Жут - Май Карл Фридрих. Страница 15

– Да, это сильно! – улыбнулся я. – Твое лицо мне совсем незнакомо; теперь я тебя вовсе не знаю. Ты ли это на самом деле, храбрый и гордый Хаджи Халеф Омар бен Хаджи Абул Аббас ибн Хаджи Давуд эль-Госсара?

– Молчи, эфенди! Не напоминай мне о храбрых отцах моих пращуров! Ни один из них не ведал таких небывалых несчастий; ни одному не доводилось жевать повязку, слетевшую с больного пальца и угодившую в эту ничтожную и безотрадную колбасу. Не хватит всего моего красноречия, чтобы описать муки моих уст, страх глотки и беспомощность чрева. Этот день – самый прискорбный день моих земных скитаний. Сперва я выпил жир рыбы, и тошнота едва не угасила свет моих дней; когда же он вновь забрезжил, я принялся жевать засоленную оболочку, скрывавшую презренный нарыв на пальце. Воистину это больше, чем может выдержать смертный!

– Так выброси же это наконец!

– Да, прочь, прочь! Пусть грех нынешнего дня ни мгновением дольше не пристает к моим пальцам. Мне отвратительны все земные вкусы. Отныне первому же, кто принесет мне колбасу, я всажу в живот все мои пули. Я не хочу больше ни видеть, ни нюхать ничего, связанного со свиньей – это самая скверная тварь, что живет на земле.

Он выпалил все это и добавил:

– Пусть вслед нам поедет этим путем самый отъявленный грешник! Пусть он отыщет эту колбасу и съест ее; тогда его совесть лопнет от ужаса, как мешок, и его деяния откроются для всех. Ведь эта колбаса обнажает все сокровенные тайны людей. Мне пришлось напрячь все свои силы, чтобы ты не узрел, что таится внутри твоего смертельно больного Халефа, пережившего самые тяжкие испытания.

Он привык облачать в цветастые покровы Востока самые неприятные события. Такое удалось ему и теперь, в этом обиднейшем положении. Потом он умолк и поехал рядом со мной; когда я насмешливо поинтересовался причиной его молчания, он ответил:

– Ни у единого народа, ни в одном языке, чьи запасы слов велики, не найдется достаточно слов, чтобы описать страдания и смятения моей души и плоти. Об этом лучше и не говорить. Мне следует терпеливо ждать, пока негодование моего чрева само собой не уляжется.

Ущелье, ставшее ареной этих страданий, окончилось; перед нами открылся узкий и, как мне показалось, очень длинный луг, по которому протекала река. Над ней склонялись отдельные кусты; возле них тянулись целые заросли малины и ежевики. Последние привлекали обилием ягод; их величина изумляла. Если бы не поздний час, мы могли бы остановиться и полакомиться.

– Хижина Юнака стоит на берегу этой реки, – пояснил конакджи. – Мы доберемся до нее через четверть часа.

Теперь мы могли ехать рядом. Места было достаточно; мы погнали лошадей в галоп. Обычно, даже мчась во весь опор, нельзя не спускать глаз с окружающей местности, поэтому я и сейчас внимательно присматривался ко всему вокруг. Внезапно я осадил лошадь. Остальные последовали моему примеру.

– Что ты увидел? Что-то в этих кустах? – спросил Халеф.

Мы остановились перед густыми зарослями; ветки ягодных кустарников были здесь переплетены с вьющимися колючими лозами; пробраться сквозь них не мог никто. И все-таки сквозь эти непроходимые заросли были проложены дороги – дороги и ходы, которые часто пересекались.

– Разве ты не видишь, что там кто-то побывал? – ответил я.

– Да, вижу. Но почему ты беспокоишься? Там что-то собирал ягоды.

– Здесь вокруг собирать их намного проще. Ни один разумный человек не станет блуждать в таких колючих зарослях, если то, что он ищет, можно без труда найти в другом месте.

– Но ты же видишь, что этот тип искал лишь ягоды. Вдоль дорожек, оставленных им, ягоды оборваны на расстоянии вытянутой руки.

– Этот тип? Гм, да! Должно быть, его одежда изготовлена из очень прочной ткани, по-видимому, из крепкой кожи. Иначе бы мы увидели клочья от нее. А дорожки шире, чем нужно человеку.

– Ты думаешь, что это не человек?

– Примерно так я и думаю. Только посмотри, с какой силой надломлены побеги растений!

– Быть может, это очень дюжий человек.

– Даже самый дюжий силач не станет прокладывать себе дорогу именно так. Всюду, где есть возможность, он перешагнет через преграду. Здесь же все иначе. Ветки и побеги растений придавлены к земле, будто по ним прошелся некий каток.

– Верно. Я не понимаю, как человек может так натоптать.

– Гм! Если бы мы находились не в Турции, а в американской глуши, то я знал бы, в чем дело. Одежда этого любителя малины, конечно, из кожи. Похоже, он облачен в самый красивый и густой мех, какие только есть, и шуба его крепко приросла к телу.

– Так ты и впрямь думаешь, что это зверь?

– Конечно, но такой зверь не водится у тебя на родине и потому ты не знаешь его.

– Эфенди, я знаю, что ты имеешь в виду, – промолвил конакджи, уводя лошадь на несколько шагов в сторону от нас, подальше от зарослей. – Ты говоришь о медведе.

– Ты угадал. Боишься его?

– О нет! Эти звери здесь очень редко встречаются. Но если впрямь в наших горах заплутал медведь, то зверь это свирепый и с ним лучше не шутить.

– Разумно. Молодой зверь, питающийся лишь плодами, сюда не забредет. Я почти уверен, что здесь собирал ягоды крупный медведь. Взгляну-ка я на дорожки, протоптанные им в зарослях.

– Ради Аллаха, оставь эту выдумку!

– Ба! Сейчас же еще светло.

– А если ты встретишь его?

– Тогда он встретится со мной. То и другое опасно.

– Он разорвет твое тело и откусит голову. Я слышал, что медведи любят питаться мозгом. Поэтому они стараются сразу же разгрызть жертве голову.

– Посмотрим, есть ли у этого медведя такая привычка, – сказал я и спрыгнул с лошади.

– Остановись, остановись! – воскликнул храбрый проводник. – Дело касается не только тебя одного, а всех нас. Если в зарослях впрямь скрывается медведь и ты нарушишь его покой, то он рассвирепеет и нападет на всех нас!

– Не причитай! – крикнул на него Халеф. – Эфенди убил черную пантеру, самую страшную из хищных зверей, и льва, царя среди могучих. Что медведь рядом с эфенди! Этого зверька он удушит рукой.

– Ого! – улыбнулся я. – У тебя какое-то неверное представление об этом милом зверьке. Если он встанет на задние лапы, то окажется на голову выше тебя. Взрослый медведь легким ударом лапы раскроит череп. Если ему вздумается, он утащит корову. Так что, встречаться с ним не так уж небезопасно.

– Будь он даже в десять раз больше, все равно хаджи Халеф Омар не убоится его. Останься здесь, сиди, и позволь мне поискать его одному. Я поприветствую его пулей, посланной между ребер или в голову.

– Я вовсе не уверен, что твоя пуля пробьет ему череп. Для этого нужно стрелять из такого ружья, как «медвежебой». Возможно, твоя пуля не причинит ему вреда; тогда он разломает твое ружье на куски, а потом сожмет тебя так, что ты испустишь дыхание.

– Ты думаешь, я не могу сдавить ему грудную клетку так, что у него искры посыплются из глаз и душа отлетит от тела!

– Нет, тебе это не по силам, Халеф. Так что оставайся спокойно здесь!

– Если он впрямь такой опасный тип, то и тебе нечего делать без меня. Я твой друг и заступник и не оставлю тебя в беде.

– Пожалуй, ты бы мне лишь мешал, но, впрочем, можешь сопровождать меня – тем более, что ты не видел еще следы медведя. Самого зверя здесь нет.

– Ты точно знаешь?

– Да. Я знаю, как медведь устраивает себе лежку. Для этого здешние заросли совсем не пригодны. Если медведь зашел сюда, то лишь, чтобы только полакомиться сладкими ягодами. Поскольку он хищный зверь, то, даже лакомясь ягодами, скрылся в глубине зарослей. Инстинкт заставляет его в дневные часы избегать открытых мест. Вот почему он не стал обрывать ягоды там, где это проще всего. Итак, идем! Но все-таки держи свое ружье наготове. Даже медведь может отступить от своих привычек.

Я взял ружье и, сопровождаемый Халефом, стал пробираться в заросли. Дорожки, проложенные здесь зверем, являли собой, пусть и очень уменьшенную, копию «улиц», оставленных буйволом посреди прерии, в траве, скрывающей всадника с головой. Сломанные ветки и сучья были крепко вдавлены в землю. Этот медведь был здоровенным.