Карл Ругер. Боец - Мах Макс. Страница 48

И веселее будет, решил он, и в этот момент младенец открыл глаза.

Младенец открыл глаза, взгляд его с видимым усилием сфокусировался на Ругере, и долгую секунду ребенок смотрел ему прямо в глаза. Петр даже испугался – таким был этот взгляд. Младенцы так не смотрят. Но потом… Потом произошло нечто настолько странное, что Ругер потерял способность двигаться, говорить, вообще что-нибудь делать – и только поэтому не убежал куда глаза глядят, не убил младенца или не сделал что-нибудь еще, столь же непоправимое.

Младенец открыл беззубый рот, напрягся так, что маленькое личико его сморщилось и покраснело, и внятно сказал, обращаясь к Петру:

– Я Карл Ругер. Вырасти меня, добрый человек!

От напряжения младенца начала бить крупная дрожь, так что все его тщедушное тельце ходуном заходило в крепких руках Ругера.

– Расскажи… – казалось, младенец с трудом пропихивает слова сквозь свое налившееся кровью горло, – мне… через… шестнадцать… лет… Помни!

Глаза ребенка закрылись, и он залился плачем.

Петр, как завороженный, сидел у ярко горевшего костра, держа в руках надрывающегося в плаче младенца. Голова его была пуста. Тонкий голосок ребенка был единственным звуком, нарушавшим тишину осенней ночи. Дождь ослабел, но не прекратился вовсе, а где-то рядом, всего в нескольких десятках метров от Ругера, лежало за камнями тело мертвой женщины…

Через три дня уставший, мокрый, измученный холодом и бессонницей Ругер достиг Великой. Все эти дни он голодал, отдав хлеб и шарку женщине, которую заставил кормить младенца Карла вместе с ее собственным ребенком. У торгового перевоза стояли княжеские войска, не дававшие беженцам свободного прохода за реку. Но Ругера это не касалось. Гербовая бумага домовладельца города Линда послужила пропуском и ему, и женщине, и детям, а деньги обеспечили им тепло и уют в первой же попавшейся Петру на глаза гостинице. Проведя в гостинице у перевоза четыре дня, Ругер отправился дальше. Теперь их везли почтовые фургоны, и до Линда они добрались спустя всего восемь дней.

К счастью, тайные опасения Ругера, хорошо скрытые, однако, в глубине его привыкшего к испытаниям сердца, не оправдались. И дом, принадлежащий ему, нашелся, и деньги, отданные в рост, не исчезли. Денег неожиданно оказалось даже больше, чем предполагал сам Ругер, а дом превзошел все его ожидания. Это был просторный и прочный каменный дом в два этажа, стоявший на Малой Портновской улице, в чистой и тихой части Линда, где селились преуспевающие ремесленники и купцы средней руки. Это было место, где можно было спокойно встретить старость и где хорошо было жить и растить сына, которого он уже привык звать Карлом.

Отец рассказал ему эту историю, когда Карлу исполнилось шестнадцать лет. Карл удивился рассказу, не без этого. Он был озадачен и даже немного напуган. Это правда. Но в конце концов молодость быстро взяла свое. Мало ли чудес случается на огромной и чудесной в своей непознанности Земле? Карл почти забыл об этом уже на следующий день, а через неделю не помнил уже вовсе и, кажется, никогда больше не вспоминал о рассказе Петра Ругера. Но вот теперь он вспомнил.

Карл посмотрел на лицо отца, представил себе, как сидел Петр Ругер у костра в ту дождливую ночь, и… И все. У этой истории не было продолжения. Во всяком случае, пока его не было. И история эта, какой бы странной и многозначительной она ни была, никак не связывалась в воображении Карла с тем, что происходило теперь в Сдоме. Она ничего не объясняла, но зато множила вопросы без ответов. И все-таки почему он вспомнил об этом только теперь? И почему именно теперь? Возможно, эта была простая случайность, совпадение, вызванное очередным броском Костей Судьбы. Могло быть и так, но внутреннее чувство говорило Карлу совсем другое. Вот только что? Голос души был невнятен. Это было ощущение сродни тому, когда, бросив мимолетный взгляд на чужое полотно, ты знаешь, что оно прекрасно или, наоборот, бездарно. А почему так, объяснить не можешь.

Карл снял портрет отца с мольберта и положил его на стол. Постоял секунду, сомневаясь, надо ли делать то, что он уже почти решил сделать, и все-таки взял со стола другой лист и, вернувшись к мольберту, закрепил его перед собой.

Теперь он рисовал мать. Ее он рисовал медленно, преодолевая какое-то внутреннее сопротивление и пробиваясь через мешавшие ему видеть ее лицо образы других женщин. И еще образ матери, как он увидел ее когда-то во сне, все время уходил в тень, вытесняемый воспоминанием о мертвой женщине, которую оттаскивает от костра Петр Ругер…

«Очнись, Карл! – сказал он себе. – Очнись! День на дворе, и это день Нового Серебра!»

Сколько времени просидел он вот так, отрешившись от всего, обо всем позабыв, уставившись, как впавший в транс жрец, в портрет своей матери? Снизу, из кухни, раздавался шум, это Дебора готовила для него убрский суп, и солнце стояло уже высоко. Сколько времени потребовалось ей, чтобы все купить, вернуться и начать стряпать? И сколько времени доносится до него этот домовитый шум снизу?

Подумав об этом, Карл сразу же вспомнил и о другом.

«Великие боги! – подумал он в смятении. – Я послал ее одну!»

Он посмотрел в глаза матери и увидел в них понимание.

«Ты ли это, Карл?!» – почти с ужасом спросил он себя.

И в самом деле, последние два дня он так пристально вглядывался в свое прошлое, что стал забывать о настоящем. Но день уже наступил, и ночь придет в свой черед, и, чтобы пережить эту ночь, Карлу следовало поторопиться. Он должен был снова стать собой, а прошлое… Что ж, прошлое это тоже часть его самого, и вернулось оно, вероятно, не просто так, ведь у любого события есть причины и следствия, и все в мире связано между собой мириадами часто невидимых, но от того не перестающих существовать нитей. Однако поиск в прошедшем, как бы ни была ценна добыча, доставшаяся охотнику, был тяжелым испытанием даже для такого человека, каким привык видеть себя Карл. И когда туман в долинах его памяти поредел, Карл нашел себя обессиленным и едва ли не беспомощным. Ощущение слабости было омерзительно, и Карл заставил себя встать и идти.

Он действительно встал, медленно подошел к окну и выглянул на улицу. На противоположной стороне, в нескольких домах от него, неторопливо прогуливался крепкий парень в синем берете с белым пером. На боку его висел солдатский меч, а взгляды, которые он время от времени бросал куда-то вправо и на дом Карла, напомнили Карлу, что предусмотрительность никогда не бывает лишней. И если сегодня, занятый своими мыслями, он отпустил Дебору на улицу одну, то вчера у него хватило ума договориться с Августом об охране для его женщины. Этот парень в берете и другой, невидимый Карлу солдат, и еще один, наверняка подпиравший стенку где-нибудь около двери в дом, все они были сейчас здесь, потому что их послал сюда Август Лешак.

Удостоверившись, что охрана бдит, Карл прошел на свободную половину мастерской и приступил к упражнениям. На этот раз он был предельно собран и достаточно быстро сумел сосредоточиться на выстраивающихся в гармоничный порядок движениях. Сложный ритм упражнений захватил его и повел за собой. Теперь, здесь и сейчас Карл мог позволить себе на время отрешиться от вещного мира и забот, с ним связанных, но сделал это осознанно, а не случайно. Время перестало существовать для него, и мысли ушли, вытесненные ощущениями тела, и душа раскрылась вечности.

Сколько времени Карл собирался с силами на Великой Охотничьей Тропе, он узнал, только вынырнув из внесознания в осознание. Переход совершился, как всегда, мгновенно, и если в предыдущее мгновение он все еще не существовал как свободная личность, то в следующее – Карл был уже здесь и сейчас. Его сердце билось ровно и сильно, мускулы вернули себе силу и выносливость, суставы – подвижность, тело – бодрость, а душа – уверенное спокойствие. Карл постоял секунду, прислушиваясь к себе и к миру вокруг себя, и пришел к выводу, что он готов. Потом, захватив одежду, меч и дорожный мешок, Карл бесшумно и стремительно спустился вниз, проскользнул незамеченным за спиной занятой готовкой Деборы и растворился за дверью, ведущей на задний двор. Запах варящегося в котле супа, подхваченный Карлом на бегу, поведал ему о том, что его ожидает сказочная трапеза, но также указал и на то, что времени у него не более получаса на все про все.