Кровавый апельсин - Льювеллин Сэм. Страница 43

Мы были уже рядом с другими, идя между катамараном, на котором еще только пытались поднять главный парус, и древней «Вестерли», паруса которой были на первый взгляд закреплены так плохо, что, очевидно, ей трудно было вообще добраться до линии старта. С других яхт люди поворачивались нам вслед, и порой казалось, что вот-вот кто-нибудь из этих любопытных сломает себе шею. Мы попали в самую гущу яхт, но беспорядочная толчея объяснялась не столько количеством, сколько разницей их курсов, которые придут в норму только тогда, когда мы по сигналу стартовой пушки пересечем линию.

Чарли находился с подветренной стороны, не сводя глаз со светящегося пятна прибора.

— Сорок секунд! — крикнул он.

Лаг показывал 20,65. Когда же мы вышли из области ветровой тени высокого катамарана, на нем появились цифры: 21,31.

— Нам режут курс справа! — завопил Чарли.

Я мягко повернул штурвал влево и тотчас почувствовал, как ветер наполнил паруса. По правому борту в пяти ярдах от нас промчалось полутонное судно с огромным мрачным мужчиной на борту. Я взял курс бейдевинд, палуба выровнялась, движение снова стало ровным и устойчивым. Мы проходили в самом центре скопления яхт.

— Двадцать секунд, — считал Чарли.

Ниже по ветру целая флотилия скопилась возле линии, носами к морю. Двадцать или тридцать яхт дрейфовали с наветренной стороны в ожидании более удобного позднего старта. Среди всех возвышалась мачта с прикрепленным к ней парусом Кевлора. Пара яхт позорно удирала. Внезапно пространство разделилось надвое, и посредине открылась полоса чистой зеленоватой воды. Ниже, в центре этой полосы, вспарывая волны своим изумрудно-зеленым корпусом, шла яхта, принадлежавшая Жан-Люку Жарре.

— Десять секунд, — сказал Чарли.

Даже не задумываясь, я точно знал, что задумал Жарре. Он хотел протиснуться в пространство между нами и яхтой организационного комитета гонок, перехватить наш ветер и закрыть нам выход в Ла-Манш. Я снова подкачал гидравлическую систему. Сейчас Жарре находился в пятидесяти ярдах от нас по правому борту. Если он будет держать этот курс, то может задеть нашу мачту своим торчащим с боку утлегарем. Мое сердце сильно забилось.

— Пять! — крикнул Чарли. — Четыре!

Я видел француза на передней части его яхты и понял, что он пошел на риск. Стиснув зубы, отвел взгляд и посмотрел на горизонт, где стояла яхта организационного комитета. Вдруг неожиданно нос яхты Жарре повернул в сторону, меня обдало брызгами, в то время как его утлегарь просвистел в трех футах позади.

С яхты комитета поднялся дымок.

— Пушка, — произнес Чарли.

Мы пересекли стартовую линию.

Глава 27

Жарре был вынужден повернуть за нашей кормой — он отставал от нас не более чем на три секунды. Поставив выносной парус, он прибавил скорость, и его нос почти поравнялся с нашим.

Теперь мы заняли позицию между ним и ветром. Что бы он ни задумал сделать, мы сможем ему помешать.

Чарли задал мне курс. «Апельсин-2» задрал нос, и цифры на лаге начали меняться. Кильватерная струя издавала длинный шипящий звук. Вода под площадкой была бирюзового цвета, а солнце образовывало небольшие радуги в струе разрезаемой воды.

— Кажется, все в порядке, — заметил Чарли, сощурив на солнце глаза.

Жарре ушел дальше на подветренную сторону, чтобы выйти из струи воздуха, которую отбрасывали наши паруса. Он находился примерно в пятидесяти ярдах ниже по ветру. Мне было видно, как он хмурится.

На нас обрушился шквал. Цифры на лаге снова побежали, и яхта начала крениться, подталкиваемая парусом.

— Ветер крепчает, — заметил Чарли. — Может быть, ослабим парус?

— Нет, — ответил я. — Пока не надо.

Это было, конечно, опасно, но мне хотелось вырваться вперед, прежде чем мы начнем манипулировать парусом. Если немного отстать, то непременно попадешь в чью-нибудь ветровую тень.

По левому борту начал вырисовываться низкий серый изрезанный берег Девона. И показалась большая белая моторная яхта.

— "Гекла", — произнес Чарли. — Улыбнись спонсорам.

Мы постепенно приближались к ней, возвышающейся над морем подобно многоэтажному зданию. Белоснежные борта блестели в синих волнах, катящихся с запада. На капитанском мостике, махая руками, стояла небольшая группа людей. Когда мы подошли еще ближе, я снова взглянул на яхту.

На мостике стояли Морт Салки и Дуг Сайлем. Между ними в маленькой шапочке яхтсмена, из-под которой выбивались белокурые кудри, стоял Терри Таннер. Я видел, как солнце играло в бокале с шампанским, который тот держал в поднятой правой руке. Тут налетел новый шквал, я повернул штурвал, выровнял яхту, и когда снова посмотрел на белоснежного гиганта, он был уже далеко позади. У меня в голове промелькнула мысль: что означал поднятый Терри Таннером бокал? Это был салют или прощание? Я надеялся на первое.

На выходе в Ла-Манш мрачные облака закрыли солнце, и волны из бирюзовых стали грязно-серыми. Ветер, дующий с запада, все усиливался, но мы к этому времени уже уменьшили площадь главного паруса. Нам нравилась такая погода, Жарре же предпочитал более мягкую. Он шел далеко позади и был почти не виден. Вот и оставайся там, ублюдок, мрачно подумал я.

Через пять часов хода мы не стали делать замеры, а выполнили это ближе к шести. В среднем скорость была чуть более девятнадцати узлов. Без пяти девять в сгущающихся сумерках мы обогнули буй СН1, указывающий на приближение к Шербуру, и видели белые мигающие проблески маяка по левому борту.

Ветер переменился на северо-западный и еще больше усилился. Как только мы обогнули буй, началась тяжелая, утомительная работа. Водная гладь, по которой «Апельсин-2» скользил легко и ровно, как по широкому пути, стала серой и неясной, уходящей за мрачный горизонт, поглотивший закат. С неба сыпались тяжелые капли и падали на палубу со свистом, похожим на птичий.

Жарре недолго оставался позади нас. Конструкции его яхты «Виль де Жоже», как и тримарану, больше подходит такой ветер, и она двигалась быстрее нас. По УKB-передатчику мы услышали, что Жарре прошел буй через двадцать одну минуту после нас. Я присел на край стола с лежащей на нем картой и прислушался к ударам волн о борта яхты, отлично понимая, что, если ветер не переменит направление, француз нагонит нас, когда мы будем еще на полпути к Лизарду.

Он прошел мимо нас ранним утром, в двадцать минут седьмого. Мы хмуро смотрели на него, одно утешение: никто теперь не будет дышать нам в затылок. Около девяти часов ветер изменился на северный, чего мы и ждали, но нам все равно не повезло. Вскоре он превратился в легкий зефир, оставив нас с полными парусами. Яхта Жарре превратилась в бледную точку на западной части горизонта, а когда день начал клониться к закату, и вовсе скрылась из глаз. Сильный ветер и бурное море — вот что больше всего подходит тримаранам.

Я упал духом. В семь часов на северо-востоке зеленой громадой вырос Лизард. Вокруг было очень красиво, но ни у одного из нас не возникло желания писать акварели. Кроме того, я знал, что смутные очертания берега недолго будут такими прекрасными. К этому моменту у меня снова родилась надежда. Как оказалось, мои предчувствия меня не обманули. В десять минут восьмого небо с правого борта потемнело и ударил первый порыв ветра. Они следовали один за другим. И уже спустя десять минут мы мчались сквозь шквалы дождя со скоростью в двадцать четыре узла. Уолф из шпиля превратился в карандаш, потом в сигару, и вскоре наблюдатели уже махали нам с галереи. Мне отчетливо был слышен рокот волн, бьющихся о серый гранит башни, когда мы огибали ее, чтобы выйти от Лизарда на прямой отрезок пути, ведущий к дому.

Между серыми облаками, нависшими над водой, и шквалами дождя внезапно появился парус «Виль де Жоже», дюйм за дюймом становившийся все больше.

Чарли, занятый установкой спинакера, крикнул сквозь шум дождя:

— Достали-таки этого ублюдка!

Я сосредоточился, приготовившись проскочить между Жарре и ветром, увидел, как тот оглянулся через плечо, как оно задвигалось, когда Жарре пошел в бейдевинд, наперерез носу нашей яхты. Но мы все же разминулись с ним. Это выглядело так, будто здравый рассудок возобладал и Жарре отказался от своего намерения, вернув тримаран в исходное положение.