Карл Ругер. Боец - Мах Макс. Страница 112

– Как его зовут? – спросил Лайташ.

– Есть ли у него имя? – вторил ему Гвирн.

– Нет, братья, – покачал головой Карл, продолжая смотреть прямо в глаза Людо. – У меня нет имени. Воды Салема унесли мое прошлое в неведомую даль.

– Как же мы назовем брата своего? – спросил Людо, не отводя взгляда. – Как назовем мы его, чтобы стал он, как мы, рядом с нами, одним из нас?

– Герцог Герр, имя его, – объявил Конрад Трир и, радушно улыбнувшись, шагнул к Карлу.

Вершился ритуал, участники обряда произносили свои реплики и совершали предписанные традицией действия, и Карл, не менее лицедей, чем остальные пятнадцать мужчин, окружавших его теперь в Священной роще, тоже произносил положенные слова и, сохраняя на лице выражение, приличествующее таинству посвящения, был сейчас с ними и одним из них. Он принимал их объятия и поцелуи и заключал их в свои объятия, чтобы, прижавшись щекой к щеке, обозначить братский поцелуй. Он был включен в церемонию, стал ее частью, жил в заданном ею ритме, ни словом, ни жестом не нарушая ее торжественного хода. Но в то же самое время Карл оставался самим собой, таким, каким он был всегда – сторонним наблюдателем, даже тогда, когда, как и теперь, являлся непосредственным участником событий. Двигаясь и говоря, принимая и отдавая, он тем не менее смотрел на все происходящее как бы со стороны, отстраненно замечая и накрепко запоминая все, что мог увидеть и узнать, а видел Карл многое. И чувствовал тоже.

Тот, кто положил начало традиции, был неглупым человеком. И ритуал, чем бы он ни стал за долгие годы своего существования, имел не только сакральный, но и вполне практический смысл. Физический контакт, как известно, зачастую позволяет даже неизощренной душе многое узнать о том, кому ты позволил приблизиться к себе так близко, что ближе некуда. Скрытое становится явным, когда границы личного пространства двух людей взаимно разрушают друг друга, и, переходя из одних объятий в другие, Карл с необычайной легкостью узнавал сейчас то, на что в ином случае потребовалось бы немало времени и многие усилия. Ему открылось, например, что трое из его восприемников – оборотни, пятеро – предпочли бы объятиям смертельный удар мечом и не преминули бы перерезать ему глотку при первой открывшейся перед ними возможности, тогда как еще двое – совершенно равнодушны к тому, что здесь происходит, как безразличны они и к самому Карлу. Они, как, впрочем, и Карл Ругер, лишь выполняли свои обязанности. Не больше, но и не меньше.

Следовало, однако, признать, что положение дел оказалось гораздо лучше того, на что мог рассчитывать Карл, направляясь в Священную рощу. Восемь великих бояр все-таки были на его стороне. Или, возможно, на стороне Виктора Абака? Однако, вероятнее всего, это всего лишь личная партия его друга, герцога Корсаги, что, впрочем, совершенно неважно. Важно было только то, что все эти люди – по той или иной причине – готовы поддерживать внезапно возникшего из небытия, «родившегося» к жизни великого воеводу герцога Герра, и что одним из этих людей оказался собственный зять Карла – бан Конрад Трир.

На противоположной стороне поляны, скрытый от глаз разросшимися кустами ежевики и толстыми стволами вековых сосен, стоял еще один шатер. Он был намного больше первого и сшит не из простого полотна, а из широких полос синего, алого и белого шелка, и теперь, через час после полудня, его наполняло приглушенное солнечное сияние, окрашенное в цвета ослабивших дневной свет шелков. Внутри шатра Карла ожидали несколько слуг в ливреях дома Кьярго и мастер Март. Слуги застыли в почтительных позах рядом с единственным креслом, стоявшим посередине шатра, а молодой аптекарь сидел в дальнем углу на крошечной скамеечке, казавшейся еще меньше из-за его собственных размеров, и держал в руках оружие Карла. Карл сдержанно кивнул ему и, остановив движением руки его попытку встать, прошел к креслу из резного черного дерева, недвусмысленно напоминавшему трон, и сел.

– Мою трубку, – сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. – И кубок вина.

Следующие полчаса, пока слуги омывали его ноги и переодевали в парадное платье, Карл, воспользовавшись паузой в церемониале, курил трубку, набитую душистым мерванским табаком, пил прохладное – со льда – крепкое и отдающее горечью полыни войянское вино и, полуприкрыв веки, рассматривал внутренним взором уже, казалось, окончательно сложившийся у него в сердце рисунок, отражавший его собственное видение настоящего и будущего.

Похоже, воображение не подвело его и на этот раз. Рисунок был хорош, хотя и сложен. Композиция не оставляла места для двойного толкования, и основные сочетания цветов недвусмысленно выражали его собственные чувства и переживания. Однако что-то в этой картине, чего Карл никак не мог для себя определить, его не устраивало. Что-то в его собственном рисунке мешало ему, вызывая внутреннее несогласие, и, следовательно, работа души продолжалась.

Новая одежда была Карлу неприятна, но, поскольку она тоже являлась частью ритуала, точно так же как и многое другое, с чем ему приходилось мириться в этот день, Карл принимал ее как неизбежное зло. Теперь, раз уж он согласился принять титул Стефании, выбирал уже не он. Вернее, свой выбор он уже сделал, а все остальное являлось лишь следствием этого выбора. Поправив пышные серебряные кружева на запястьях, Карл повернулся к терпеливо дожидавшемуся его все это время Марту и с низким поклоном принял из его рук Убивца и Синистру. Кинжал сдержанно приветствовал своего человека, а меч, привычный к превратностям их общей судьбы, вернулся на пояс Карла молча, как делал это всегда.

– Спасибо, мастер Март, – сказал Карл, чуть улыбнувшись.

– Всегда к вашим услугам, господин мой Карл, – с серьезным видом поклонился в ответ Март и, отведя рукой полог шатра, открыл перед Карлом выход на «тропу героев», как с истинно флорианской двусмысленностью именовался последний отрезок пути к герцогским регалиям.

Карл мысленно усмехнулся и, выйдя из шатра, пошел по узкой тропке, петлявшей среди высоких деревьев. Уже через минуту он оказался на тропе совершенно один. Ничто не указывало на присутствие в Священной роще других людей. Во всяком случае, именно так он должен был себя сейчас ощущать, но правда заключалась в том, что Карл прекрасно слышал множество людей, оставшихся позади него и ожидавших его впереди. Более того, сосредоточившись, он смог различить и немало чужих запахов, несвойственных дикой природе. Табак и ароматические масла, запах стали и аромат жарящегося в отдалении мяса, и тонкий запах духов Деборы, протянувшийся к нему сквозь рощу, как ее улыбка, и заставивший Карла вспомнить вкус ее губ.

Деревья внезапно расступились, и перед Карлом открылась северная опушка Священной рощи. Однако все, что он мог теперь увидеть, ограничивалось стеной из белого в черную полосу полотна, натянутого на высокие, не менее трех метров, деревянные шесты. Около импровизированных ворот, деревянной увитой цветами арки и обтянутых алым бархатом створок стояли стражники в красно-черных плащах гвардии принцепса. При появлении Карла они скрестили свои позолоченные протазаны, безмолвно указывая ему, что он должен остановиться. Повинуясь этому знаку, Карл остался стоять на тропе, метрах в четырех перед гвардейцами, так же молча, как и они, ожидая продолжения церемонии.

Впрочем, ожидание его продлилось не долго. По-видимому, кто-то заранее был поставлен наблюдать за происходящим на тропе, потому что не прошло и пяти минут, как где-то в отдалении послышался низкий голос флорианского длинного рога, и сразу же затем стражники убрали с пути Карла свое слишком изысканное, чтобы быть боевым, оружие, приглашая его войти. Карл положил левую руку на эфес меча и сделал шаг вперед, и тут же широко распахнулись украшенные золотыми гербами Флоры створки ворот, и перед ним наконец открылся вид на опушку, превращенную специально для этого случая в тронный и пиршественный залы под открытым небом.