Овцы - Магинн Саймон. Страница 26

— Конечно.

— У нее и без того забот хватает.

— Ладно.

— Пожалуйста.

— Не буду.

Льюин рассчитывал почувствовать облегчение, но вместо этого он чего-то устыдился. Как будто он сделал что-то нехорошее по отношению к Джеймсу. Но желание рассказать было таким сильным, что он не смог его сдержать. Льюин с недоверием относился с таким сильным чувствам. Ему не нравилось, когда у него в голове хозяйничают непонятные и неуправляемые мысли. Зверь должен сидеть в сарае, а не внутри него.

Льюин знал о существовании этого зверя всю свою жизнь. Маленьким мальчиком он сторонился сарая, а когда был вынужден туда заходить, то старался не смотреть на кучу досок, под которой прятался зверь. Зверь ел кроликов; их находили на полу. Они просто валялись там совсем целые, но мертвые. Казалось, из них просто высосали жизнь. Но Льюин знал, что зверь не опасен, если на него не смотреть. Во сне Льюину иногда удавалось почти уничтожить его, но зверь никогда не был мертв до конца. Его невозможно было убить по-настоящему, никто этого не мог сделать. Он был фактом жизни, почти спутником. И если когда-нибудь он встанет, сбросит с себя доски и пойдет искать другую пищу помимо несчастных кроликов, — ну, тогда Льюин и увидит, что случится. Но пока зверя не тревожили, Льюин был в безопасности.

— Может, пойдем в дом? — спросил он, потому что Джеймс сидел совершенно неподвижно.

Джеймс вздохнул:

— Ага.

* * *

Этот ужин очень сильно отличался от того, что был подан во время вечеринки несколько недель назад. Теперь это был обычный семейный ужин. И гость всего один. Никаких южноамериканских деликатесов; Сэм ел свое любимое пюре и веджибургер. С салатом, положенным на край тарелки, он разделался в первую очередь, чтобы от него избавиться. Для остальных Адель сделала чили с фасолью и рис. (Лондон в ней все равно давал о себе знать. Каждая тарелка была украшена мелко порубленной зеленью, в рис были добавлены семена мака. Сервировка.) На этот раз плохо скрытое нежелание Льюина класть в рот поданную еду скорее позабавило ее, нежели оскорбило. Элвис вертелся вокруг с выражением несокрушимого оптимизма на морде: ему никогда ничего не давали со стола, даже Сэм не давал, и Элвис это прекрасно знал. Но надежда побеждала опыт и удерживала у стола, заставляя следить, как вилки движутся от тарелок к ртам и обратно. А вдруг?

Льюин медленно, методично жевал, подвергая пищу всестороннему обследованию ноздрей и нёба, и лишь потом глотал кусок. Ему необходимы были усилия для того, чтобы проглотить нечто отличное от того, что он сам себе готовил. Усилия и решимость. Сначала ковыряешь вилкой в непривычном веществе и подхватываешь кусочек на вилку. Потом поднимаешь вилку и стараешься не смотреть на то, что к ней прилипло. (Льюин уже знал, что в природе не существовало такой пищи, которая выглядела бы вполне убедительно невинной.) Вдыхаешь воздух, настороженно выискивая, нет ли чего-то вредного, нет ли сухого незаметного благоухания плесени, аммиачного привкуса убоины, болезненного дуновения гнили, не скрывается ли что-то неизвестное под основным букетом, нет ли незнакомого привкуса у знакомых запахов. Тошнотворной вони концентрированной кислоты, радужно-мыльного выхлопа бензина.

Потом ты еще чуть-чуть поднимаешь вилку, подносишь ее поближе ко рту. Надо превозмочь себя и посмотреть на это прежде, чем оно прикоснется к твоему языку и губам, — там может оказаться аккуратно сложенное крылышко насекомого, например, или клок человеческих волос, или... как можно быстрее ты закрываешь глаза, и зубцы вилки прикасаются к твоему языку, и то, что было на них, вываливается в рот. У вилки вкус кислый, металлический, кровавый, ты быстрее вытаскиваешь ее изо рта, суешь обратно в тарелку. А в это время каждый нерв твоего рта лихорадочно отчитывается: пока все в порядке, хотя это, может быть, только пока все в порядке. Ты жуешь, проверяешь зубами каждый миллиметр на тот случай, если что-то спряталось внутри, какая-нибудь мерзость, что-нибудь ужасное... Больше оттягивать нельзя, в любом случае надо поскорей убирать изо рта этот непотребный плевок. Ради Бога, скорее глотать его. Гортань послушно проталкивает комок вниз, еще ниже, горло бьется в конвульсиях, рот становится липким от слюны, сердце бьется сильнее и чаще. И все это время надо делать вид, что все в порядке, даже изображать веселье. А самое главное — ни в коем случае нельзя все это выплевывать. Тебя ждет целая тарелка работы. Размеренно запиваешь все водой. Стараешься не забывать улыбаться.

Адель восхищенно, с уважением следила за этой упорной тяжелой борьбой. Она могла лишь догадываться, с какими трудностями сталкивается Льюин, но она хорошо видела его скованные дергающиеся движения, частые паузы, которые он делал, чтобы собрать волю в кулак. Какие суровые испытания нам всем порой приходится переносить, подумала она, и все лишь для того, чтобы справиться с очередными тридцатью минутами дня.

Наконец Льюин проглотил последний кусок, оттолкнул от себя тарелку, догадываясь, что делает это чересчур энергично, и улыбнулся Адель. Она с сочувствием улыбнулась ему в ответ.

— Спасибо вам, миссис Туллиан. Очень вкусно.

* * *

На сладкое (Джеймс не переносил выражение «на сладкое», а слово «десерт» произносил с ехидным звуком "э") было мороженое с ежевикой. Адель любила ежевику, потому что она доставалась бесплатно. И потому что эта ягода была непредсказуема: порой восхитительно сладкая, порой горькая. Ей нравились ее зернистость, подлинность. Она научила Сэма, как надо правильно ее собирать. Адель безошибочно догадывалась, что он согласился лишь из вежливости. Сэм не скрывал факт своего неверия в способность съедобных вещей произрастать на склонах холмов. Пока она не запихнула одну ягоду ему в рот и он не поднял брови от удивления. После этого он стал есть больше, чем класть в корзинку, несмотря на ее предостережения, и позже расплачиваться за непослушание. Стоял прекрасный день, холодный, но ясный; все было видно. Они гуляли по холмам, наслаждаясь птичьим щебетом. Сэм (впервые в жизни) увидел лягушку. Адель наткнулась на терновый куст, усыпанный запотевшими бархатистыми темными ягодами, очень крупными. Она дала одну из них Сэму, предупредив, что вкус будет совсем не таким, как у ежевики. Он задумчиво пожевал, сказал «хм» и вернулся к ежевике. Она согласилась, что вкус был несколько необычным.

Чтобы у Сэма больше не болел живот, она помыла ежевику и убрала ее в большую морозильную камеру, стоявшую в погребе. Адель понимала, что, размороженные, ягоды будут водянистыми, но хуже от этого не станут. Сэму, вероятно, понадобится неделя, чтобы справиться с ощущением, что природа его обманула.

И потом она про них забыла! Однажды она пошла за мороженым, порылась в морозильнике и обнаружила ягоды. Одна из корзинок перевернулась, и ей пришлось собирать ежевику со дна камеры. Ее посетила какая-то неожиданная мысль, но Сэм отвлек ее (закричал, что чайник вскипел), и мысль пропала. Немного постояв в замешательстве, она поставила корзинки на картонную коробку с мороженым и пошла назад, с большим трудом выключив по дороге свет.

Перед едой она поставила все блюда на стол. Сэм больше налегал на мороженое, чем на ягоды.

Покончив с основным блюдом, Льюин явно почувствовал себя лучше. Нежный десерт ярких расцветок был умят мгновенно. Адель всегда нравился скрежет вилок, соскребающих остатки с тарелок. Сэм облизал свое блюдце — хотя одну из ягод оставил на краешке, — чему она была очень рада. Чертова домохозяйка и мамаша, накинулась она сама на себя, но все-таки ей нравилось кормить своих мужиков. Джеймс умел готовить (хотя делал это гораздо реже, чем ему казалось), но ему это не нравилось. Как правило, от этого он впадал в тоску. Однажды Джеймс разбил три тарелки, накладывая в них рис, который был плохо промыт и поэтому не стряхивался с ложки. Она всегда старалась преувеличенно благодарить его за усилия, издавать побольше дебильного чавканья, делать разные одобрительные замечания. Он же тупо и бесстыдно запихивал еду себе в глотку. В общем, не повар.