Кровавый апельсин - Льювеллин Сэм. Страница 33

Она стянула с меня одежду, что причинило мне боль, и поморщилась.

— Фу! — сказала она. — От тебя воняет канализацией. Отправляйся мыться.

Я неуверенно поднялся и медленно пошел в душ. Там расслабился и, слегка наклонившись, подставлял воде спину и плечи. Она успокаивала боль.

Когда я вылез из-под душа, Агнес вошла в ванную комнату и вытерла мне спину, что снова вызвало адскую боль. Я спросил:

— Жарре... Ты живешь с ним?

Ее пальцы мягко прикоснулись к моей правой лопатке.

— Случалось, — согласилась она. — Только это было шесть месяцев назад. Он поймал меня, как ты правильно заметил, когда я разочаровалась в любви к Бобби. Ну, что теперь говорить об этом, когда все уже прошло. Сейчас я пишу об этом рассказ. «C'est tout» [37]. А почему ты задал мне этот вопрос?

Я не ответил. Только уперся головой в кафельную стену, поняв, что пришло наконец успокоение от действия ласковой, приятной воды.

— Чертовски грубо, — продолжала Агнес, — задавать мне такие вопросы. Ты страшно ревнив, так?

— Разумеется, — ответил я.

— Это совершенно неоправданно, — сказала она. — А теперь иди и ложись.

Простыни были Прохладные и гладкие. Я лежал в постели, ни о чем не думая, пока в комнату не вошла Агнес. Ее волосы чуть вились и казались еще влажными, кожа выглядела загорелой на фоне светлого полотенца, которым она себя обернула.

— Я все время думаю о том, что ты мне рассказал.

— Конечно, ведь ты же журналистка, — пошутил я. Агнес возразила с легким раздражением.

— Я твоя patronne [38], — сказала она, — и хотела бы услышать твои соображения.

Я рассказал ей о подозрениях Эда, о Джоне Доусоне. Казалось, к сказанному больше нечего добавить.

— У меня какая-то едкая боль в руке. — Я положил руку на подушку. Она покраснела, воспалилась. — Очевидно, увидев руку, они решили, что я что-то знаю о саботаже, и захотели от меня избавиться. Значит, полагаю, я должен расспросить того доктора, который знает о моей обожженной руке...

Агнес порылась в своей сумочке.

— Не стыкуется, — сказала она и развернула передо мной какую-то бумагу.

— Как это?

— Вот пресс-релиз, — ответила она. — «Джон Доусон, умер от внутреннего кровоизлияния. Дейв Миллиган, член экипажа, утонул. Джеймс Диксон, тяжелое ранение правой руки».

— А! — понял я наконец.

Некоторое время мы лежали молча. Подушка была мягкой, как облако. Я продолжал:

— Перед смертью Джон говорил мне о какой-то записке. А Эд рассказывал, что кто-то звонил ему и угрожал.

Подушка явилась для меня прекрасным прикрытием, она буквально поглотила меня.

— Мне надо увидеть Эда, — сказал я. — И жену Джона.

Я почувствовал, как рука Агнес мягко скользит по моему плечу.

— Я помогу тебе, — прошептала она. — А теперь расслабься.

Ее пальцы, нежные как шелк, ласково поглаживали меня.

Я поднял голову от подушки.

Агнес была очень близко. Рядом. Я обвил ее руками, поцеловал и ощутил ее гладкую кожу, пружинистые мышцы талии и выпуклое бедро. Чувствуя, как она дышит мне в ухо, я повернулся и прикоснулся к ее губам. Она вдруг рассмеялась и придвинулась совсем близко ко мне.

Потом я уснул.

Первое, что я ощутил, проснувшись, был яркий дневной свет. Открыл глаза. Веки уже совсем не болели. Агнес сидела за столом и стучала по клавишам пишущей машинки. Волосы у нее были уложены в шиньон.

— Я налью тебе кофе, — предложила она, увидев, что я не сплю.

Она принесла кофе. Я выпил чашку. Тепло разлилось по всему телу. Я позвонил в аэропорт, где мне сообщили, что самолет в Портсмут вылетает через час.

— Но ведь еще нужно почистить твою одежду, — пыталась остановить меня Агнес.

— Мне нужно идти, — ответил я. — Когда мы снова увидимся?

— Я приеду в Англию, — сообщила она, — и позвоню тебе.

— Хорошо бы это случилось поскорее, — сказал я.

Она рассмеялась тем же смехом, что и прошлой ночью, подошла ко мне, обняла за шею и поцеловала.

— Будь осторожен, — попросила она. — Я хочу закончить то, что мы начали вместе.

Я спустился вниз и сел в такси, ожидавшее меня у входа.

Глава 20

Хелен Доусон жила в Пуле, на одной из тех длинных улиц, которые застроены большими домами викторианской эпохи. Задние стены их выходили во двор и на пространство, засаженное чахлым кустарником. Когда-то ревнители старины преградили здесь путь бульдозерам и отстояли эти места от угрозы сравнивания с землей. Я направил свой «ягуар» вниз по короткой тропке, ведущей к главному входу, и вскоре оказался в нескольких шагах от него.

Единственным признаком жизни здесь, пожалуй, явились две черные пластиковые банки, словно кто-то забыл вынести их. Одно из стекол в окне, справа от входной двери, было разбито и заделано картоном. Звонок отозвался гулким эхом, будто в доме совсем не было мебели. Я позвонил два раза, прежде чем послышались чьи-то шаги, и дверь открылась.

— О! — сказала женщина, появившаяся в дверях. — А я думала, это из полиции.

Я познакомился с Хелен Доусон год назад во время кругосветной регаты. Тогда она была полной упрямой женщиной с крутыми черными кудряшками. Казалось, она прямо-таки излучает выдержку и самообладание. Сейчас ее пухлые щеки обвисли, на висках появилась седина, волосы в беспорядке прядями свисали со лба, а глаза покраснели и распухли.

Она бросила на меня взгляд, в котором была пустота, и спросила:

— Джеймс, что вы хотите?

— Я пришел...

Трудно было представить, что она может настолько перемениться за такое короткое время. Бог знает, почему я так подумал... Теперь я был здесь, совсем близко, в полушаге от ее невосполнимой утраты. Совсем близко.

— Я пришел, чтобы поговорить с вами о Джоне, — наконец выдавил я из себя.

— Он... — Хелен чуть не сказала было, что он вышел, отлучился ненадолго, но лишь спустя мгновение вспомнила, где он теперь, ее Джон.

Я прошел за ней в дом. Было одиннадцать утра, но шторы на окнах были задернуты, и везде горел электрический свет. Пол в холле завален книгами. Сломанная лампа валялась посреди лестницы, через перила переброшена какая-то одежда. Она задвинула ногой под кресло коробку с детским конструктором и провела меня на кухню, где никто не убирался, наверное, дня два. Она с глубоким вздохом села за стол. И наконец спросила:

— Ну, и в чем же дело?

— Я хотел сказать, как мы все сожалеем о случившемся, — пробормотал я вслух, а про себя подумал: «Сладкоречивый ты обманщик».

— О, благодарю, — ответила она.

Я гадал, как мне приступить к главному — о записке, но она заговорила снова:

— Дети сейчас у моей сестры.

— А... — откликнулся я.

— Они не могли оставаться здесь, это было невыносимо... Можете себе представить... это было слишком... их отец... ну, это было... Хотя это уже разговор о другом. Давайте закончим его.

— О чем другом?

— Извините. — Она попыталась улыбнуться. Это была не особенно успешная попытка, но она свидетельствовала об определенном мужестве Хелен. — Грабители, — сказала она. — Вчера, когда нас не было дома. Они залезли через окно. Они забрали... отсюда... многое... — Она опустила голову на руки.

— О! — воскликнул я, подумав: «Бедная женщина, еще и это!» Потом мне в голову вдруг пришла другая мысль, и я спросил: — А эти грабители, что они взяли?

— Видеомагнитофон, — ответила она. — У меня нет драгоценностей. — Хелен подняла голову. — И разграбили кабинет Джона. Они разнесли его буквально в щепки. — Она все пыталась улыбаться, держалась мужественно, но это ей никак не удавалось. — Очень мило с их стороны, — сказала она и опять отвернулась.

— Грабители... — сказал я в раздумье, обращаясь наполовину к ней, наполовину к самому себе. — А можно мне взглянуть?

Она была явно озадачена, что знакомые мужа суют нос в не слишком-то веселые дела дома, где он жил. Но, подумав, мрачно разрешила: