Овцы - Магинн Саймон. Страница 31

Но они, казалось, были чем-то напуганы. Уши стояли торчком, носы втягивали воздух — нет ли опасности. Одна овца чуть приподняла переднюю ногу, как будто собиралась ею топнуть. Крупные планы овечьих голов Адель расположила по всей ширине картины, и полукруг внимательных глаз рассматривал зрителя. Лишь одна овца позади группы, расположенной на переднем плане, смотрела в сторону, на дерево, что стояло в дальнем конце поля. Она-то и заставила Адель обратить внимание на это дерево.

Адель сделала шаг назад и посмотрела еще раз. Точно. Кто-то прятался за этим деревом; она видела макушку и часть плеча. Что он там делает?

Адель никогда не изображала людей. Она не знала почему, но помещать людей на холст ей совершенно не хотелось, она начинала чувствовать за них какую-то ответственность. В любом случае, что могло человеку понадобиться на ее безлюдных, пустынных пейзажах? Она вспомнила фильм о полете на Луну. Комичные люди-шары плавают по ужасному мертвому бесконечному пространству из пыли и камня. Они напугали ее до полусмерти. Люди не должны находиться в таких местах. Точно так же они не должны находиться и в ее пейзажах. Такие картины не способны поддержать человеческое существование. Тут могут выжить только овцы, подумала она. И все же, несомненно, кто-то там был. За деревом прятался первый человек. Однажды она видела картину, на которой был изображен Адам, прячущийся от гнева Божьего в райском саду. Она имела в виду его? Но автор той картины представил Адама жалким, запуганным, съежившимся от ужаса существом. Ее человек прятался, но не страх был тому причиной. Он что-то замышлял.

Адель закурила. Она почти не выпускала сигареты изо рта, отчасти чтобы не чувствовать запаха. Ее новый натюрморт состоял из шприца и мяса. Мясо уже было не просто несвежим, не просто пованивало, оно ушло в иной мир — в мир полного разложения и распада. Оно протухло. Адель ткнула кусок кистью (один из пластов мяса передвинулся в сторону) и подумала, что запах не очень приятный. Когда она уходила, то запирала дверь в студию, поскольку была уверена, что в противном случае Джеймс обязательно пришел бы сюда со своими мусорными пакетами и хлоркой. Столько глупой суеты из-за какого-то куска тухлого мяса. Откуда она могла знать, что морозильник сломался? Она что, какой-нибудь долбаный механик? Это Джеймс у нас вроде на все руки мастер.

На самом деле она, конечно, все знала, хотя и могла поклясться на целой стопке библий, что не вытаскивала предохранитель. Не вытаскивала? Она вспомнила отвертку с предыдущего натюрморта, и на мгновение в ее сознании вспыхнуло нечто, похожее на странные воспоминания: щелчок выключателя, свет, холодный воздух погреба на голых ногах. Предохранитель в ладони, как потерянная сережка... Но она готова поклясться, Сэмом поклясться, что никогда прежде не видела этот оторванный от овечьей туши кусок. О нет. Абсолютно точно нет (но откуда тогда взялись предметы для натюрморта? Она поняла, что не может ответить на этот вопрос; они просто были здесь, как отвертка и шприц).

вниз по ступенькам, выдолбленным в утесе, ярко-розовое пятно перил в черном воздухе, холодные скользкие темные камни, и вот он, иглы нет, но стекло и поршень целы

Адель круто развернулась — за спиной никого не было. Дверь была крепко заперта. Адель бросила сигарету на пол, затоптала ее и схватила кисть.

* * *

Привезли заказанный Джеймсом гравий, двадцать мешков, и еще двенадцать шестнадцатифутовых отрезков четырехдюймовой пластиковой трубы, желтой и гибкой, и фланцы. На то, чтобы разгрузить машину, ушло почти все утро. Шофер, вежливый неприметный человек с рыжеватой шевелюрой, никуда особенно не спешил. Джеймс начинал привыкать к обычаям западных валлийцев. Как будто у них в головах тоже были холмистые извилистые дороги, и поэтому самые короткие расстояния оборачивались затяжными путешествиями. Поделать с этим ничего было нельзя. Можно было только стоять и с ними разговаривать.

Джеймс, как правило, не был особенно разговорчив, он по большей части кивал и улыбался, а быстрое стаккато трещало без умолку. Шофер говорил на местном диалекте, голос его был гнусавым и певучим, что путало Джеймса еще больше.

— Пришлось ехать через холм, Фишгард перекрыли, расширяют для грузовиков, работенки там навалом, уже несколько месяцев там возятся. Но я думаю, мало что сделали.

— Ага.

— А потом они хотят новый мост ладить, слыхал? Дорогу ведут аккурат через Нижний город, а «Ответ моряка» сносят. Не разумею я, зачем там дорога? А пивняк хороший был там.

— Нет, нет...

— Да. Отличный пивняк. Жалко, что его сносят, могли бы оставить. А в Нижнем городе движение — не поверишь, там повороты страшные. Прогресс, а? Иной раз машины прямо так и едут. Почему нельзя оставить все как есть, не понимаю. Хотя, наверное, нельзя, чтобы все вечно было таким, как всегда. Но это ж вандализм, когда что-нибудь сносят только потому, что оно стоит на пути. Я говорил, что нужно прокладывать повыше, по старой бринхелуинской дороге, и выходить на перекресток у Дайнас, и мост бы не пришлось строить, а Нижний город вообще бы не нужно было трогать. Как считаешь?

— Э...

— В Нижнем городе кино снимали, слыхал об этом? Да, там снимали «Под молочным деревом». Я сам его не видел, но говорят, очень хорошее. Я фильмы-то не очень знаю, но этот бы посмотрел, просто чтоб увидеть все это в кино. Этот Ричард Бартон, кажись, заходил в «Моряк», когда съемки были. У Нила была даже его карточка с автографом и все такое...

К тому времени, когда грузовик выехал из ворот и скрылся за углом, Джеймс совершенно вымотался. Но ровный, уверенный голос шофера его успокоил, из сознания исчез образ, который он постоянно носил с собой, — Адель, пятящаяся от него, когда он приближается к ней с куском мяса в руке. Ему не нравился этот образ, совсем не нравился.

Он вошел в дом, постоял у двери в студию Адели, послушал, как она шуршит.

— Дель? Хочешь чего-нибудь поесть?

— Нет, Джеймс! Потом. — И чуть позже, помолчав: — Спасибо.

— У тебя все в порядке, Дель?

— Все в порядке, Джеймс, честное слово. Поговорим потом.

— Хорошо.

Сэм сидел за кухонным столом. Он играл с игрушечной фермой, которую они нашли в подвале: коровы, овцы и свиньи из хрупкой, ярко раскрашенной пластмассы семидесятых годов, и ферма, похожая на модель декорации: дом, сарай, коровник, свинарник. Фермер с красным лицом, бакенбардами, в жилетке, шляпе с мягкими полями и тростью. И собака.

— Привет, босс. Хочешь тост с бобами?

— Да, спасибо.

Сэм не поднял глаз, он был занят. Джеймс наклонился посмотреть: мальчик пытался поставить передние ноги одной из коров на спину другой. По всей ферме животные уже были расставлены парами в подобных позах. Джеймс поразмыслил, надо ли в таком случае что-либо говорить, и решил промолчать. Рано или поздно ему придется обсуждать с Сэмом все это, но это ему хотелось обсуждать меньше всего. У большинства семилетних мальчиков есть друзья, которые дезинформируют и пугают их рассказами о таких деликатных материях; Сэм, волею судеб, да и по собственной склонности, был одиноким ребенком. Ему придется на ощупь искать свой путь к пониманию радостей секса, по крайней мере до тех пор, пока Джеймс может благопристойно уходить от этой темы. Джеймс наступил на свинью и положил ее на стол.

— Нет, с этой уже все, — сказал Сэм и сбросил ее обратно на пол.

— Как скажешь, босс. Ты начальник, — сказал он голосом из «Полиции Беверли-Хиллз». Сэм засмеялся.

— А я думал, тебе надо бы математикой заняться, толстяк? Разве мы не договаривались?

— Я уже делал.

— Я уже сделал. Ты это, наверное, хотел сказать? Покажи.

Сэм протянул ему задачник и лист бумаги. Джеймс посмотрел на ответы: все было правильно.

— Первое место в классе. Опять, — сказал он.

Сэм снова захихикал:

— Но в нем я один!

— Точно. Ты и на первом, и на последнем месте. Ну, каково быть таким талантливым?

— Я не подглядывал, если ты это хочешь сказать.