Эроусмит - Льюис Синклер. Страница 99

На Сент-Губерте вам нельзя быть только хорошим врачом. Вы должны проникнуться жалостью к ряду грядущих поколений, такою жалостью, чтоб она дала вам силу не поддаваться жалости к людям, которые будут умирать у вас на глазах.

Умереть… Это значит — найти покой.

Пусть ничто — ни прекрасная жалость, ни страх перед собственной смертью — не помешает вам довести до конца ваш опыт с чумой. И вы, как мой друг… Если вы это исполните, то, значит, мое директорство все-таки что-то дало. Если бы я хоть чем-нибудь мог оправдать…

Когда Мартин с болью в сердце вернулся в свою лабораторию, там поджидал его Терри Уикет.

— Слушай, Худыш, — выпалил Терри, — я забрел сюда сказать тебе одно: ради святого Готлиба, веди свои записи о фаге как можно полней, изо дня в день — и непременно чернилами!

— Терри, ты, кажется, хочешь сказать, что у меня изрядные шансы не вернуться самому с моими записями?

— Еще чего! — сказал неуверенно Терри.

Эпидемия на Сент-Губерте, видимо, усилилась, так как накануне отбытия Мак-Герковской Комиссии доктор Инчкеп Джонс объявил остров под карантином. Приезжать разрешалось, но никто не мог уезжать. Он сделал это, невзирая на все сомнения губернатора сэра Роберта Фэрлемба и на протесты содержателей гостиниц, которые наживались на туристах, уволенного крысолова, который возил их на «форде», Келлета-Красной Ноги, который продавал им билеты, и всех остальных представителей здоровой коммерции на Сент-Губерте.

Кроме заготовки ампул с фагом и люеровских шприцев, Мартин в связи с отъездом в тропики заготовил кое-что и лично для себя. Он в семнадцать минут купил белый костюм, две новых рубашки и, — так как Сент-Губерт принадлежит Англии, а Мартин слышал, что все англичане ходят с тростью, — палку из бамбука, ничуть не уступавшего, по словам продавца, настоящему малайскому.

Итак, зимним утром Мартин, Леора и Густав Сонделиус пустились в путь на мак-герковском пароходе «Сент-Бариан» в шесть тысяч тонн водоизмещения, который вез на Малые Антильские острова машины, муку, треску и автомобили, чтобы забрать оттуда патоку, какао, авокадо, тринидадский асфальт. Человек двадцать туристов, не больше, отправлялись в круговую поездку, провожающих почти не было.

Пристань Мак-Герковского Пароходства находилась в Южном Бруклине, в районе бурых безличных домов. Над грязным снегом нависло бесцветное небо. У Сонделиуса был очень довольный вид. Когда они подкатили к пристани, запруженной кожами, и ящиками, и грустными пассажирами третьего класса, он выглянул из набитого багажом такси и объявил, что нос «Сент-Бариана» — все, что было видно от судна, — напоминает ему испанский пароход, на котором он когда-то посетил острова Зеленого Мыса. Но Мартину и Леоре, начитавшимся о трагических расставаниях на пристани, о стюардах, проносящихся с охапками цветов, о герцогах и разведенных баронессах, настигнутых репортерами, и об оркестрах, играющих «Звездное знамя», — им «Сент Бариан» показался неромантичным, и его обыденность — какой-то паром! — навела на них уныние.

Один только Терри приехал их проводить — с коробкой конфет для Леоры.

Мартин никогда не плавал на судне больше моторной лодки. Он смотрел большими глазами вверх на черную стену борта. Когда поднимались по сходням, у него возникло чувство, точно он отрезает себя от надежной, знакомой земли, и его смутило равнодушие более бывалых пассажиров, спокойно глядевших на него сверху. На борту ему показалось, что полубак похож на склад торговца старым железом, что «Сент-Бариан» слишком кренится на один бок и что даже у пристани судно неприятно покачивает.

Презрительно фыркнул гудок; отдали концы. Терри стоял на молу, пока пароход с Мартином, Леорой и огромным Сонделиусом, свесившимся через борт, не проскользнул мимо него; потом он резко повернулся и побрел прочь.

Мартин четко осознал, что плывет опасным морем к опасной чуме; что нет возможности сойти с парохода, пока не достигнут они какого-нибудь далекого острова. Эта узкая палуба с черными смолеными швами между досок — его единственный дом. И зверски холодно на ветру, гуляющем по широкой гавани, и вообще — да поможет им бог!

Когда «Сент-Бариан» отбуксировали к середине реки, когда Мартин предложил своей Комиссии: «Пойдем, что ли, вниз, посмотрим, нельзя ли чего-нибудь выпить?» — с пристани донесся шум запыхавшегося такси, и показалась худая, высокая фигура, бегущая, но так медленно, так нетвердо, — и они поняли, что это Макс Готлиб; он ищет их глазами, на пробу поднимает для приветствия тонкую руку, не находит их в ряду людей у поручней и печально отворачивается.

Как представителям Росса Мак-Герка и всех его начинаний, и злых и добрых, им отвели две каюты-люкс на средней палубе.

Мартин мерз у вьюжного Санди-Хука, у мыса Гаттерас его тошнило, а между тем и другим он чувствовал себя усталым и развинченным; Леора мерзла вместе с ним, ее тоже тошнило, — на то и женщина, но усталости она не чувствовала. Она упорно делилась с ним сведениями из путеводителя по Вест-Индии, который доверчиво приобрела.

Сонделиус носился по всему кораблю. Пил чай с капитаном, ел рагу с матросами, на нижней палубе вел умную беседу с негром-миссионером. Его было слышно повсюду и всегда, он пел, прогуливаясь по палубе, защищал большевизм от нападок боцмана, спорил с первым помощником о сгорании нефти и объяснял буфетчику, как приготовлять подслащенный джин. Он устраивал детские утренники в третьем классе и достал у первого помощника руководство по навигации, чтобы изучать его между утренниками.

Он придал остроту будничному рейсу «Сент-Бариана», но допустил одну оплошность: был излишне внимателен к мисс Гвильям, которую пытался приободрить в скучноватой поездке.

Мисс Гвильям принадлежала к одной из лучших фамилий своего круга в Нью-Джерси; ее отец был адвокатом и церковным старостой, ее дедушка был зажиточным фермером. Если она в тридцать три года не была замужем, то причиной тому — только легкомыслие современных молодых людей, отдающих предпочтение бойким девчонкам, пляшущим под джаз; а она была не только деликатно сдержанной молодой леди, но к тому же и певицей; в самом деле, она и в Вест-Индию-то поехала с целью сохранить для благодарного потомства чудеса примитивного искусства туземных баллад, которые она соберет и будет петь перед восхищенной публикой, если только научится толком петь.

Она присматривалась к Густаву Сонделиусу: глупый человек и гораздо менее джентльмен, чем страховые агенты и управляющие конторами, с которыми она привыкла встречаться в Загородном клубе, и что хуже всего — он совсем не спрашивает ее мнения об искусстве и о хорошем тоне. Его истории о генералах и разных высокопоставленных особах, наверно, сплошная ложь, — он ведь водит компанию с разными чумазыми механиками. Нужно его мягко, но весело пожурить.

Когда они стояли вдвоем у борта и он со своим смешным певучим шведским акцентом стал восторгаться чудесным вечером, она его перебила:

— Ну-с, мистер Грубиян, выкинули вы сегодня какую-нибудь замечательную штуку? Или, может быть, в виде исключения дали возможность поговорить кому-нибудь другому?

К ее тихому изумлению, он повернулся и зашагал прочь, не выказав той покорной почтительности, которой каждая культурная американка вправе ожидать от каждого мужчины, хотя бы даже иностранца.

Сонделиус пришел с жалобой к Мартину:

— Худыш — если вы разрешите мне звать вас, как Терри, — мне кажется, вы с Готлибом правы: не стоит спасать дураков. Большая ошибка — быть естественным. Надо быть всегда накрахмаленной манишкой, как старый Табз. Тогда тебя станут уважать даже артистические старые девы из Нью-Джерси… Странная вещь — самомнение! Подумать! Меня, который так часто навлекал на себя проклятья и гонения от великих мира сего, которого вели однажды на расстрел в турецкой тюрьме, — меня никто никогда так не раздражал, как эта самодовольная девица! Самодовольство — вот худший в мире враг!