Роковое наследство (Опасные связи) - Майклз Кейси. Страница 7

— Мелани! Я не позволил им прикоснуться ко мне, моя дорогая! Клянусь тебе. И я вернусь к тебе целым. Криммонс, не позволяй мне заснуть. Если я засну, они разрежут меня на мелкие кусочки. Не позволяй мне спать, Мелани!

Ты не потерял меня, дорогой. Я люблю тебя. Я клянусь тебе! Я всегда любила тебя. Мы поговорим позже. Позволь мне позвать Эдмунда. Он все тебе объяснит.

— Нет! Мелани, не уходи, вернись ко мне! Ты видел ее, Гарт? Ну разве она не красавица? И она любит меня! Она — моя любовь, моя единственная любовь. Все в порядке! Криммонс, дай мне воды. Я хочу воды. Мама? Я дома.

Эдмунд стоял возле постели, крепко обхватив себя руками, чтобы не дать им протянуться к сыну Памелы.

— Мне показалось, ты сказала, что сегодня ему лучше, Мойна, но ему еще хуже. Раньше он, по крайней мере, был спокоен. А теперь мечется как сумасшедший. Рождество теперь или нет, я полагаю, нам необходимо послать за доктором. Или священником. Мальчик умирает.

— Молодой мастер Люсьен и не думает умирать, — отвечала старуха своим низким, хриплым голосом, не отрываясь от вязанья, с которым сидела в кресле-качалке в углу комнаты. — И не мечтайте об этом. Мой мальчик выживет, хотя сейчас по нему этого и не скажешь.

— Когда я захочу знать твое мнение, Мойна, я сам тебя спрошу. Присматривай за своим пациентом. — Эдмунд повернулся к выходу, не желая спорить со старухой. Ему надо было успеть вернуться, прежде чем Мелани хватится его. Такой гордый мужчина. Такой сильный мужчина. Управляемый женщинами. Чего же удивляться тем презрительным взглядам, которыми удостаивают его Мойна с Мелани. Жалкий, но не вызывающий жалости.

Служанка с трудом поднялась на ноги, тощая, изможденная, — казалось, она свалится от малейшего дуновения ветра.

— Вам нет нужды разъяснять мне мои обязанности. Я помогла этому мальчику появиться на свет, я вынянчила его, и я заботилась о его матери, когда она умирала. И он поправится, хотите вы этого или нет. И может статься, что тогда он вас убьет. Вот уж потеха-то будет!

Эдмунд выскочил из комнаты, чтобы не слышать сухой, скрипучий хохот Мойны, но он долго еще бился ему в уши, несмотря на плотно закрытую дверь. Он привалился к стене, глубоко вдыхая холодный воздух. В голове пульсировала боль. Он уставился на свои руки, пытаясь сжать в кулаки бессильные пальцы, однако прошло немало времени, пока мышцы стали ему послушны.

Словно тело само старалось напомнить Тремэйну о том, как он стар. Какой он старый, больной, глупый, несчастный человек.

ГЛАВА 3

Кэтрин Мари Элизабет д'Арнанкорт, не глядя на свое отражение в старом помутневшем зеркале, расчесывала волосы гребнем, отделанным слоновой костью. Безнадежно потускневшие серебряные зубья слабо блестели в свете свечи. Руки ее равномерно двигались, массируя голову после бесконечного дня, в течение которого ее волосы, длинные до пояса, были безжалостно скручены и спрятаны под крахмальный чепец.

Вот и еще один год миновал. Всего несколько часов назад начался новый, 1813 год. Она улыбнулась, вспомнив другие, более счастливые, невинные годы, годы, расцвеченные мечтами о будущем.

Она все оставила позади: семью, наследство, невинную юность, и даже будущее, — она повернулась спиной ко всему, что было прежде. Но она не могла так же расстаться со своей памятью: какой счастливой она была в те годы, когда Эмми, ее служанка, вот этим самым гребнем осторожно расчесывала ее роскошные волосы.

— Никогда не давайте остричь их, мисси Кэт, — неустанно напоминала ей Эмми. — Это будет грех. Самый настоящий.

Грех.

Кэт все-таки взглянула на себя в зеркало.

— Бедная, верная Эмми, ты бросила меня, даже и не подумав защитить, прийти ко мне и утешить, расчесав этим гребнем. — Она поморщилась, так как зубья гребенки наткнулись на туго спутанный узелок. — Я никогда не стригла волосы, Эмми. И все же, Бог ты мой, какая я грешница. Помилуй меня, Господи милосердный, ибо я ужасно согрешила. Я правду говорю, на мне лежит тягчайший из мыслимых грехов, и отныне я проклята навеки.

Она взяла прядь волос, приладила над верхней губой подобие усов и громко расхохоталась.

Но уже через мгновение она помрачнела.

— О Господи, я и вправду должна теперь каяться сильнее, чем прежде.

Положив гребень на обшарпанный столик, Кэт поднялась, и волосы цвета воронова крыла упали густой волной, прикрыв ее наготу. Она вымылась этим вечером, оттерев свое тело от макушки до пяток в чудесной теплой воде, которую в три приема натаскала из кухни.

Ее страсть к чистоте и привычка мыться представляли серьезные трудности, поскольку у нее теперь не было ванны — вроде той, что стояла за ширмой в спальне у Мелани Тремэйн, похожей на ее собственную, стоявшую в углу ее спальни в их доме в Ветлах. Она была так красива, расписанная цветами и птицами. Кэт сожалела лишь о двух вещах из прошлого: заботах Эмми о ее волосах и ванне. Кто, интересно, пользуется ею теперь? Сохранилась ли вообще ее спальня, заботливо убранная и ухоженная в ожидании ее возвращения, или же в этой комнате давно уничтожены все следы ее пребывания, а ванна давно служит корытом для свиней на ближайшей ферме?

Она надела ночную рубашку, подол которой едва прикрывал колени. Кэт наверняка была по меньшей мере на фут выше той служанки в Тремэйн-Корте, которая носила это одеяние до нее. Выше и стройнее — рубашка свободно болталась на ней, превращая ее изящное тело в какой-то бесформенный мешок.

Кэт надеялась, что тот мужчина внизу будет вести себя тихо.. Что за несчастное создание. Тремя неделями раньше, когда он рухнул на пол в музыкальной комнате, прежде чем потерять сознание, он попытался проклясть ее, что было явным симптомом тяжелой горячки, ведь она не успела сделать ему ничего плохого — только открыла дверь. Она тогда подумала, что он умер, однако Мойна, у которой была отвратительная способность бесшумно и неожиданно появляться в комнате, оказалась рядом с двумя дюжими лакеями, которым приказала немедленно отнести больного в помещение для слуг.

На протяжении последовавших двух недель она почти забыла об этом человеке, ей хватало капризов Нодди и участившихся вызовов к Эдмунду Тремэйну, которому она читала вслух долгими вечерами. Однако последние семь ночей незнакомец лишал ее единственной возможности отдохнуть своими стонами и воплями — самые громкие и ужасные слышались в ночь накануне Рождества.

Казалось весьма странным, что Тремэйны соизволили распахнуть двери своего дома — или хотя б каморку для слуг — раненому солдату, вернувшемуся с войны. Впрочем, это ее не касалось. Она даже не полюбопытствовала узнать, кто это такой. Кэт, в качестве кормилицы, определяла себя в категорию тех слуг, которых можно было бы назвать «ни рыба ни мясо» — из-за ее особого положения в доме, где ей не было места ни среди высших, ни среди низших его обитателей.

И она была даже рада этой изоляции. Кэтрин д'Арнанкорт ни на кого не желала смотреть и ни в ком не нуждалась.

Но хотя она старательно убеждала себя, что ей совершенно ни к чему компания, постепенно она стала разговаривать сама с собой, чтобы хоть иногда слышать в темноте человеческий голос.

— Я не знаю, кто такой этот Гарт, — говорила она сейчас, — как не желаю знать, кто этот мой неугомонный сосед, который без конца зовет его, но я знаю, что больше всего хотела бы, чтобы они оба оказались по ту сторону луны. Зудящие десны Нодди, бесконечные требования Эдмунда, да еще эти вопли, от которых кровь стынет в жилах, — я начинаю терять терпение. Пусть себе помирает или живет на здоровье — я хочу, чтобы он вел себя тихо.

Кэт не считала, что она жестока. Однако она уже давно уяснила, что если быть менее чувствительной, жизнь становится намного легче. Она скользнула под одеяло, вздрагивая от холода, дунула на свечной огарок, который тайком вынесла из гостиной, и тут же погрузилась в глубокий, спокойный сон.