Алый чиж - Анисимов Андрей Юрьевич. Страница 3

Гвоздина видеомагнитофон унесла. Вернувшись, она собрала свой маленький чемоданчик, зло оторвав экзотическую бирку, и покинула квартиру возле метро Планерная, даже не простившись с возлюбленным.

Два дня Воропаев не замечал ее отсутствия. Но на третий что-то стало его беспокоить. А еще через два дня он понял, что ему категорически не хватает тела Левы Гвоздиной. Ученый побрился, постирал рубашку и отправился в редакцию с твердым намерением вернуть недостающее на привычное место.

Лена недоступно сидела в своем кресле. На этот раз под ее очками никаких метаморфоз не произошло.

А на просьбу о возвращении она ответила железным тоном:

— Вернусь, если ты перестанешь строить из себя слизняка, превратишься в нормального мужчину и с радостью поедешь во Францию.

— На все согласен! — сообщил ученый.

Лена заперла кабинет изнутри и сняла очки. Реакция орнитолога превзошла все ожидания Гвоздиной…

Освежив сей эпизод в памяти, Воропаев покраснел, заерзал в кресле и для маскировки опустил на колени столик, что оказалось весьма кстати, поскольку в этот момент стюардесса, похожая на доярку с новогоднего бала, протянула поднос с закусками.

«Здесь кормят и поят, а на внутренних рейсах даже леденцы давно отменили», — печально констатировал ученый, запивая паек вином из пластмассовой чашки.

В марсельском аэропорту французская таможня тщательно потрошила багаж эстрадной группы из Киева, состоявшей из трех кордебалетных девиц и облезлого хлыща, упакованного в замшу. Тщательность проверки удивила Воропаева. В Шереметьеве у таможенника он даже вызвал пренебрежительное раздражение, когда пытался пристроить свою сумку на эскалатор для фотоконтроля. Таможенник сумку сбросил и велел следовать на посадку. И тут, в Марселе, когда творческий коллектив повели куда-то в глубь для дополнительного досмотра, сумку Воропаева, даже не открыв, фамильярно выкатили по полированному камню за таможенный барьер.

Ученый крутил головой в поисках чужестранных примет. Но все было довольно обычно. Никто не толкался. В стеклянных закутках летающих фирм скучали девицы с будничным московским выражением.

Выйдя на волю, за стекло дверей, Воропаев зажмурился от яркого вечернего солнца.

Два полисмена с автоматами и овчаркой бродили вдоль автомобильных стоянок. Орнитологу сделалось жарко. Он снял пальто. Постоял немного и снял пиджак. Неловко запихивая одежду в дорожную сумку, Воропаев не заметил поджарой парочки.

Мадемуазель и месье спокойно дождались, пока путешественник закончит возню с сумкой и распрямится. Как по команде, создав лучезарные улыбки на лицах, они осведомились, не Воропаев ли перед ними.

По-русски говорила только мадемуазель.

— Меня зовут Николь, а это Жак. — Жак продемонстрировал нечто вроде поклона. — Жан-Поль просил встретить русского гостя и проводить его на виллу.

Жак выхватил сумку Воропаева и быстрым упругим шагом направился к автостоянкам. Ловко лавируя между маленькими автомобильчиками всех цветов и марок, молодой человек остановился возле внушительного «Ситроена». Он решительно уложил поклажу Воропаева в багажник и распахнул дверцы. Николь села за руль, Воропаев рядом, Жак расположился на заднем сиденье. Темный асфальт, расцвеченный горящими указателями, мягко ложился под колеса. Ухабов и выбоин не ощущалось. Удивляла чистота. Воропаев поду? мал, что тут улицы подобны вымытому полу. Можно ходить в тапочках. На горизонте клубились горы. Пахло югом. Воропаев заметил виноградники по склонам и вспомнил Абхазию. Теперь там стреляли. «Скоты», — тяжело подумал Воропаев. Солнце садилось. Засветились фонари. Пошли пригороды Марселя. Город слепил витринами. Утробы магазинов не вмещали товар, и тот выползал на тротуары.

Внезапно одна из улиц уперлась в площадь… из воды. Вместо машин парковались яхты, катера и целые корабли. Николь остановила машину прямо у трапа. Катер был немного меньше нашей рейсовой «Ракеты» на подводных крыльях, имел обтекаемую напряженную форму и сине-белый окрас. Жак любезно распахнул дверь «Ситроена», Николь взяла Воропаева под руку:

— Добро пожаловать на катер. Судно принадлежит Жан-Полю, и вы здесь его личный гость.

— Я считал, что ученые во всем мире не миллионеры! — немного оторопел Воропаев…

— Вы правы, — серьезно ответила Николь. — В том случае, когда речь идет о профессиональных ученых. Жан-Поль любитель и весьма обеспеченный человек.

Поднявшись по трапу, Воропаев обнаружил белоснежный салон, где на столе, покрытом белоснежной скатертью, его ожидал прибор на одну персону. Николь поспешно показала гостю спальню и туалет, сверкающий медными чудесами сантехники. Сообщила, что его ждет ужин, а с прогулочной палубы он может наслаждаться видами. К сожалению, сопровождать гостя они не могут, но уверены, что путешествие будет для него приятным… Молодые люди на прощание еще раз обворожительно улыбнулись и покинули озадаченного орнитолога.

В тот же момент мягко и мощно заработали двигатели, и катер, дав задний ход, отвалил от причала. Воропаев поднялся на палубу. Катер плыл сквозь центр города. Возле уличных кафе сновали темнокожие официантки с подносами. Воропаев вдыхал запах Адриатики и тер глаза. После девятиэтажки с видом на мусорный бак, после серых московских домов и грязных щербатых мостовых контраст был разительным. Тем временем катер вышел в море, напрягся, встал на подводные крылья и полетел в мутную синеву… Мерцающий огнями Марсель становился все меньше. Воропаев вздохнул и вздрогнул — маленькая темная ручка легла ему на плечо. Ученый оглянулся. Ему опять улыбались. На сей раз это была ослепительно черная девушка в белом фартучке с золотым вензелем. Орнитолога пригласили к ужину. Воропаев уселся к прибору на одну персону, положил на колени белоснежную салфетку и прыснул. Истерический смех стал нормальной реакцией на последние события. Хрупкая негритянка следила за гостем спокойно и доброжелательно.

— Ну ты даешь, Воропаев! — сказал сам себе орнитолог и стал ждать блюд. Отужинав, он налил себе в фужер, предназначенный для сельтерской, виски и потребовал музыки. «Силь ву пле музик!» — составил он французскую фразу и, придя в восторг от своих возможностей, услыхал голос Матье. Он пригласил негритянку. Девушка прижалась к нему и была, вероятно, готова к любому развитию событий… Но, решив, что это уже слишком, Воропаев вышел на палубу. Там он спел дурным голосом куплет из Окуджавы — «Наша жизнь то гульба, то пальба». Затем спустился в каюту и, не раздеваясь, только скинув башмаки, завалился на хрустящую простыню. Проснулся от тишины. В иллюминатор светило солнце.

Немного покачивало. Воропаев встал, припомнил вчерашнее приключение, взял сумку и вышел на палубу. Катер дремал в небольшой лагуне. «»

Воропаев задрал голову и увидел на скале, сквозь веер пальм, белую виллу. К ней вели ступени, выбитые в скале. Внизу, за лагуной, тянулся пляж, вдали над морем парил старинный город с крепостью.

— Красиво, — оглядевшись и не обнаружив ни одной живой души, сказал сам себе Воропаев. — Прием радушный, но ненавязчивый…

Он спрыгнул с борта и решительно поднялся по ступенькам к вилле.

Издав несколько призывных звуков и не получив ответа, раскрыл массивную дверь. Оглядев огромный холл с камином, ученый заметил возле двери лист бумаги с гербом. Сверху крупными буквами чернело;

«Господин Воропаев».

В записке Жан-Поль извинился, что неотложные Дела задерживают его на несколько дней в Париже.

Просил гостя отдыхать и быть в Доме за хозяина.

Дальше шли бытовые наставления. В конце послания имелась приписка, где Жан-Поль просил гостя не покидать территорию виллы до его приезда.

Приписка Воропаеву не понравилась, но, поразмыслив, он согласился, что и своего гостя в Москве без знания языка и денег он бы одного на улицу не пустил. Бросив сумку в холле, ученый решил осмотреться. Это в письме не возбранялось, а видеть настоящее буржуазное жилье ему раньше приходилось только в кино.

Кроме холла, кухни и столовой с выходом на веранду, на первом этаже укрылась ванная комната.