Предания нашей улицы - Махфуз Нагиб. Страница 3

Собираясь первый раз в контору, Адхам сказал матери:

— Благослови меня, матушка. Работа, порученная мне, — суровое испытание и для меня, и для тебя.

Мать со смирением ответила:

— Да сопутствует тебе удача, сынок. Ты добрый мальчик, а доброта достойна награды.

Адхам направился в контору под прицелом множества глаз, следивших за ним из дома, сада и из-за закрытых окон гарема. В конторе он занял место управляющего и принялся за работу. Должность управляющего считалась самой высокой на этом клочке земли между Мукаттамом и Старым Каиром. Адхам сделал своим девизом тщание и решил — впервые в истории имения всякий миллим доходов и расходов заносить в учетные книги. Он вручал братьям причитающуюся каждому долю с обходительностью, которая смягчала их злобу, и отдавал остальное отцу. Однажды Габалауи спросил:

— Как тебе нравится работа, Адхам?

С глубокой почтительностью Адхам ответил:

— Раз эту работу поручил мне ты, она — главное в моей жизни.

На широком лице отца появилась улыбка. Несмотря на суровый нрав, он не оставался равнодушен к лести. А Адхам обожал отца и, оказавшись вместе с ним, всегда бросал на него исподтишка восхищенные взгляды. Он бывал счастлив, когда отец рассказывал ему и братьям о старых временах и молодецких подвигах, о том, как скитался он по пустыне, вооруженный своей грозной дубинкой, и устанавливал свою власть всюду, где ступала его нога. После изгнания Идриса братья Аббас, Ридван и Джалиль продолжали по своему обыкновению собираться на крыше дома, где они проводили время за трапезой и картами. Что же до Адхама, то он предпочитал оставаться в саду и играть на свирели. Он сохранил эту привычку и после того, как начал заниматься делами имения, хотя свободного времени у него стало намного меньше. Покончив с делами, Адхам брал коврик, расстилал его возле ручья и садился, прислонившись спиной к стволу пальмы или смоковницы, либо растягивался в тени жасминового куста. Он любовался маленькими птичками — их было в саду великое множество, наблюдал за голубями — они так красивы! Играл на свирели, подражая чириканью, воркованию и свисту — подражание его было весьма искусным. Или просто глядел сквозь ветви на небо, наслаждаясь его красотой. Однажды его заметил проходивший мимо Ридван, окинул насмешливым взглядом и сказал:

— Видно, зря ты тратишь время и способности на управление имением.

Адхам ответил с улыбкой:

— Если бы я не боялся разгневать отца, то пожаловался бы.

— Слава Всевышнему за то, что нам он подарил свободу. Адхам простодушно промолвил:

— Наслаждайтесь ею на здоровье.

Скрывая под улыбкой раздражение, Ридван спросил:

— А ты хотел бы снова стать свободным, как мы?

— Самое большое счастье в жизни дают мне сад и свирель.

Ридван с горечью заметил:

— А Идрису хотелось работать. Адхам отвел глаза, сказал:

— У Идриса не было времени для работы. Он рассердился из-за другого. А истинное счастье только здесь, в саду.

Когда Ридван удалился, Адхам подумал: «Сад и его щебечущие обитатели, вода, небо и моя опьяненная душа — вот подлинная жизнь. А я словно упорно что-то ищу. Но что? Иногда мне кажется, что свирель может ответить на этот вопрос. Но нет. Если бы эта пичужка заговорила вдруг человеческим языком, может быть, тогда мне открылось бы собственное сердце? Сверкающим звездам тоже есть что сказать. А взимание арендной платы — фальшивая нота среди общей гармонии».

Однажды Адхам стоял, глядя на свою тень на дорожке, между кустами роз. И вдруг рядом с его тенью появилась вторая — кто-то вышел из-за поворота позади него. Казалось, новая тень вышла прямо из него, из его ребер. Адхам оглянулся и увидел смуглую девушку, которая, заметив его присутствие, хотела было повернуть обратно. Адхам сделал ей знак остановиться, внимательно поглядел на нее и мягко спросил:

— Кто ты?

Запинаясь от смущения, она назвала свое имя:

— Умейма.

Адхам вспомнил, что так зовут одну из рабынь его матери, которая сама была рабыней до того, как отец женился на ней. Ему захотелось побеседовать с девушкой.

— Что привело тебя в сад? — спросил он. Опустив глаза, она сказала:

— Я думала, здесь никого нет.

— Но ведь вам запрещено…

Еле слышно девушка проговорила:

— Прости, господин…

И, бросившись назад, исчезла за поворотом дорожки. Адхам слышал лишь торопливый звук ее шагов. Неожиданно для себя он растроганно пробормотал: «Как ты прелестна!» И почувствовал в этот миг, что он сам и сад с его растениями и обитателями составляют одно целое, душа его слилась с розами, жасмином, голубями и маленькими певчими птичками. «Умейма прекрасна, — подумал он. — Даже ее слишком полные губы прекрасны. Все мои братья женаты, кроме гордого Идриса. У нее такой же, как у меня, цвет кожи! И как волнует воспоминание о ее тени, пересекающейся с моей тенью, словно она — часть моего обуреваемого желаниями тела. Отец не станет смеяться над моим выбором, ведь он сам когда-то женился на моей матери!»

3

В смятении чувств Адхам вернулся в контору. Он пытался сосредоточиться на счетах, но перед глазами его стоял образ смуглой девушки. Не было ничего удивительного в том, что никогда раньше, он не встречал Умейму. Обитательницы гарема жили в затворничестве. Все в доме знали, что они существуют, но никто их не видел. Адхам отдался своим сладостным мыслям и забыл обо всем на свете. Из забытья его вырвал голос, прогремевший как гром: «Я здесь, рядом, Габалауи. Проклинаю вас всех, мужчин и женщин. Проклятие на ваши головы. И наплевать на тех, кому не нравятся мои слова. Ты слышишь меня, Габалауи?!»

— Идрис! — воскликнул Адхам. Он вышел из конторы в сад и увидел Ридвана, спешившего к нему в сильном — Идрис пьян, — сказал Ридван. — Я видел его из окна, как он идет шатаясь. Новый позор нашему дому!

Адхам печально ответил:

— Сердце мое разрывается от боли.

— Что делать? Нам грозит беда.

— Не думаешь ли ты, брат, что нам следует поговорить с отцом?

— Отец не меняет своих решений, — возразил Ридван, — а поведение Идриса лишь усугубит его гнев.

Адхам пробормотал в отчаянии:

— Только этой печали нам недоставало!

— Да, женщины в гареме плачут. Аббас и Джалиль от стыда никому не показываются на глаза. А отец уединился в своей комнате, и никто не осмеливается потревожить его.

Адхам почувствовал, что такой оборот разговора заводит его в тупик.

— Что же мы можем предпринять?

— Похоже, каждый из нас дорожит лишь собственным спокойствием. Но ничто так не угрожает спокойствию, как готовность обеспечить его себе любой ценой. И все же я не стану рисковать своим положением, даже если небеса обрушатся на землю. Даже если честь нашей семьи в облике Идриса валяется сейчас в пыли.

— Почему ты пришел ко мне? Ведь я не виноват в случившемся. Но чувствую, что не смогу промолчать.

Ридван бросил:

— Есть причины, которые обязывают тебя действовать. И ушел. Адхам остался один, а в ушах его продолжали звучать слова брата «Есть причины…». Да, он оказался без вины виноват. Как тот кувшин, который падает на чью-то голову, потому что его повалил ветер. Любое выражение сочувствия Идрису звучало проклятием в адрес Адхама. Адхам направился к воротам, осторожно приоткрыл их и выглянул наружу. Невдалеке он увидел Идриса, который топтался на одном месте, шатаясь и поводя вокруг мутными глазами. Голова его была всклокочена, а из распахнутого ворота галабеи виднелась голая волосатая грудь. Заметив Адхама, он весь подобрался, как кошка, готовящаяся прыгнуть на мышь. Но хмель сделал его слабым, и он лишь наклонился к земле, захватил пригоршню пыли и бросил ею в Адхама. Пыль попала Адхаму в грудь и запачкала его абу. Адхам мягко позвал:

— Брат…

Едва держась на ногах, Идрис прорычал:

— Замолчи, собака, сукин сын! Ты мне не брат! И твой отец мне не отец! Я обрушу этот дом на ваши головы.

Стараясь смягчить его, Адхам сказал: