Круг доступа ограничен - Политов Дмитрий Валерьевич. Страница 8

– Здесь про это ничего не знали! – растерянно сказала Айше Рефатовна. – Дело в том, что связь с «Большой землей» прервалась летом пятьдесят третьего года. После этого руководство завода, да что гам говорить – население всего города охватила паника. Прошел год, но связь не восстановилась! Стало понятно, что Родина нас забыла, и нужно как-то налаживать жизнь. Вот тогда этот Макаров и стал настойчиво пробиваться к власти! Мой отец ему мешал! К тому же у Макарова были и личные причины расправиться с отцом! Полковник давно положил глаз на мою маму, Эльмиру Нуриевну – она была редкостной красавицей…

– Хм… Летом пятьдесят третьего… Это как раз после ареста Берии, – задумчиво сказал я, продолжая перекладывать, бегло просматривая, пожелтевшие листочки.

В папке находились копии официальных служебных записок, написанных подполковником Айвазовым на имя генерал-лейтенанта МГБ Н.С.Сазыкина. Текст в них разнился, но смысл сводился к одному: Айвазов докладывал, что полковник Макаров постоянно срывает работу предприятия, проверку готовой продукции военпредами и препятствует проведению «литерных» мероприятий.

Также в папке лежали копии доносов, написанных Макаровым на Айвазова. В них отец Айше обвинялся в ведении антисоветской пропаганды среди работников завода.

– Айше Рефатовна, ваш отец работал в структуре МГБ, как же он оказался на заводе? – спросил Андрюха.

– Мой отец был одним из кураторов проекта, – ответила Айше, – не знаю, можно ли сейчас об этом говорить… Хотя… Какая теперь разница… Город умирает, завод продолжает работать по инерции, кому сейчас нужны все эти тайны? Так вот, – продолжила женщина, – в окрестностях города есть рудник, где добывают минерал, на основе которого на заводе делают боеприпасы с отравляющими веществами!

– Оп-паньки! – Подрывник даже присвистнул, – ну, и дела! А мне Степа говорил, что завод штампует керосиновые примусы и лампы!

– Да, сейчас часть производства, причем его самая мелкая часть действительно переориентирована на нужды города! – кивнула Айше. – Когда прекратилась связь с Большой землей, прекратился и подвоз топлива для электростанции! Весь наличный запас мазута пошел на обеспечение электроэнергией завода! А в город электричество теперь вообще не подается! Вот и приходится готовить пищу на примусах и освещать дома керосинками и самодельными свечами!

– С мазутом значит напряженка, а с керосином нет? – удивился Подрывник.

– Андрюха, ты думай, что говоришь! – вмешался я. – Я сам на ТЭЦ работаю и представляю, сколько мазута сгорает в топках котлов! Сотни тонн в год! Если здесь есть хранилища, то, какими бы вместительными они не были, за шестьдесят лет баки должны полностью опустеть! И это при условиях строжайшей экономии! А керосина для бытовых нужд достаточно иметь один стандартный бак! Хватит очень надолго! Меня больше интересует, что это за минерал такой, раз из него боевые ОВ делают?

Наша хозяйка замялась, но, видимо решившись, тихо сказала:

– Я не знаю точно, что он из себя представляет, но однажды… словом, я видела у отца в документах фотографии с испытаний снарядов, заряженных отравой, произведенной из этого минерала. Поверьте, это страшно! Там, на снимках, были животные – собаки и овцы… Так они просто превращались в лужу! Да, да! Такое ощущение, что у них исчезали кости, и они становились… даже не могу правильно это объяснить! – Айше прижала ладони к вискам и зажмурилась. Было заметно, что даже воспоминание об этих снимках повергает ее в панический ужас.

…Город. 1947 год

– Я что-то не понимаю, товарищ старший лейтенант! Что значит: «По людям стрелять не буду»? – Смуглый подполковник в чистеньком, отутюженном кителе брезгливо смахнул платком несколько хлопьев пыли, что посмели осесть на его рукаве. – Вы что же, не знаете о речи Черчилля в Фултоне?! Или вы не в курсе о реакции Советского Правительства на нее?! Ах, в курсе? Тогда какого черта ты мне морочишь голову, лейтенант?! Наши ученые куют оружие победы, а ты отказываешься его испытывать? Да и не люди это – фашисты!

– Та-а-а-варищ подполковник! – почти проблеял лейтенант. – Так ведь война закончилась…

– Для тебя, старшой, она не закончилась! Ты сейчас на передовом рубеже нашей обороны! – прорычал подполковник, недоумевая про себя, почему он продолжает уговаривать этого паникера, а просто не отстранит его от командования. Может быть, тому виной были четыре золотые нашивки за ранения на груди старшего лейтенанта. Но тут терпение подполковника все-таки лопнуло, и его голос сорвался на крик. – Выполняй приказ, или… похоже, ты не понял, на какое ведомство нынче работаешь? Напомнить или применить, так сказать, другие формы убеждения… гуманист хренов?! – Рука подполковника решительно рубанула воздух, словно отточенный клинок, а лицо превратилось в хищную маску.

Лейтенант судорожно сглотнул и, торопливо козырнув, выпалил:

– Так точно, товарищ подполковник, все понял – будет исполнено!

Он четко, по-уставному, повернулся через левое плечо и опрометью бросился к артиллерийской позиции. Подполковник, не убирая с лица выражения недовольства, внимательно наблюдал за тем, как перепуганный лейтенант орет на своих солдат, подгоняя их, суетливо машет руками, не забывая бросать в его сторону настороженно-опасливые взгляды.

Смекнувшие, что к чему, бойцы (все прошедшие через горнило войны, судя по орденским колодкам и нашивкам за ранения) слаженно принялись за работу, хотя выражение их лиц и оставалось по-прежнему угрюмым.

Ствол орудия плавно переместился в положение готовности к стрельбе и замер, уставившись черным зрачком на небольшую группку людей в обтрепанных немецких мундирах, что были привязаны к вбитым в землю столбикам метрах в пятистах от огневой позиции.

Лейтенант вопросительно глянул на подполковника и, заметив снисходительный разрешающий кивок, громко прокричал положенные команды. Грохот выстрела больно стеганул по ушам всем присутствующим. Непривычные к этому офицеры МГБ и несколько людей в штатских костюмах очумело затрясли головами. Подполковник поморщился и поднес к глазам мощный бинокль. Несколько минут он пристально рассматривал сквозь оседающие клубы дыма и пепла то место, где еще вот только что размещались военнопленные. Комиссия (а все упомянутые гэбэшники и люди в штатском являлись ее членами и сопровождающими лицами) последовала его примеру и также вооружилась всевозможной оптикой.

– Когда можно будет подойти поближе? – деловито поинтересовался толстячок в мешковатом сером костюме у сутулого офицера с погонами полковника медицинской службы.

Тот оторвался от бинокля и задумчиво прищурился, высчитывая про себя что-то и смешно шевеля при этом губами.

– Я думаю, что минут через пять, – произнес он наконец, – в принципе это боевое вещество распадается на воздухе практически сразу, но для пущей осторожности рекомендую немного выждать.

Толстячок согласно кивнул и достал из кармана брюк огромный платок. Сняв модное среди партийных деятелей средней руки пенсне и промокнув вспотевший лоб, он повернулся к свите и громко сказал:

– А что, товарищи, не навестить ли нам потом полковника Макарова в его, хм, «вотчине»? Говорят, что здесь таких осетров выращивают… м-мм-м! Пальчики оближешь!

Свита весело загомонила. Оживленно переговариваясь, комиссия направилась к месту обстрела. Полковник-медик, чуточку приотстав, вполголоса спросил у подполковника, что шел позади всех:

– Рефат Маметович, скажите, пожалуйста, а каковы результаты испытаний «молниемета»?

Айвазов некоторое время шел молча, напряженно обдумывая ответ, а затем вдруг широко улыбнулся:

– Я и не знал, Игорь Владимирович, что вы тоже посвящены в «литерные» проекты. Впрочем, кому как не вам… В целом испытания прошли на должном уровне: время распада тканей «кукол» составляет двенадцать-четырнадцать секунд… В зависимости от состояния здоровья «куклы», разумеется.

Врач согласно закивал:

– Да-да, я понимаю. Когда можно будет ознакомиться с данными?