Жизнь собачья - Магуто Н.. Страница 24

– Попробуй еще раз, вдруг получится.

Встал он, нахохлился, подпрыгнул, как-то по чудному, крылышками замахал и взлетел метра на три.

Как заорет: – Ура!!! Я лечу!!! – И тут случайно крылом о ветку березы задел и камнем вниз.

Встал, отряхнулся. Ныть не стал, что больно ударился, молодец парень. Посмотрел на меня и говорит:

– Вечером еще попробую, а пока отдыхать буду, сил набираться – Как же ты будешь их набираться, если целый день голодным сидеть будешь?

А он так грустно головой покачал и отвечает: – Не знаю. А потом голову вскинул и говорит:

– Вдруг какого-нибудь червячка разыщу или зернышко, тогда пообедаю.

– Ясно. Только хотел ему что-то еще сказать, смотрю, Данила вернулся. Позавтракал, значит.

– Ричи, иди ешь, говорит, – А то мамка сейчас на твои розыски бросится, тогда тебе точно не сносить головы. А один я тут не выдюжу.

– Побежал – Смотри за ним получше. Случится что, – берегись.

– Ступай, ступай, а то с тобой, точно, что-нибудь случится. Мамка если рассердится, так просто спуску не даст.

Это он правильно сказал. Лучше не нарываться.

Только я собрался домой, вдруг над головой шум крыльев, хлопанье, карканье. Перепугался я и в кусты. Думаю, сейчас, как бросятся. Задрал голову, смотрю, в метре над нами огромный ворон. Вдруг, бах, и что-то упало. Присмотрелся, червяк, огромный, толстый такой. Наш малец, как его увидел, затрясся весь. Бросился к нему. За пол секунды проглотил. Стоит, чуть ли не облизывается, довольный, сытый.

Порадовался я за него, развернулся и к дому. Только-только успел. Мамка на меня чуть-чуть покричала и успокоилась почти сразу. Обошлось, в общем, все. Правда, пришлось мне с ней идти на велосипеде кататься. Хотел я сбежать, да не удалось. Понял, коли удеру, точно нарвусь.

Пока покатались, пока покупались, вернулись мы в общем к обеду. Пообедал я как положено.

Как-никак всю ночь с цыпленком сидел, пусть теперь Данила поголодает. А я хоть с часок посплю. И тут мне как в голову ударит, что пока я тут бока отлеживаю, наш малец, быть может, уже летает себе на свободе. Мне аж дурно стало. Данька что – он к любой киске на огонек завернуть может, они его страсть, как любят. Потому-то домой и не пришел. А я, как последний дурак, верю, что он птенца бережет.

Вскочил я и за ворота.

Смотрю, сидит Данила, мордочку лапой трет. Спокойный, как сфинкс. Словно дела ему нет до нашего паренька. Подбегаю, спрашиваю:

– Как дела?

– Как сажа Белла, – отвечает.

– Чем малец занимается?

– Спит в кустах. Что ему еще делать? Ему еще три червяка с неба упали. На кой ляд ему летать – Кормежка у него, – позавидуешь. Поел и спи, отдыхай – Зря ты так, – отвечаю я, – Сам понимать должен, как его небо тянет – Тянет, то тянет, но раз не получается, зачем ему туда лезть – Приземленный ты, Данька, какой, – возмутился я. Все бы тебе критиковать – Не понимаешь, что глядя на него, я сам бы полетел, – как птица – Он, как захохочет.

– Ты бы точно полетел, у тебя ума только на это и хватит. Не понимаю, что ты тут с нами делаешь? Отошел бы вон к той горочке, разбежался и – мордой в пруд. Красотища – Вся дурь сразу повылетела бы – Ну, думаю, вредина. Нет в нем поэтической жилки. Ничего не видит дальше собственного носа, а держится, как король.

Махнул я лапой, сел рядом. Что, думаю, с ним связываться. Одно дело делаем, ругаться нам совсем ни к чему.

– Как дела дома? Меня не хватились? Спрашивает.

– Тебя никто рано не ждет. Все думают, ты по кошечкам бегаешь.

– Ага, побегаешь тут с вами. Опять черный приходил. Как меня увидел, осатанел вконец. Едва отпугнул – И что ему надо-то было?

– Что, что? – Пообедать – Не нужно, Данила. Меня аж мороз по коже пробирает.

– Нервный ты, Ричи. Нельзя быть таким ранимым. Нужно быть уверенным в себе котом – тьфу ты, – псом.

– Знаю, а что сделаешь – Я как о малыше подумаю, сердце болит.

– Из-за чего болит-то? Не сегодня, так завтра взлетит. Не завтра, так послезавтра. Деться ему от этого некуда, судьба у него такая. И нечего зря переживать.

– Все то ты знаешь, все то у тебя просто, – не выдержал я, – А что было бы, не подоспей мы вовремя?

– Ладно, не сердись – Молодец ты, молодец я, а этому, мелкому, пора учиться летать. Эй! Малец! – Просыпайся. Пора попробовать в небо взмыть. Начал он тормошить птенца.

Тот глаза раскрыл, посмотрел на нас и давай есть попросить.

От удивления у нас глаза на лоб полезли.

– Кто я тебе? Данька спрашивает, – Отец что ли?

А тот знай, клюв разевает, еды требует.

Я и говорю Даниле:

– Сходи, посмотри, вдруг что-нибудь съедобное подберешь.

– Ты что!? – С ума сошел!? Заорал он. Ты за кого меня держишь!? Ты, что думаешь, я буду по деревьям лазать, мошек ловить или в помете ковыряться, червяков выбирать?! Стоит, спину выгнул, шерсть дыбом встала. Зверь, а не кот. Хорошо, мы друзья. Когда он в таком состоянии, я его не сильно боюсь.

– Что разорался-то? Спрашиваю. Есть ему нужно? Нужно – Кому легче козявку поймать, тебе или мне? Что молчишь-то?

Покачал он головой. Хвостом махнул, развернулся и пошел себе. Я ему вслед кричу:

– Надолго не пропадай – По-быстренькому давай, одна лапа здесь, другая там.

Обернулся он, махнул хвостом, мол, смотри у меня, и пошел себе на поиски то ли червяка, то ли мухи.

Остался я с птенцом один. Только бы, думаю, кошки не напали. Одному не легко будет справиться. Когда голодные, они страсть, какие лютые. Но, слава богу, все обошлось.

Через полчаса вернулся – Довольный такой, морда лоснится, шерсть – волосок к волоску.

Когда только успел в порядок себя привести – Молодец, все-таки, он у нас, любому коту сто очков вперед даст.

Идет себе, а из пасти рыбий хвост торчит. Бог мой! – Он что не понимает, что вороненок рыбу не ест? – Не волнуйся, – говорит, – Голод не тетка. Есть хочет, съест.

– Да не будет он рыбу – Подожди, не мельтеши перед глазами. Сейчас я ее на кусочки порву, и посмотрим, что дальше будет.

Сказано, сделано. Через две минуты перед птенцом лежало угощение. Правда, пока он рыбу рвал, половину себе в рот отправлял. Тут уж ничего не поделаешь, главное, чтобы малец поел.

Подошел тот к еде, посмотрел и, вдруг, раз кусочек подкинул и в клюв. Проглотил. За ним второй, за вторым, третий, так почти всю рыбу и умял. Я даже заволновался:

– Хватит, парень, хватит, а то, точно, от земли не оторвешься, слишком тяжелым будешь.

Посмотрел он на меня, нахохлился, вдруг, как подпрыгнет – и взлетел – Что бы вы думали?!

Взлетел! – Ей богу! Взлетел.

Когда я со слезами в голосе пробормотал это четверостишье, Данька чуть в обморок не свалился. Посмотрел на меня, посмотрел и говорит:

– Если кто тебя обидит, говори мне – Я им такую кузькину мать устрою! – Потом глянул на меня и добавил: – Ты, Ричи, поэт, – а поэтов обижать нельзя. Это я точно знаю.

Просидели мы с ним еще с час. Так и не вернулся наш птенец. Доели остатки рыбы и пошли домой.

С одной стороны, настроение праздничное, а с другой – как-то грустно. Что, если расстались мы навсегда, и никогда больше не встретимся? – Жаль – Пришли домой, легли спать. Так до вечера и проспали.

Спросонок слышу мамкин голос:

– Пап, ты посмотри на них. Спят в обнимку.

Открыл я глаза, а рядом, прижавшись к моему пузу, Данька лежит, во сне потихоньку причмокивает. Снится, наверное, что-нибудь хорошее.

От шума приоткрыл он один глаз, глянул на меня и дальше спать. Как будто ему все по барабану. Я тоже лапой махнул, глаза закрыл, только приготовился заснуть, вдруг щелчок и вспышка. Ну, вот, опять фотографируют. И когда им только надоест всякой ерундой заниматься? Ох – люди, – люди…