Наследство - Майкл Джудит. Страница 65

Все это время он разговаривал стоя. Он наклонил голову не то в поклоне, не то в кивке и собрался уходить.

— Почему бы нам не поговорить за завтраком? — спросила Эллисон.

Наступила минутная заминка.

— Можно сделать и так. Восемь часов вас устроит? Патриция направилась в свою спальню:

— Эллисон! Ты ведь прекрасно знаешь, что я не хожу завтракать.

— Я забыла, — успокаивающе ответила она, взглянув на Бена. — Но если мистер Гарднер позавтракает со мной, с тобой он поговорит позже.

— Это совершенно нелепо, — сказала Патриция с порога. — Эту вазу мы больше не увидим никогда; какая-то мерзкая горничная давно ее продала. Я вообще не понимаю, почему ты им позвонила…

Дверь закрылась за ней. Бен и Эллисон посмотрели друг на друга. Наконец поднялся Альберт:

— Я, пожалуй, отпечатаю свой отчет. Мои записи трудно разобрать.

— Я иду с вами. У меня много работы. — Он принял на себя суровый вид, пытаясь не позволить своим глазам выдать его чувства, когда он посмотрел на Эллисон. — До завтра, — сказал он ей и пошел по коридору следом за Альбертом.

Посмотрев на закрывшуюся за ними дверь, Эллисон улыбнулась. «Завтрак, — подумала она. — Не самое лучшее время дня для меня, но с него хорошо начинать. А мне с каждым часом будет лучше; к тому времени, когда мы будем вместе обедать, я уже буду просто неотразима».

— Для вашей двоюродной сестры, — сказал Бен за завтраком и протянул Эллисон коробку с вазой Патриции, завернутую в оберточную бумагу.

Она с недоумением взглянула на нее, а потом на Бена:

— Ее все-таки не украли? Или вы нашли ее? Вам удается раскрыть так быстро все случаи воровства?

— У нас их не так много, а наша работа и состоит в том, чтобы решать все проблемы. Она помолчала:

— А кто же виновник?

— Одна горничная. Мы еще расследуем это дело.

Эллисон оставила эту тему; он не был готов ответить на все ее вопросы. Подошел официант, чтобы принять заказ, и Бен ответил невозмутимым взглядом на плохо скрытое удивление, написанное на лице официанта.

В комнате отдыха для служащих обязательно будут обсуждать его и дочь Феликса Сэлинджера, но он надеялся, что недолго и эти разговоры не смогут повредить ему. Служащие отеля не обращали никакого внимания на Сэлинджеров из Бостона, пока им платили хорошую зарплату и не беспокоили во время работы в отеле, который они уже привыкли считать почти своим собственным.

Эллисон заказала дыню, яблочный пирог и кофе, а Бен сказал, что будет есть то же самое. Они ждали, когда им принесут еду, а коробка с вазой стояла на ковре между, мягкими стульями, на которых они сидели. Зал ресторана был выдержан в приглушенных серых, розовато-лиловых и золотистых тонах, а на каждом столике в высокой хрустальной вазе стоял свежий ирис.

— Вы знаете, почему это здесь? — спросила Эллисон, нежно дотрагиваясь до ириса пальцами. Бен покачал головой. — Мою бабушку звали Айрис. После ее смерти, когда мой дед наконец смог думать о том, что надо жить без нее, он приказал всем управляющим своих отелей делать одну вещь: каждый день ставить свежий ирис в вазы. Даже мой отец не посмел изменить эту традицию.

Бен пил кофе и смотрел в окно на реку Амстел и пешеходов, которые спешили мимо отеля. Ему не хотелось слышать об Оуэне Сэлинджере, не сейчас; он хотел спросить о Лоре и Клэе и о тех пяти годах, которые он их не видел. Но, естественно, он не мог этого сделать. Иначе как бы он мог объяснить, что Бен Гарднер, служащий отеля в Амстердаме, знает о том, что Лора Фэрчайлд и ее брат Клэй жили в семье Сэлинджеров.

«Я подожду. Нет никакой спешки. Если я буду осторожным и терпеливым, — думал он, — у нас с Эллисон будет еще много новых встреч».

— Откуда вы родом? — спросила его Эллисон. — Расскажите, как вы сюда попали. Я слышала, как вы говорили по голландски в вестибюле; зачем вам понадобилось учить его, когда каждый в этой стране говорит по-английски.

— Потому что язык Нидерландов — голландский, и если я хочу работать здесь, у них есть право требовать, чтобы я говорил на их родном языке.

— Вы американец, не англичанин?

Он кивнул.

— По-моему, вы из Нью-Йорка.

— Да, у вас хорошее ухо.

Официант поставил перед ними бледно-зеленые кусочки дыни, затем несколько тарелочек с тонко нарезанным сыром, колбасой и разными видами пирогов, корзиночку с булочками, поднос с маленькими вазочками с джемом, медом и желе, а также кофейник.

— С наилучшими пожеланиями от управляющего, — сказал он Эллисон. — Он сожалеет о всех неудобствах, и неприятностях, которые вам были доставлены, и надеется, что вы позволите ему сделать все возможное в его силах, чтобы возместить причиненный ущерб, и сделать все, чтобы ваше пребывание здесь было безупречным.

Эллисон рассмеялась:

— Неужели он сказал все это?

— Звучит в духе Хенрика, — подтвердил Бен. — Пригласим его к нам за столик?

— Нет. Передайте Хенрику мою благодарность, — сказала она официанту. — И еще скажите, что я хочу увидеться с ним после завтрака.

Она снова обернулась к Бену:

— Вы говорили мне о том, как жили в Нью-Йорке.

— Я говорил вам о том, что у вас хорошее ухо.

— Но в связи с Нью-Йорком. Хотя у вас акцент почти не заметен. — Она наклонила голову набок. — Вы специально старались от него избавиться? Может быть, вы таким образом избавляетесь и от неприятных воспоминаний?

— У меня не больше неприятностей, чем у вас.

— Но я не стараюсь избавиться от них. Я хочу понять их.

— Чтобы снова совершать ошибки? Или, наоборот, чтобы их не совершать?

— Чтобы не совершать. Было бы слишком просто их повторить.

— Особенно если они касаются других людей.

— Нет, не касаются.

— Неужели ни одного человека? Вы совершили ошибки только по своей вине?

— Я не сказала «ошибки», я говорила «воспоминания». И конечно, они касаются и других людей. Но они не имеют ничего общего с тем, повторю я что-либо или нет. Скажите мне, пожалуйста, как мы…

— Это был мужчина? Женщина? Друг? Кто-то из семьи?

— Все понемногу. Смерть, и развод, и… всякие другие вещи. Как мы?..

— Смерть вашего деда?

— О! Вы знаете и об этом? Да, конечно, все в наших отелях должны были узнать. Да, и это тоже.

— И ваш развод. Недавно?

— В прошлом ноябре. Точно в День благодарения. Мой бывший муж отвоевал себе хороший подарок на приближавшееся Рождество в виде крупной суммы денег и продолжил свою веселую жизнь, а я продала квартиру, которую купила для нас обоих около гавани, и уехала из города. Не скажете ли вы мне, как получилось, что мы говорим обо мне, хотя я начала расспрашивать вас?

— Не имею ни малейшего представления, — ответил он торжественно, и впервые они рассмеялись вместе.

Эллисон облизнула кончик своего пальца и собрала им крошки яблочного пирога.

— Очень вкусно. Интересно, его печет ваш повар?

— Нет, ваш повар.

Она покраснела:

— Я не хотела вас обидеть. Вы же — часть этого отеля.

— Я только работаю в нем. А вы владеете им.

Она нахмурилась:

— Почему вы хотите задеть меня?

Он помолчал:

— Не знаю. Почему мы завтракаем вместе?

— Потому что я хочу узнать вас поближе. А вы все усложняете, делаете все не так, как…

— Не так, как большинство мужчин?

Она улыбнулась:

— Да, совсем не так. Я думаю, мы должны начать все сначала.

— Прошу прощения, мне нужно работать. — Он отодвинул стул и встал. — Мне действительно очень жаль.

— Но всего девять часов утра!

— Моя работа начинается в девять.

— А когда вы заканчиваете?

— В шесть.

— Тогда встречаемся в семь за ужином.

— Эллисон… — Он заметил, как изменилось ее лицо, что она затаила дыхание, услышав в его хрипловатом голосе нежность. «Эллисон Сэлинджер, — думал он, — наследница отелей Сэлинджера и состояния Сэлинджера. Дочь Феликса». Непохожая на мягких, уступчивых женщин, которых всегда предпочитал Бен, а яркая, необыкновенная женщина и в то же время не умеющая скрывать свои чувства. И она хотела его. Он расслабился. — В семь часов, — ответил он и слегка коснулся рукой ее плеча, почувствовав ладонью, как плечо слегка дернулось. — Ресторан я выбираю сам?