Жизнь собачья - Магуто Н.. Страница 11

Помиримся и домой.

Скажу по секрету, я всегда знаю, о чем она думает. Чувствую, какое у нее настроение. И еще – Я знаю, она меня любит, крепко любит – И я ее люблю, крепко люблю – И всю ее понимаю от кончиков ушей до хвоста. Тьфу ты, совсем забыл. Хвоста-то у нее нет. Ох – люди, люди…

Правда, один раз попал, когда еще маленький был.

Пошли мы как-то в Иваньково, на лыжах кататься.

Иду себе, дышу полной грудью, радуюсь жизни и вдруг, – как обухом по голове. Вижу гора, огромная такая, ледяная, дети с нее на санках съезжают. Сани у многих тяжелые, «Чук и Гек» называются. Не знаю, что мне в голову в тот момент взбрело, – вдруг, как побегу. Показалось, что огромная махина несется прямо на меня с огромной скоростью, и что ты не делай, все равно налетит. Перепугался я, чуть с ума не сошел. Бегу, бегу – Мамка сзади кричит:

– Ричард! – Ричард! – А мне все по барабану, несусь, только ветер в ушах свистит. Лишь у мостика остановился.

Мамка меня догнала, на поводок посадила и опять в лес. Только страх у меня уже прошел.

Иду, смотрю, аж смешно стало. Куда это годится, как глупый щенок, из-за пустяка запаниковал. А потом понял, не я испугался вовсе. Она перепугалась, что я сейчас, бестолковый, под сани попаду. Ее то страх мне и передался. Как такое могло случиться?

Загадка – Но понял я после этого, что связала нас жизнь одной веревочкой, куда она, туда и я. Что ты не делай, мне без нее не жить, да и ей без меня не сладко придется. Кто ее пожалеет, приголубит? Особенно когда у нее настроение плохое. Она же никому, ничего не скажет, будет ходит, маяться, на всех про себя обижаться. А я тут, как тут. Подойду лизну, пожалею, поговорим о том, о сем. Смотришь, и полегчало, уже улыбается. А если нет, погулять на улицу выведу. Она воздухом подышит, со мной поиграет, вот все и прошло.

Люди, они как малые дети, – смешные.

Тем более, представьте себе такое, она вчера ролики купила. Что завтра будет, ума не приложу – Но мы идем кататься на роликах. Точно засмеют. Взрослый человек и ролики – Ладно лыжи, это куда не шло. Но ролики? – Дети малые у нас во дворе на таких гоняют, но чтобы взрослый человек – Что делать?…

– Одевай, одевай – Сейчас оденешь и свалишься. Предупредил я ее. Слава богу, что не один.

Одному мне ее точно домой не дотащить. Сейчас точно упадет и разобьется. Главное, чтобы не до смерти. Где ее голова? Где? Хочу вас спросить! Взрослый, серьезный человек, а хуже ребенка. Хорошо, что тетя Лена вчера приехала. Вот мы с утречка и отправились на прогулку.

Ха, – на роликах кататься.

Я надеялся, что хоть она ее отговорит. Тетя Лена вроде, как посерьезней, в этих вопросах. Зря надеялся, ей самой хочется кости себе переломать. Вот уж дети малые!

– Осторожнее! Закричал я, чувствуя, как уходит сердце в пятки. А мамка, вдруг, встала, постояла немного, оттолкнулась – И ура!!! – Поехала! Правда, поехала. Смотрю и глазам своим не верю, а у нее что-то получается. Не сказать, чтобы очень, но, во всяком случае, не переступает ногами, словно у нее вместо двух, одна. Тетя Лена за ней, я за тетей Леной. Бегу, даже дышать боюсь. Вдруг вижу впереди веточка. Точно сейчас споткнется. Я вперед, только нагнулся, подобрать хотел, а сзади крик.

– Ричард!!!

И сзади в меня что-то врезается на полной скорости. Шум, крик, мамка валяется, тетя Лена над ней хлопочет, у меня сердце в пятки ушло, все думаю, – убилась.

А они, глупые, как примутся хохотать. Я стою, чуть не плачу, а они смеются. Что уж тут смешного. Дырка на штанах, прямо на попе, вот и весь кайф. Где это видано, хорошую вещь изорвать и смеяться? А я какую-нибудь туфлю изгрызу, или ручку у старого кресла искорябаю, так крику столько. Где справедливость, я вас спрашиваю? Где? – Им можно, а мне нет?

Ладно, это я просто на нервах. Вы бы видели, как дети на нас смотрели. Думал, сейчас засмеют. А мамке все нипочем, все по барабану. Встала, отряхнулась и дальше поехала, только курткой дырку прикрыла.

Так и катались еще с полчаса. Я все лапы сбил по асфальту бегать. То ли дело по травке, мягко, тепло, уютно.

А потом и того хлеще. Тетя Лена коньки напялила. А она то куда лезет? Как корова на льду.

Мамка, наверное, в детстве каталась, вот и поехала сразу. А тетя Лена шаг, еще шаг, потом, как заверещит:

– Останови меня! Слава богу, мамка успела, поймала ее.

Та уцепилась ей за руку, словно утопающий за соломинку. Держится за нее, шагу сделать не может. Так и каталась – Вот смехотища. Но это еще нечего. Самый прикол случился, когда мы домой возвращались. Одела мамка коньки. Тетя Лена почти без крика сняла, устала, – и поехали мы обратно – на коньках.

Откуда, до сих пор не пойму, у нас в округе лошади взялись. Самих лошадей я не видел, врать не буду, а вот кучи после них остались, что надо.

Разогналась мамка, дорожка под горку. Летит довольная, улыбается во весь рот. А за поворотом туннель. Влетает она туда на бешеной скорости, а там темновато, полумрак. Она то бедная и не разглядела, что вместо асфальта впереди навоз. Так на полной скорости и затормозила в одной из куч прямо на попе. Вот смеху-то было. Вылезла, брюки все грязные, руки грязные, а запах – Сроду такого не нюхал. Хотя, если честно, вкусно, природой пахнет. А она стоит, смотрит на себя и не знает, то ли плакать, то ли смеяться. Тетя Лена нас догнала, как увидела, за живот схватилась и ну, хохотать, а затем нос зажала и бегом. Мамка за ней, я за мамкой. Так и ввалились. Танюшка минут десять не могла успокоиться. Слава богу, хоть все живы и здоровы. Называется, погуляли.

Люди, они как дети, особенно под настроение. А моя вообще, – за ней глаз, да глаз нужен.

Знаете, что удумала? – Как я это пережил, до сих пор не ведаю. Мамка моя, – вы себе не представляете, учиться пошла – Днем на работе, вечером в институте. Разве это жизнь?

Теперь чаще всего дед со мной гуляет, кормит, развлекает, а эта – часам к одиннадцати появляется. Вот так.

В тот день, когда она эту глупость удумала, такое было – Сижу я как-то на кухне, месяц или два назад – с Данькой переругиваюсь. Тот ко мне пристает, косточку отнимает. И вдруг, – что случилось, до сих пор не пойму. Как будто лишили меня самого доброго, самого дорогого… Плохо мне стало бедненькому, совсем невмоготу. Я как заору не своим голосом. Дед с Танюшкой с перепугу из комнаты выскочили, подбежали ко мне, стоят, волнуются, не поймут, в чем дело. А я и сам не пойму. Не было такого еще ни разу, как будто кто-то солнышко с неба снял, и в мешок затолкал. Дай бог, чтобы такого больше никогда не случалось.

А вечером появляется мамка, и как ни в чем не бывало говорит, что она, мол, поступила в институт, учиться, на этого – Как его? А – экономиста, и будет теперь четыре раза в неделю приезжать чуть ли ни ночью. Когда услышал, думал, сердце разорвется. Не зря я беду чувствовал, – не зря.

Дед ей тут и рассказал про мои завывания. Оказалось, что она тогда с деканом договаривалась, чтобы ее взяли в этот, ихний институт. Вот так. Остался я без заботы и призору на четыре дня в неделю.

Ничего, привык потихоньку. Вначале, правда, тяжело было, а потом притерпелся. Сижу допоздна, ее жду, только потом жизнь начинается. Это, конечно, грустно, но что тут сделаешь? Главное, хоть ночью, но она рядом.

Ладно, выучится, поумнеет. Хотя, – кто ее знает?

Пытка

Сижу себе дома, никому не мешаю, но чувствую, что-то не так. Ждет мамка кого-то, явно ждет. Вон и губы накрасила и торт купила – Неужели мужчину? – Бывает тут у нас один. Строит из себя, – смотреть противно, так бы и гнал поганой метлой подальше от нашего порога. Так ведь нет, не слушает она меня, не понимает, что толку от него никакого, так, одна маята. Противный он к тому же. Сам то ли доктор, то ли профессор – Какой он доктор!? Я тут к нему подошел и говорю:

– Живот болит.

А он посмотрел на меня, словно впервые в жизни про живот услышал, и пошел себе дальше.