Жизнь собачья - Магуто Н.. Страница 41

Надоело ему.

– Нагуляешься, – говорит, – Приходи. А я больше за тобой бегать не буду. – Махнул рукой и за мной пошел.

Дома целый час молча сидели, не знали о чем говорить. Наконец мамка пришла. Рассказал ей дед про наши приключения, пожаловался. Она чуть в обморок не упала.

– Как, – говорит, – Вы могли ее бросить?

Разозлился я. Вконец разозлился. Как заору:

Это не мы ее бросили, это она нас бросила! С ума с вами, женщинами, сойти можно!

Мамка все-таки поняла, что перегнула палку.

– Ладно, – говорит, – Вы дома сидите, а я пойду ее поищу.

Ага, как же, так я ее одну и отпустил.

Подошел я к ошейнику, тыкнул носом и, говорю: – Одевай.

Махнула она рукой, поняла, что со мной лучше не связываться, взяла ошейник, посадила меня бедного на поводок и говорит: – Пошли, но веди себя, как положено.

Целый час мы ее искали. И по подъездам смотрели, и на канал бегали, аж до гаражей добрались. Нигде ее нет.

Уже темнеть начало, и тут я забеспокоился. Вдруг что-то случилось. Мамка тоже заволновалась.

– Что будем делать? Спрашивает.

Я плечами пожал. Что тут скажешь?

– Ладно, пошли домой. Проголодается, сама придет.

– Ты иди, – говорю, – А я тут еще погуляю.

– Ну, уж нет, одного я тебя не оставлю. Ну-ка пошли домой.

– Ага, прямо так и побежал. Уперся четырьмя лапами и стою насмерть. Она меня тянет, а с места сдвинуть не может.

– Ричард, нельзя же так – Пойдем, милый – Не пойду, – говорю.

Вспомнились мне тут слова Дези, как она меня мамкой попрекала, и решил стоять на своем.

– Хорошо, тогда я тоже остаюсь. Уселась на лавочку, рядом поводок положила, и сидит ворон считает, словно дел других нет.

Еще час просидели. Чувствую, в животе бурчит. Есть хочется, ужас какой-то. Встал и предложил: – Ладно, пошли домой. Не ночевать же на улице.

Глянула мамка на меня, помолчала и, наконец, согласилась: – Пошли, – говорит. Хотя в первый момент точно из вредности хотела еще час просидеть. Да видно у нее в животе тоже барабанные палочки застучали. Она, как с работы пришла, тоже поужинать не успела, голодная.

Как ночь провел, вспомнить страшно. То ли спал, то ли нет. На заре вскочил, как ошпаренный, и к мамке. Пошли, – кричу, – Ее искать!

– Отстань, – отвечает, – Я спать хочу. Отвернулась к стенке и никакого внимания на меня. Я еще минут пять покричал, но все впустую. Махнул я лапой и подался на кухню. Черт, думаю, с тобой. Случится что с Дези, сама себе не простишь.

Часа два еще так просидел. Чуть лапы на себя не наложил. Вдруг, слышу, за дверью шорох, и запах знакомый. Я, как к дверям брошусь, как заору: – Пришла! – Пришла! – Мамка, конечно, сразу же проснулась и побежала дверь открывать. Открыла, а там моя лапочка стоит, глазки щурит, то ли спать хочет, то ли стыдно ей.

– Явилась? Мамка спрашивает. На улице, значит, плохо? А как людям жизнь портить, ты тут, как тут.

Глянула предательница на нее, и осторожно по стенке в квартиру протиснулась.

– Есть хочу, – говорит.

– Что, любовью сыт не будешь? Уже я спрашиваю.

А она на меня никакого внимания, словно нет меня.

Достала она меня, вконец достала. Перегородил я ей путь и говорю: – Раз пришла, входи, но учти, еще раз такое выкинешь, больше не приходи. Живи, где хочешь и с кем хочешь.

– Так, значит? – Вот как ты меня любишь – Какая любовь? – Веди себя порядочно, тогда и о любви говорить можно. А то ведешь себя, как собака легкого поведения. Не ожидал я, Дези, от тебя такого.

И так я проникновенно это сказал, что она растерялась.

– А – что я? – Я ничего – Ну, раз ничего, то иди ешь. Мамка сейчас покормит.

Решил я сделать вид, что серьезно на нее обиделся. Ушел в другую комнату, лег в кресло, и делаю вид, что сплю.

Тут, конечно, Данила вмешался.

– Зря ты так, – говорит, – Тебе вокруг нее на задних лапках ходить нужно, может, тогда простит.

– За что меня прощать? Что я ей такого сделал?! Не выдержал я.

– Это ты ее спроси. Я их породу знаю. Была у меня Марта, рыжая, пушистая, красивая – Все ребята вокруг с ума сходили. Пока я ей про любовь по сто раз на дню говорил, она меня слушала. А как решил, что дело сделано, и поменьше на нее внимания стал обращать, сразу к Ваське ушла. Страшный, драный, смотреть не на что, а как песни пел – Заслушаешься – Вот и сломалась Марта. Так и расстались – Не жизнь это, Данила. Что мне теперь все на свете забросить, только за ней и бегать?

– Сам решай, но раз изменила, а ты стерпел, то так оно теперь и будет.

Вздохнул я, глубоко вздохнул. Пусть, что хочет, то и делает. Не буду я за ней бегать, уговаривать. Не любит, пусть уходит, а коли, вернулась, пусть ведет себя соответствующе.

К вечеру повела нас мамка гулять. Моя, как ни странно, вела себя прилично. Уличная жизнь ее явно не вдохновила. Поняла, что теплый коврик и полная миска дорогого стоят. Конечно, она уже сформировавшаяся личность, со своими замашками, желаниями. Жила бы с молочных зубов у нас, была бы совсем другой.

Два дня у нас тихо было. А на третий – убежала. Вышли мы за порог, я и оглянуться не успел, а ее уже рядом нет. Дед плечами пожал и повел меня домой. Я покрутился вокруг, покрутился, махнул лапой и за ним. Пусть делает, что хочет. Насильно мил не будешь.

Вечером вышел я на прогулку. Настроение поганое, хуже не бывает. А как их увидел, чуть замертво не упал. Стоят эти два голубка нос к носу у подъезда и мило так беседуют. Она меня, конечно, сразу углядела, но вида не подала. А Джек обрадовался.

– Привет, – кричит, – Как дела?

Вот поганец, от радости чуть ли не подпрыгивает.

– Все хорошо, – отвечаю, – Только учти, у нее блохи. Ужас какие злючие.

У него морда сразу вытянулась, даже морщинки на лбу собрались. Глянул он на нее и в сторону.

– Ты что мелешь?!!! Какие блохи?! Заголосила она. Не слушай его! Он хочет нашу любовь поломать.

– Да? – С сомнением протянул тот.

– Посмотри на него, посмотри – Он же врет!

А я ему спокойненько так и предлагаю: – Ты проверь, проверь, потом скажешь, кто был прав.

Видишь, у меня ошейник противоблошиный, поэтому мне и не страшно. А ты гол, как сокол, будут они по тебе прыгать и радоваться.

Вся любовь у него разом выветрилась. А моя вконец озверела. Как бросится на меня и давай лаять, вот-вот укусит. Пришлось уносить лапы. Едва спасся.

Пришли домой. Я Даниле про блох рассказал, он полчаса за живот держался, не мог успокоиться. Даже мне полегчало. Думаю, не быть между ними любви, не на того напали. Не пара они друг другу. Моя она, только моя.

Но ошибался я. Утром в леске, в кустах, их приметил. Любовью они там занималась. От восторга чуть ли ни на всю округу орали.

Я, как увидел, чуть с ума не сошел.

Дед все понял, схватил меня за ошейник и не пускает, боится, что подеремся. Ха – подеремся.

Люди думают, что только они ревнуют, переживают, а мы – так, каменные. Не знают, что ради милой, мы на любой подвиг способны.

Только я это подумал, вдруг откуда-то сбоку хруст. Глянул, а там огромный пес, то ли дог, то ли волкодав, бог его разберет. Почуял он наших любовников и туда. Бежит, кусты под ним трещат, страх божий.

Парочка сразу обо всем на свете забыли. Не до любви уж тут.

А волкодав на Джека зубами клацнул и к моей. Слюнявый от страха аж под себя наделал, а моя чуть в обморок не упала. Как закричит:

– Спасите!!! – Спасите!!! – Он же меня убьет!

Точно убьет, он же в три раза больше ее, – ну, не в три, так в два уж точно.

– Джек!!! Спаси! Кричит она, старается.

Ага, как же, спасет он ее. Он уже в кустах спрятался, и стоит, ни жив, ни мертв.

Сделал я шаг, и сам не знаю, что на меня нашло, выдал:

– Пошел вон, драная болонка!

Волкодав от удивления аж застыл.

– Это ты мне? Наконец прорычал он.

– Тебе, – тебе – Кому же еще?

– Ах ты – выдохнул он, отводя назад ухи, и не спеша направляясь ко мне. Вид при этом он имел до ужаса зверский.