; ныне это блеск и туристская скука, и каблограммы о ценах на сахарный тростник, — и все затоплено нещадным солнцем.

Блекуотер — плоский, изнывающий от зноя город: глинобитные дома под железными крышами, раскаленные, белые, точно кость, дороги, красные, как лососина, шаронские розы и лавки с неизбежными балконами, раскрывшие свою темную глубину прямо на душную улицу. Одним концом город уперся в гавань, другим — в болото. Но позади него поднимаются Пенритские горы, и с их благодатных, увенчанных пальмами высот дом губернатора смотрит на плывущие вдаль паруса.

Здесь в грузной апатии жил его превосходительство губернатор Сент-Губерта, полковник сэр Роберт Фэрлемб.

Сэр Роберт Фэрлемб был отличный парень, рассказчик застольных анекдотов, который в будний день не закурит папиросу, пока портвейн не обойдет семи кругов; но он был прескверный губернатор. Человек, стоявший на следующей за ним ступени общественной лестницы — досточтимый Сесил Эрик Джордж Твифорд, худощавый, энергичный и надменный деспот, владелец десяти тысяч акров сахарного тростника в приходе Сент-Свитин, — Твифорд отозвался однажды о его превосходительстве, как о «мямле и дураке», и этот отзыв в разнообразных вариантах довольно быстро дошел до Фэрлемба. А тут еще, чтоб окончательно его донять. Палату депутатов, законодательный орган Сент-Губерта, раздирала распря между Келлетом — Красной Ногой и Джорджем Уильямом Вертигеном.

Красноногими называлось шотландско-ирландское племя белых бедняков, прибывших на Сент-Губерт двести лет тому назад в качестве законтрактованных слуг. В большинстве своем они до сих пор оставались рыбаками или надсмотрщиками на плантациях, но один из них, Келлет, злобный, скаредный и неутомимый человек, от мальчишки-рассыльного поднялся до владельца пароходного агентства, и в то время как его отец все еще раскидывал сети на отмели у Карибского мыса, Келлет был бичом Палаты депутатов и блюстителем экономии — в особенности там, где он мог ею досадить своему собрату законодателю, Джорджу Уильяму Вертигену.

Джордж Уильям, называемый иногда «Старым Джо Уимом» и «Королем Ледяного Дома» (заманчивого и разорительного бара), родился на черном дворе за баптистской молельней. Ему принадлежал «Голубой Базар» — самый большой магазин на Сент-Губерте; он поставлял контрабандой табак в Венесуэлу и так же был полон песен, опрометчивости и рома, как Келлет-Красная Нога был полон цифр, зависти и приличия.

И вот Келлет и Джордж Уильям сумели расколоть Палату. Для почтенного человека не могло быть вопроса о том, кто из них двоих достойней: Келлет — справедливый и серьезный, хороший семьянин, чье возвышение в обществе воодушевляло молодежь; или же Джордж Уильям — игрок, кутила, контрабандист, жулик, продающий бракованный ситец, человек, единственной светлой чертой которого было его дешевое добродушие.

Свою первую победу на поприще экономии Келлет одержал, добившись билля об увольнении угрюмого лондонца-гобоиста, занимавшего официальную должность сент-губертского крысолова.

В прениях, а затем и в частной беседе с сэром Робертом Фэрлембом Джордж Уильям Вертиген указывал, что крысы истребляют провизию и могут распространять болезни, а посему его превосходительство должен наложить на билль свое вето. Сэр Роберт пришел в смущение. Он вызвал главного военного врача, доктора Р.Э.Инчкепа Джонса (предпочитавшего, впрочем, чтоб его называли мистером, а не доктором).

Доктор Инчкеп Джонс был худой, высокий, беспокойный человек, молодой и слабовольный. Он приехал «из дому» всего два года тому назад, и его тянуло домой, на родину, в один уголок родины, представляемый теннисной площадкой в Сэрри. Он объяснил сэру Роберту, что крысы и их неизменные спутницы блохи действительно разносят заразу — чуму, инфекционную желтуху, содоку и, предположительно, проказу, но что этих болезней на Сент-Губерте нет и, значит, не может быть, за исключением проказы, которая является неизбежным проклятием туземного не английского населения. А в сущности, добавил Инчкеп Джонс, Сент-Губерт знает только малярию, денге [80] и всеподавляющую зверскую скуку, так что, если Келлет и прочие красноногие желают помереть от чумы и содоку, приличные люди не должны им мешать.

Итак, суверенной властью сент-губертской Палаты депутатов и его превосходительства губернатора англичанину-крысолову и его молодому помощнику, темнокожему весельчаку, было приказано прекратить свое существование. Крысолов сделался шофером. Он возил канадских и американских туристов, заглядывавших на Сент-Губерт проездом из Барбадоса в Тринидад, по тем горным дорогам, какие представляли наименьшие трудности для его разбитой машины, и сообщал им ложные сведения о местной флоре. Помощник крысолова стал почтенным контрабандистом и регентом веслианских певчих. А крысы — крысы благоденствовали, жили привольно, и каждая самка давала от десяти до двухсот потомков в год.