Спящая красавица - Майкл Джудит. Страница 137

– Нет, – Анна встряхнула головой. «Нет на свете ничего вкуснее шоколадных эклеров. Они замечательно пачкают пальцы, когда их ешь. Определенно они мои любимые». – Больше я их не ем, уже давно. Просто чая было бы замечательно.

Чарльз подошел к двери, открыл ее и поговорил со своей секретаршей, которая почти сразу же вошла вслед за ним с чайником горячего чая и корзинкой, накрытой салфеткой.

– Я не завтракал, надеюсь, ты не будешь против, если я поем.

– Конечно, нет. – Анна смотрела, как отец намазывает джем на кусочек тоста. Его рука дрожала.

– Налей, пожалуйста, чаю, – попросил он и продолжил беседу. – Я и правда ничего не знаю о тебе, это ужасно; я не знаю, о чем можно говорить, а чего не следует касаться. Знаешь, – он сделал паузу, чтобы проглотить кусочек тоста – на рождественском ужине, когда ты задавала все эти вопросы о «Четем Девелопмент» и о «Тамарак Компани», я хотел попросить тебя остановиться; не мог вынести, что ты была не на моей стороне. Я знал, это оттого, что ты не простила меня, но продолжал думать; как было бы чудесно, если бы мы держались вместе, ты и я, может быть даже вместе работали, это казалось мне таким замечательным. – Он протянул нервно подрагивающую руку к корзине за следующим ломтиком тоста. – Видишь, я действительно не знаю, о чем говорить.

– Ты мог бы начать с меня, – спокойно сказала Анна.

Он удивленно посмотрел на нее, с рукой застывшей над корзинкой с тостами.

– Что это значит?

– Что до сих пор я слышала только о тебе, – Анна смотрела в свою чашку.

Она вспомнила, Мэриан купила этот сервиз одновременно с ковром, китайский фарфор в цветочек от «Вильруа и Бош», слишком тонкий для офиса, но как раз по этой причине он и нравился Итану, и Анна всегда чувствовала себя взрослой и веселой, когда секретарша приносила поднос только для них двоих, и Итан на несколько минут отрывался от своего стола, чтобы присоединиться к ней на диване.

– В нашей семье всегда чего-то не хватало, – сказала она, глядя на Чарльза. – Какой-то заботы, которая соединяет людей. Ты был всегда так углублен в себя, в жизни каждого из вас, кроме Гейл, не было места для кого-то еще. Ты только что сказал мне, как бы ты хотел что-то изменить, чтобы чувствовать себя счастливее и жить более полной жизнью. И мне жаль, столько печали в твоей душе. Но я не вижу, чтобы тебе в голову пришла мысль о том, что если бы ты повел себя иначе, твоей дочери было бы лучше. Она могла бы быть счастливее. У нее был бы отец, которому она доверилась бы, когда ее дядя – горло сжалось и она закашлялась, но вытолкнула слова – насиловал, ее неделя за неделей и разрушал то, что осталось от ее детства.

Чарльз отодвинулся в уголок дивана. Тост упал на пол, но тот этого даже не заметил, не отводил глаз от Анны, и, казалось, съеживался пока она говорила.

– И потом ты упомянул рождественский ужин, – продолжала Анна. – Что я не была на твоей стороне, потому что не простила тебя. Ты мог бы подумать, если бы ты думал о чем-нибудь кроме самого себя, что я беспокоилась о Гейл и Лео, и пыталась помочь им сохранить их дом и их компанию, что я член их семьи, что я хотела быть связанной с ними, как никто в нашей семье не пытался когда-либо быть связанным со мной.

Анна замолчала. Ее голос стал настойчивым, почти горячим, а ведь она обещала сама себе, что будет сохранять спокойствие. Она почувствовала себя ближе к Чарльзу после их открытий относительно Винса, а ее поцелуй, когда она приехала, был искренним и непринужденным. Но потом, по мере того, как он говорил, вернулся ее гнев. И в душе у нее снова образовалась знакомая холодная пустота, то же чувство потери, заполнившее ее, когда она сидела за столом в свой пятнадцатый день рождения.

Но на этот раз она была не одна. На этот раз с нею были Гейл, Лео и дети. На этот раз был Джош.

– Я не собиралась нападать на тебя, – сказала Анна с легкой улыбкой. – Я надеялась, что мы могли бы начать поиски путей, чтобы вместе что-то создать; я не хотела поддаваться эмоциям и говорить, как обвинитель.

Чарльз все еще сидел сгорбившись в уголке дивана. Лицо его исказилось.

– Неужели это мы? – в его голосе слышалось изумление. Голова опустилась, дыхание вырывалось из груди долгими вздохами. – Дочери не следовало бы учить отца быть отцом. Я никогда не думал...

Он потер лоб косточкой указательного пальца и вдруг Анне захотелось заплакать. Она вспомнила этот жест из того времени, когда была маленькой; отец сидит в одиночестве, трет лоб и плачет по ее умершей матери.

– Ты права, ты права насчет нас, – сказал он. – Мы не думаем о других. Ты другая, Анна, ты думаешь, что творится в душах людей и как складываются их взаимоотношения, а мы, кажется, никогда так не могли. Не знаю, почему, мы же не плохие, ты знаешь.

Через минуту Чарльз выпрямился. Он взял со стола свою чашку и откинулся назад, более свободно, как будто снова Анна побудила его к разговору, на этот раз, заставив его взглянуть на себя по-новому.

– Наверное, это из-за отца. Я думаю о нем постоянно в последнее время; получается, что после своей смерти Итан стал еще значительнее, хотя в это трудно поверить, ведь он был самым замечательным человеком, которого я когда-либо знал. Может быть, отец настолько подавлял нас, что все мы замыкались, чтобы отдалиться от него. Или может быть, мы ревновали его, или почитая его и постоянно пытаясь понравиться ему или произвести на него впечатление, мы не научились быть великодушными друг к другу. – Он вздохнул. – Не знаю, я не очень хорошо представляю себе, почему люди поступают так, а не иначе.

Анна улыбнулась.

– Не думаю, что мы должны обвинять наших родителей за все, что идет плохо.

Чарльз тоже улыбнулся.

– Но это так удобно. И так успокоительно действует.

Они рассмеялись одновременно. А потом перестали смеяться и обменялись долгими взглядами. Они не могли вспомнить, когда смеялись вместе.

Их смех согрел Анну, и на какое-то мгновение ей показалось, что она могла бы быть дочерью, отец которой ко многому в мире относится иначе, чем относятся к ним мужчина и женщина. Но она знала, так не получилось бы. Слишком поздно. Она подумала, что они могли бы обрести дружбу и даже товарищеские отношения, но не больше. Слишком поздно, подумала она, и душа ее наполнилась сожалением. Слишком поздно. Слишком поздно.

– Может быть, в семье было слишком много мужчин, – сказал Чарльз, все еще пытаясь найти объяснение. – После того, как умерла моя мать, а отец так это переживал, а потом умерла твоя мать, и я так долго не мог прийти в себя, с тех пор все было иначе, все как бы потеряло равновесие. Я никогда раньше не думал об этом, но я и не думал, достаточно ли женщин у нас в семье. Остались только Мэриан и Нина, а они всегда были такими... отсутствующими, можно сказать. Сейчас Мэриан гораздо резче, гораздо агрессивнее – когда ты уехала, она была как бы в шоке, а потом начала меняться – но в годы твоего детства – просто витала в облаках. Наверное, ты помнишь это. Так что в течение многих лет нашей семьей руководили мужчины, почти как своим бизнесом. Не хватало женщин. Не хватало мягкости.

Анна кивнула.

– Может быть. Вряд ли найдется точное объяснение случившемуся. Мои клиенты всегда ищут объяснение, какой-нибудь подходящий способ объяснить крушение брака или совместного проживания. Но всегда это оказывается слишком сложным, и выдвигается слишком много обвинений.

– Но когда ты была маленькой, это было иначе. То, что случилось с тобой...

– Я не могу говорить об этом.

– Но я подумал...

– Мы можем обойти это в разговоре. Я занималась этим в течение двадцати четырех лет.

– Ты ни с кем не говорила об этом? Ни с кем, кто мог бы помочь тебе?

– Мне никогда никто не был нужен. Я справилась сама.

– Боже мой, – тихо сказал Чарльз. – Ты создала себя такой, как ты есть, и никто не направлял тебя, не было никого, кто помог бы тебе... Боже мой. – Он подумал минуту. – Мне всегда нужны были другие люди. Я всегда искал кого-то, кто облегчил бы мне путь или хотя бы указал мне его, помог добиться цели... Кто бы это ни был, мой отец, или Винс, который, кажется, владеет секретом, как идти по жизни с триумфом, без поражений. А я всегда так боялся поражения, боялся, что, люди будут показывать на меня пальцами, зная мои промахи. Откуда у тебя такая сила? – вырвалось у него.