Нашествие Даньчжинов - Маципуло Эдуард. Страница 50
– Людоед… унес… чикано…
– Желтый мог схватить любого, ясное дело. Но он выбрал Освальдо. Именно после того, как он встал на колени?
– Следующая твоя очередь, – сказал я Билли, не сдержавшись.
– Какая очередь? – простонал он. – Почему ты так считаешь?
Чхина затравленно взглянула в глубь улицы – ни души. И в окнах хижин – ни движения, ни лица. Только голуби, будто мыши, скреблись под замысловатыми стрехами да по каменным плитам неслись под уклон шумные ручьи.
Чачанг вынул из-под халата шелковый шнурок.
– Не подходите, – с ненавистью сказала Чхина, прижимаясь спиной к стене.
Придворная дама стояла за широкими спинами братьев, накрывшись модным в столице зонтиком, похожим на мыльный пузырь.
– Ты не сделала то, что обещала сделать, – она не скрывала злой радости. – А нам некогда ждать. Мы уходим вместе со всеми.
– Не надо сопротивляться, – миролюбиво произнес Пананг. – Ведь все по закону. Боги не дали тебе уйти, чтобы было все по закону.
– Ты красивая, – сожалел Баданг. – Уже не наша.
– В другой жизни тебе будет лучше, – сказал Чачанг с состраданием, дергая шнурок на разрыв, отчего он звенел, как струна. – А в этой жизни ты всем мешаешь. Обыкновенной женщиной ты никогда не сможешь стать. Надо умереть. – Он уже умолял:
– Очень надо, Чхина… Смерть – хорошо. Все давно хотят твоей смерти. Все желают тебе лучшего перерождения.
Кто-то вспугнул голубей, и они с шумом взлетели.
Подстегнутый страхом и новыми звуками, Чачанг стремительно бросился к Чхине, сдавив ее горло шнурком. Пананг и Баданг схватили ее за руки. Но испуганно вскрикнула придворная дама, и Чачанг рухнул без звука, оставив шнурок на плечах Чхины. Его братья побежали вверх по улице, к храму, широко распахивая плотные полы придворных халатов. Говинд легко догнал сначала старшего, более грузного, и уложил его ударом альпийского топорика по хребту. Потом догнал Баданга – и тоже перерубил позвоночник, – древний прием «защиты» даньчжинских горцев. Когда-то так встречали завоевателей из Чужого Времени. Мучительная смерть врага – драгоценный камень в ожерелье Покоя…
– Убийца здесь! – визжала придворная дама, не трогаясь с места. – Ловите убийцу! Вот он!
«Герой» подошел к Чхине, вложил в ее руки топорик.
– Сама убей ее.
– Ну уж нет! – Чхина отбросила топорик. – Чем больше она проживет, тем ужаснее будет ее перерождение. Она уже сейчас похожа на злую обезьяну с выщипанными бровями.
– Похожа, – согласился Говинд, мрачно взглянув на визжащую женщину. – Но лучше бы она была ослицей или вьючной лошадью.
– Она беременна уродом. Много не унесет.
– Тогда ты мне поможешь.
Говинд и Чхина перелезли через стену, забрызганную кровью, потом они бежали крохотными двориками и скользкими крышами, хотя за ними никто не гнался. Проскользнули через пролом, в складское помещение службы охраны. Здесь много было боеприпасов и оружия, аккуратно расставленного в пирамидах и разложенного на стеллажах.
– Что ты задумал, Говинд? – спросила Чхина, отдышавшись.
– Не спрашивай, чухча. Мой ответ тебе не понравится. Просто помогай. – Он стер ладонью грязь с ее лица. – Тебе не положено все знать, ты женщина.
– Если твое дело может обождать, надо помочь тем, кого увел тэу.
Говинд задумался.
– Пхунга я люблю. Но мое дело важнее, чем жизнь Пхунга и всех репортеров.
…Сгибаясь под тяжестью армейских рюкзаков, они взбирались по жирному трясущемуся, переполненному влагой телу Большого Оползня. Чхина уже выдохлась, поэтому шла в полной прострации, недоступная мукам усталости. Говинд, распалясь, выкрикивал с безумным видом:
– Князь хотел убить! Старики тоже хотели убить! Но я живой! И даже не оскопленный, не вычищенный! И Мантра во мне! Слава богам!
На зыбкой растекающейся верхушке оползня Говинд продолжал кричать в сторону чхубанга, невидимого за толщей дождя:
– Теперь я страшней, чем Желтый! Я натравлю на вас, жадных, дикую природу! Я сам теперь – дикая природа! Ого-го! Слышите! Герой воюет!
Чхина очнулась и, сбросив рюкзак, присела на корточки. Какое-то время она прислушивалась к воплям товарища.
– Трудности жизни помутили твой разум, Говинд, – осуждающе сказала она. – Пойдем к Пхунгу. Он прочитал все книги Подвалов. Вылечит. И я помогу.
– Во мне Мантра! А не в нем, чухча!
– И во мне Мантра. Ты все еще не можешь поверить?
– Трудно поверить, – Говинд тяжело дышал. – Мантру – женщине…
– Вот мы оба знаем Мантру, – продолжала с горечью женщина. – Но где запредельная мудрость? Я злая, ты злой… наши слова и мысли – не запредельная мудрость. Так и до нас говорили и думали. Когда уходит Покой, даньчжины становятся злыми. Покой ушел, Мантра пришла. Так что в нас появилось, кроме злобы?
Говинд с такой жадностью посмотрел на нее, что Чхина и вовсе расстроилась.
– Вот еще несчастье… – Она погладила обеими ладонями его по спине, ощущая крутые мускулы под прилипшей к коже материей. Так даньчжинские матери ласкают неразумных малышей, причинивших себе боль. – Я знаю хорошее заклинание. Любовь сразу отсохнет. Такая, как у тебя…
– Не надо заклинаний, чухча…
– Но тебе будет плохо… мучить будет.
– Пусть. Мне, наверное, недолго бегать по джунглям. Не успеет замучить.
Чхина раздумывала, слизывая дождевую влагу с верхней губы.
О чувстве Говинда к себе она и раньше догадывалась. – Но ты же знаешь, – проговорила она неуверенно, – во мне уже есть любовь, другой не может быть. Это сильней закона жизни… Я сама так сделала. Ведь самое крепкое – когда сама сделаешь… Если Пхунг умрет, я буду продолжать его любить. Я умру – он будет продолжать меня любить. Это разорвать уже нельзя.
– Я знаю, – он перевел взгляд на рюкзаки, желая закончить этот никому не нужный разговор.
– А кто встанет между нами, сгорит…
– Да, конечно…
И оба подумали, что Говинд уже сгорел.
– Ты сам виноват, – проговорила она сурово. – Ты должен был прийти ко мне со своей любовью тогда, когда я только думала про любовь.
Он покачал головой.
– Пхунг тебя пробудил, и ты стала красивой чухчей. А до этого была ведьмой. Разве мог я ведьму с недобрым взглядом впустить в душу?
– Вот видишь. А Пхунг впустил. Говинд вдруг улыбнулся.
– Иди к нему, чухча, там ты должна быть. Оба вы справитесь с тэураном. А я доделаю свое дело сам. Доброго вам урожая.
Переправа через реку была трудной и опасной. Сначала всем нам пришлось тащить по кипящему мелководью вырванное с корнем дерево – кажется, это был один из видов местного клена с очень ломкими ветвями. И на этом ненадежном судне мы пустились в плавание. Нас крутило и болтало, мы то взлетали в дождливое небо, то падали на гладкие глыбы. Наш «корабль» несло в густую завесу из брызг, водяной пыли и грохота кузнечных прессов.
– Боже праведный! – шептал Билли, обхватив ствол руками и ногами. – Вот и конец… Господи, Ман Умпф, помилуй! Спаси! Верую! Ибо все можешь…
Обломанные ветви дерева все же смягчили удар, мы посыпались в воду, но остались живы… Когда я вылез на берег, все уже сидели на камнях, приходя в себя. Билли с безумным видом пел псалом № 4:
Спокойно ложусь я и сплю.
Ибо ты, господи, один даешь мне
Жить в безопасности-и-и…
В трудных переделках, конечно, каждый ищет опору духа. Мне всегда были поддержкой прочитанные книги. И Билли нашел свою опору. Проверенную веками.
Вдова ощупывала кончиками пальцев разбитое в кровь лицо и вдруг показала рукой на противоположный берег.
– Он!
В сетке дождя можно было разглядеть тигра. Он стоял на скале над водой и смотрел в нашу сторону.
– Пасет, сволочь! – Монстр вылил из ствола карабина воду, прицелился, упираясь локтями в острые колени, но не стал стрелять. – Пусть пасет.
…Мы шли среди нагромождения диких скал и валунов, теряя последние силы. Я ждал: вот из-за той глыбы или того леска появятся солдаты и полицейские, давно поджидающие нас. И старался быть ближе к монстру, чтобы навалиться на него в нужный момент. А он, словно предчувствуя крах своей жизни, шел все медленней и медленней, опираясь на карабин, как на костыль. Если бы не леди Бельтам, оказавшаяся самой выносливой среди нас, он, наверное, давно бы упал и умер. Она подставляла плечо под его руку, обнимала за талию и в конце концов потащила его на себе. Ее легкие с шумом пожирали кислород.