Ожидая тебя - Майклз Кейси. Страница 12

— Негодяй, — покачал головой Кипп. — И твой отец на все это смотрит сквозь пальцы.

— Мой отец все это поощряет, Кипп, и ты это хорошо знаешь. — Джек встал, потягиваясь, и вернул сигару другу. — Это единственный способ, которым он может уладить свои долговые обязательства. Генри сейчас очень осторожно намекает ему, что поместье близко к банкротству, а дом больше заложить нельзя. Самое печальное, что Генри прав. Весь доход, получаемый от поместья, уходит на оплату расходов отца.

— Может, Август скоро умрет? Он выглядит просто ужасно. Мери говорит, что его пожелтевшие глаза напоминают большие яичные желтки. Теперь уже недолго, Джек.

— Возможно, Кипп. И будь я проклят, желая смерти собственному отцу, но у меня не осталось сил ждать. Генри рассказал мне о завещании Августа, по которому все переходит ко мне. О! Я уверен, он будет хохотать по дороге в ад при мысли, что оставил мне в наследство разрушенный дом и кучу долгов. На мои плечи также ляжет опекунство над Мери. Но в этом случае она по крайней мере получит наследство своего отца, когда ей исполнится двадцать один год.

— Ты и вправду думаешь, что от этих денег что-то осталось?

— Кое-какие деньги он по закону не имел права трогать. Она получит свое наследство, Кипп, даже если мне придется заложить душу. У нее будут деньги, и свой сезон в Лондоне, и возможность сделать хорошую партию — я дам ей все, что только смогу. Видит Бог, она это заслужила.

— Этого ли она хочет? — Кипп покачал головой. — Я люблю тебя, Джек. Ты мне как брат. Но ты слепой осел.

Джек промолчал, не желая начинать спор. Он вышел из-за деревьев на дорогу, чтобы в наступающей темноте получше рассмотреть свое «наследство».

Колтрейн-Хаус, с семьюдесятью пятью комнатами и обширными садами, был самым красивым поместьем в Линкольншире. Джек вырос с этим чувством. Он любил свой дом, некогда бывший таким величественным, обширные поля, которые стараниями Генри Шерлока были прекрасно возделаны, и свою ежедневную тяжелую работу.

Прежние владельцы превратили Колтрейн-Хаус в одно из лучших и доходных поместий в стране. Так было, пока поместье не унаследовал отец Джека.

Нынче расточительство Августа приняло новый оборот. Он стал раздавать ценные вещи Колтрейн-Хауса в уплату нескончаемых карточных долгов.

Гости, разгромив все, уезжали — и более того, забирали с собой столовое серебро, картины, льняные скатерти и фарфоровые статуэтки. Они выходили из дома, сгибаясь под тяжестью груза. А Август хохотал, помогая им донести нахватанное до карет.

Грабеж. Другим словом это не назвать. Несколько раз в году, сколько себя Джек помнил, отец так или иначе грабил Колтрейн-Хаус. Обкрадывал своего сына. Растаскивал его наследство, покрывая позором само имя Колтрейнов.

В течение многих лет Джек был вынужден молча наблюдать за этим. Он был слишком молод. Слишком слаб. Слишком бесправен.

Все изменилось с того дня, как избитый отцом Джек смог проковылять вниз по лестнице после отъезда того в Лондон. Он прошел через весь дом, наступая на разбитые бутылки, оценивая урон, который Август нанес в очередной раз.

В какую бы комнату Джек ни входил, каждая носила следы безумств. Стены были чем-то залиты, обои висели клочьями. Деревянные панели продырявлены пулями. Мебель и ковры отсутствовали. Не пожалели даже портрет матери Джека, висевший в музыкальном салоне: рама оторвана, а сам портрет был прибит гвоздями к стене в качестве мишени для стрельбы. Непристойное расположение на портрете дырок от пуль заставило Джека отвернуться. Он упал на колени и заплакал.

Он больше не мог оправдывать отца и обманывать себя. Больше не мог притворяться, что однажды все изменится, что человек вдруг очнется и поймет, куда его завело безрассудство. К тому времени как старик умрет, не останется ничего. Ничего. Ни внутри Колтрейн-Хауса, ни внутри Джека.

Он слишком много видел, слишком много страдал, слишком долго был бесправен. Его охватило желание нанести ответный удар.

Сначала один — потом ему стал помогать Кипп, — в черном, с капюшоном, плаще разбойника он выезжал на дорогу, поджидал кареты, набитые доверху награбленным в Колтрейн-Хаусе. И отнимал все, что принадлежало ему.

Рыцарь Ночи — такую глупую, романтическую кличку дал Джеку Кипп, и ее уже повторяли шепотом в тавернах Линкольншира. Истории о его подвигах были столь же фантастическими, сколь лестными. Джек брал только свое — и, конечно, кошельки жертв, чтобы не вызвать подозрений, будто это не настоящий разбой.

До сего времени он опустошил более дюжины карет, хотя, по слухам, число их было вдвое больше. Он прятал отнятое на чердаке, а пустые кошельки оставлял на ступенях церкви. Все это очень забавляло романтика Киппа.

— Я вижу пыль. Минуты через две карета будет на холме, — предупредил Джек, натягивая на лицо черную маску и проверяя, на месте ли заткнутые за пояс пистолеты.

Он выбрал то место в двух милях от Колтрейн-Хауса, где тяжело груженные кареты замедляли свой ход, поднимаясь вверх, за поворотом же начинался довольно крутой спуск. Это облегчало Джеку задачу. Он выходил из-за деревьев, наставлял свои пистолеты и зычно выкрикивал: «Жизнь или кошелек!» Конечно лучше, если бы он сидел на коне, но Макбет был слишком узнаваем, а денег на покупку другого коня у Джека не было.

Его операции проходили довольно успешно. Правда, первая попытка оказалась неудачной: кучер, чуть не умирая со смеху, проехал мимо одинокой фигуры разбойника, который поспешно скрылся за деревьями, чтобы не попасть под колеса кареты. Пассажиры кареты при этом вообще ничего не заметили.

Да, теперь он стал более опытным «грабителем». Можно сказать, преуспел в своем деле. Помогал костюм: черный плащ, надвинутая на лоб шляпа, маска на лице — все это производило впечатление. Самой удачной идеей было выкатить на дорогу бревно, преградив тем самым путь.

Можно сказать, ему даже нравились эти смелые вылазки, но даже самому себе он не признавался в этом.

У него была цель: сохранить Колтрейн-Хаус любой ценой. И так будет продолжаться до тех пор, пока его отец либо умрет от апоплексического удара, либо он убьет его, если этот ублюдок зайдет слишком далеко в своем непотребстве.

— Еще минута, — сказал Джек, когда Кипп занял позицию на суке дерева, держа наготове пистолет.

Они были готовы.

Клуни и Клэнси тоже были готовы. Они спрятались под кустами по другую сторону дороги, откуда могли наблюдать за действиями Рыцаря Ночи. Готовы они были и прийти на помощь в любую минуту — если, конечно, не помешает ревматизм.

— О-хо! — Клуни толкнул локтем Клэнси под тощее ребро. — «Но что за блеск я вижу на балконе? Там брезжит свет».

Клэнси скорчил гримасу и с удивлением глянул на товарища.

— О чем ты, черт возьми, болтаешь? Какой балкон?

— Вон там, — кивнул Клуни в сторону стоявшего в нескольких шагах от них дерева. — Взгляни на ветки. Разве ты ее не видишь? Это Мери. Как ты думаешь, что она там делает?

— Мери? Где? — спросил Клэнси, вглядываясь в темноту. — Погоди! Я вижу ее! Ну и дела! — прошептал он и сплюнул. — Тебе следовало бы остаться с ней, Клуни. Запереть дверь. Выбросить ключ. Она что-то затевает. Это так же точно, как то, что мы здесь. Джеку это не понравится. — Клэнси толкнул Клуни в бок. — Чего расселся и раззявил рот? Иди к ней и привяжи ее к дереву. Сделай хоть что-нибудь.

Клуни тяжело вздохнул — он знал, что должен выполнить свой долг, — и сказал:

— Хорошо, хорошо. Уже иду. — Приложив руку к груди, он печально продекламировал: — «Прощай! Прощай, прощай, а разойтись нет мочи! Так и твердил бы век: Спокойной ночи!»

— Неудивительно, что нас освистали в Брайтоне, — пробормотал Клэнси, глядя, как Клуни, низко пригнувшись и опираясь на палку, тихо и осторожно шел к дереву. Староваты они для этих дел, подумал Клэнси.

Между тем Клуни подошел к дереву и только что не прилип к его стволу. С дороги его было не видно. Мери тоже его не заметила. Он посмотрел на Клэнси, развел руками и прошелестел одними губами, спрашивая: «Что же мне делать дальше?»