Беллона - Майлз Розалин. Страница 11

Я слушала его в аудиенц-зале и обмахивалась веером, дабы остудить расходившиеся нервы. Под корсажем, расшитым оправленными в серебро сапфирами и бирюзой, бешено колотилось сердце, под модным головным убором лихорадочно работал мозг.

В его собственных владениях — то есть в Нидерландах, которые все сильнее волнуются под его жестокой и отдаленной державой, и где ни Альба, ни дон Хуан, ни кто другой не может сдержать наступление Реформации.

Однако мои каперы?

— Кто нападает на испанские галионы, дон Мендоса, кто с моего ведома грабит сокровища вашего повелителя? Это джентльмены удачи, пираты, голодранцы, отребье! — подавшись вперед, выпалила я ему в лицо. Господи, как густо напомажены его волосы, воняет, словно папистским ладаном, на щуплой груди папистский крест в полфута длиной. Я постучала веером по инкрустированному каменьями распятию. — Мы не поддерживаем их, правда, Берли?

Берли сплел длинные пальцы, словно его возмутило самое предположение.

— Конечно не поддерживаем! — с жаром вскричал он. — Мы чтим международные законы и здесь, и в международных водах.

Я хихикнула про себя. Это верно, по крайней мере в отношении Берли, самого законопослушного из людей. Однако я уже некоторое время втайне от него приглядывала за своими купцами, мало того, запускала палец, если не руку, во все ими добытое. Когда Робин убедил меня вложить средства в этих энтузиастов из западных графств — Хоукинса и иже с ним, — я и не знала, какую получу выгоду. Но их набеги на корабли, везущие Филиппу добытое в Вест-Индии серебро, оказались вернейшим способом ослабить его и обогатить меня.

Однако я, разумеется, поддакивала Берли, ну, просто сама невинность.

— Нет, нет, мы ничего не знаем, — с праведным гневом уверяла я.

— Как Вашему Величеству угодно!

Само собой, Мендоса, уходивший шипя от ярости и распространяя вокруг запах желчи, мне не поверил. Но что ему было делать — назвать королеву Англии лгуньей? И вот поди ж ты, солги — кому бы в эту самую минуту войти в лондонские воды, как не этому разбойнику Фрэнсису Дрейку!

Дрейк! Знаю, когда станут описывать мое царствование, его назовут в числе моих величайших героев. А кто вспомнит моего доброго седобородого Сассекса и моего лорда-хранителя печати, толстого Ника Бэкона, тех, кто служил мне денно и нощно со дня моего восшествия, четверть столетия, и, к моей величайшей скорби, умерших той осенью? На меня наседали, чтобы я назначила преемника Бэкону, и, внимательно осмотревшись, я остановила выбор на верном сэре Джоне Пакеринге. Но Дрейк? Я его почти и не знала. Он был полезен, и все.

— Мадам, «Лань», «Лань»! «Золотая Лань» стоит в лондонском порту!

Лондон обезумел от радости, подмастерья улизнули с работы, женщины и дети, вельможи и купцы — все бежали в доки смотреть на героев, смотреть на чудо.

— Дрейк? После стольких лет? Черт возьми! — осадила я Робина, когда тот принес новость. — Его так долго не было, что я и позабыла про его существование!

Когда он покидал Англию, я еще и не видела свою последнюю любовь, монсеньера, и считала, что Робин мне верен…

Довольно! В том месяце предстояло справлять мой день рожденья. Дева снова восходила, Робин был со мной, я и без Дрейка считала это подарком.

Робин улыбнулся:

— Ваши слуги вас любят. Сойдя на берег, он первым делом спросил: «Как королева?» И он умоляет вас посетить его корабль и выбрать из добычи, чего ваша душа пожелает, — он говорит, что привез баснословные сокровища.

Баснословные? Вернее будет сказать, сказочные!

Когда я взошла на его кораблик, он преклонил колена, маленький, румяный, широкоплечий, с глазами, как далекий окоем. По обе стороны меня приветствовали открытые зевы сундуков с серебром, золотом и самоцветами. Я запрокинула голову и втянула соленый воздух.

«Благодарение Богу!»

Дрейк вскочил на ноги и, словно фокусник, принялся извлекать сокровища.

— Смотрите, Ваше Величество! Золотые и серебряные монеты без счета! Золото и серебро в слитках, кроны и полумесяцы, ангелы-нобли и эскудо. Вот, гляньте! — Он играючи запустил руки по локоть в сверкающие цацки. — Ожерелье из алмазов чистой воды? Нет, слишком бедно для королевы… Может быть, оплечье из желтых алмазов и красных рубинов в виде цветов жимолости? — Еще одна безделушка сверкнула в воздухе, короткие заскорузлые пальцы ухватили ее, как рыбешку — чайка. Это был кораблик из изумрудов, с парусами-жемчужинами, плывущий по сапфировому морю. — Вам нравится, госпожа?

Я с трудом выговорила:

— Мне… нравится.

Его обветренное лицо расплылось в улыбке.

— Тогда я смею надеяться, что мой скромный дар обретет в ваших очах расположение!

Он поклонился и хлопнул в ладоши. Тут же подскочил крохотный мичман с обшитой бахромой подушкой чуть не больше себя ростом — на ней лежала корона чистого золота, украшенная изумрудами, из которых самый маленький был больше моего мизинца.

Я окончательно онемела. Однако к тому времени, когда Дрейк прибыл в Гринвич с другими безделицами вроде алмазного креста, серебряной с золотом шкатулки, кушака из черных рубинов и тройной нити жемчуга, я уже обрела дар речи.

— Правда ли, сэр, что вы обогнули земной шар? Совершили кругосветное путешествие?

Никогда не слышала я такой гордости, как в голосе этого кривоногого коротышки.

— Мадам, во имя Вашего Величества и во имя Англии мы это совершили. И, благодарение Богу, первые в мире!

А теперь при мне был не только мой голос, но и церемониальный меч.

— Встаньте, сэр Фрэнсис Дрейк, наш новопосвященный и возлюбленный рыцарь…

— У него столько серебряных слитков?!

Столько золота?! Полтора миллиона дукатов?

Это разбой, пиратство, грабеж! — вопили Берли и Мендоса.

— Это честно добытые трофеи, закон океана, добыча! — возмущались Робин и Уолсингем.

— Мы должны ее вернуть! — кричал Берли, дай ему Бог здоровья.

— Никогда! — рычал Робин, и я еще искренней пожелала здоровья ему.

И все это время Мендоса обивал мои пороги, настаивая на аудиенции, чтобы потребовать назад сокровища своего повелителя, а я отговаривалась тем, что больна, что лежу в постели, что у меня болят зубы — последнее, по крайней мере, было правдой.

А тайком я послала сказать Дрейку, Хоукинсу и другим моим мореплавателям: «Продолжайте свое доброе начинание! Грабьте испанские галионы, пусть их король нищает, а я — богатею!»

Однако нельзя было бесконечно отказывать Мендосе в аудиенции, как ни страшилась я его заранее известных мне слов.

Впрочем, когда он их произнес, я постаралась заткнуть уши.

— Значит, мадам, вы не хотите прислушаться к пожеланиям моего владыки, всемогущего короля Испанского, от имени которого я говорю? Что ж, посмотрим, прислушаетесь ли вы к голосу наших пушек, что разнесут вашу маленькую Англию на тысячу кусочков и рассеют их по всему нашему прекрасному земному шару!

Тогда ли я впервые поняла? Поняла, что будет война? Я слышала это в его голосе, читала в его глазах, глазах Филиппа.

Так что радость от великой победы Дрейка омрачили растущие страхи — теперь и мы, как мужественные маленькие Нидерланды, жили под тенью львиной пяты.

Медленно подкрадывался Великий пост; в тот год вредные поверья грянули необычно рано: для мертвецов еще не приготовили ям с негашеной известью; мяса нельзя, невкусная рыба, сухие коренья, старые яблоки, сморщенные, как кожа у моих глаз, и пустые внутри, как мое сердце; третье воскресенье перед постом, второе, масленица отмечали скорбный путь к Пепельной среде [11]. Тем мартовским утром я в окаменелом бесчувствии несла пепел своих надежд в Вестминстерское аббатство сквозь пепельно-серый от непрекращающейся мороси день. Даже церковь Святой Маргариты, которую я всегда любила и чьи серые камни были уже стары, когда аббатство переживало свою первую молодость, не могла снять с моих плеч покров смертельного страха.

вернуться

11

Первый день Великого поста у западных христиан.