Девственница - Майлз Розалин. Страница 26

— Что это значит?

— Герцог Сомерсет позволил вам жить в Хэтфилде, и вы решили, что усадьба принадлежит вам. Но это не так: он владел документами и мог выгнать вас в любую минуту. Теперь мой отец дарит ее вам — в полную собственность, навечно. А с дозволения короля он передает вам и городской дом покойного герцога на Набережной.

— Ас какой стати?

— Вы — любимейшая сестра короля, и его милость желает…

Я понимала: он, как актер, повторяет, что ему велели.

— О, Робин, умоляю вас, скажите, что это значит?!

Он замялся.

— Намечаются… перемены, — с каменным лицом произнес он. — Если бы вы согласились поспособствовать… поддержать… или хотя бы тихо оставаться в Хэтфилде…

— Какие перемены? И зачем мне уезжать в Хэтфилд? Почему мне нельзя остаться при дворе?

— Вы узнаете в свое время. Я взглянула на документы, потом на этого холодного незнакомца.

— А если я откажусь… способствовать?

— Носилки готовы — они ждут у дверей. По приказу короля вы немедленно покидаете двор.

Глава 13

По приказу короля?

— Позвольте мне поговорить с Его Величеством!

— Мадам, это невозможно…

— Я поговорю с королем!

Лицо его сильно исхудало, он был очень бледен. Я-то думала, у него просто недомогание. Теперь я видела болезнь в его глазах, в тонких посиневших губах, недуг чувствовался даже в атмосфере комнаты. И что еще хуже: я вновь видела Эдуарда, внушавшего мне страх, холодного фанатика моих первых дней при дворе.

Однако начал он приветливо, хотя его словам и недоставало теплоты:

— Итак, сестрица, ваших владений прибыло! Хэтфилд, и Сомерсет-хауз, и, как я полагаю, еще усадьба или две — разве не так, милорд?

Он слегка обернулся к Нортемберленду, который предупредительно склонился над постелью. Тот ответил без промедления:

— Да, сир.

Я собрала все свои силы.

— Сэр, я хотела бы знать, чем заслужила столь щедрый дар из рук Вашего Величества. Он взглянул мрачно.

— Король, наш отец, завещал вам Хэтфилд. Вы его не получили. Я считаю, лучше устроить все, пока мы можем… пока мы еще живы… чтобы после нашей смерти дьявол не воспользовался нашими грехами недеяния, поскольку и так придется расплачиваться за содеянные.

Что за всем этим скрывается? Я попыталась ободрить его, а заодно и себя:

— Я надеюсь, Ваше Величество не помышляет о смерти! Мы каждый день молимся о вашем здоровье, и я с радостью вижу, что вы идете на поправку.

Он посмотрел мне прямо в лицо.

— Мы все должны умереть, когда пожелает Господь; и я в том числе.

Его глаза были пусты. В лице не было ни кровинки, он лежал в белой рубахе, безжизненно вытянув руки и ноги, словно уже и не живой человек, а мраморное изваяние.

Я почувствовала себя на краю пропасти. Если Эдуард умрет… Но и сейчас я не могла помыслить немыслимое.

Нортемберленд, хваткий, как терьер, воспользовался паузой:

— Его Величество сделали этот подарок, мадам, чтобы показать вам силу своей щедрости… И силу своей власти надо мной?

— ..награждать тех, кто чтит его богоугодную политику, кто искренно старается следовать его заповедям…

— И подчиняется моим законам!

Голос Эдуарда резанул, как скальпель хирурга, оставив в моей душе кровоточащий порез.

— Мы все повинуемся вам, сир, вы — король.

Но и король может ошибаться, как ошибался отец.

Я принудила себя продолжить:

— Господь повелел нам слушаться вас — во всем, что не противоречит закону и соответствует слову Божьему…

Нортемберленд сдержался, чтобы не вздрогнуть, и повернулся к королю. Эдуарда свела судорога, он закашлялся. Они обменялись молниеносными взглядами; грозовой диалог между ними продолжался некоторое время, но ни слова не было произнесено вслух. У меня упало сердце, но я продолжала лепетать:

— Не то чтобы Ваше Величество могли преступить закон…

Я не договорила. Наступило молчание. Вот тут-то я и поняла, что Эдуард намерен вступить на путь, который для меня заказан; что он не остановится ни перед чем в осуществлении своей воли. А Нортемберленд, надо полагать, его вожатый и лоцман; оба стремятся к одному. А без короля или без каких-то ухищрений, которые продлили бы правление Эдуарда, Нортемберленду не удержаться.

Но что Эдуард задумал? Я терялась в догадках. «Беги отсюда, — взывал страх. — Спасайся, беги!» Меня не было при дворе, когда лорд-протектор оступился в этой властной игре, пусть не будет и сейчас. Я упала на колени:

— Сир, если вы позволите мне оставить двор… позаботиться о своих поместьях, вашем щедром даре…

Я уехала в тот же день. Знала ли я, как сильно изменится мир, как сильно изменится к худшему, прежде чем я снова окажусь при дворе? И что мне больше никогда-никогда не суждено видеть Эдуарда?

Я знала так мало — да и откуда в моей сельской глуши было узнать, что происходит? Скоро, очень скоро мои страхи подтвердились самым ужасным образом. Сперва сообщили, что Эдуард оправился от оспы и снова в добром здравии. Мало того, он проехал по лондонским улицам в полном вооружении, а затем бился на ристалище, как в лучшие свои дни. Однако за новым, здоровым фасадом сохранялась его хрупкость. В ноябре у него появился спутник, теперь уже до конца жизни — сильный кашель, который тряс его днем и ночью. Семена гнили глубоко укоренились в его легких. Больно было смотреть, как содрогается его тело; теперь он постоянно держал одно плечо выше другого.

Узнав об этом, я сменила ежедневные молитвы на ежечасные. Однако самое страшное было впереди. «Сейчас мы знаем, чего хочет король, или по крайней мере опасаемся, — писал мне Сесил, теперь сэр Вильям, посвященный за заслуги в рыцари; когда я оставила двор, именно он стал моими глазами и ушами. — Его главное и единственное желание — спасти королевство от папизма и власти Рима. Посему он разбирает вопрос о престолонаследии, кто должен править после него».

О престолонаследии? Если Эдуард умрет, следующая наследница — Мария. Мария — на троне? Она — женщина, это немыслимо.

Однако если не Мария, то значит — другая женщина?

Если Эдуард умрет, значит, сам Господь помыслил немыслимое, мало того, указал нам.

Если Эдуард умрет…

Когда безболезненное знание — «мы все умрем» превратилось для Эдуарда в «я умру и умру раньше, чем сумею произвести наследника, которого ждет Англия» — столь неотвратимое, что все его поступки обрели исступленность закусившего удила жеребца, мчащегося тем быстрее, чем ближе разверзшаяся впереди тьма?

В Хэтфилдском одиночестве я постоянно размышляла над этим. Насколько болен Эдуард? Бодрые заверения двора были полны притворства и не внушали никакого доверия. Однако даже если Эдуард болен смертельно, не станет же он вопреки воле короля, нашего отца, менять установленный порядок наследования? А если станет, то как? Конечно, всякий мужчина предпочтет наследнице наследника — пусть ленивого, невежественного и порочного, лишь бы то была не Мария, не я и не кто-нибудь из нас — главное, чтоб у него было то, что делает мужчин мужчинами. Но нет таких, нет! Ведь после Марии и меня идет опять-таки женщина, дочь младшей сестры отца, мать Джейн и Екатерины. Следующая претендентка по крови — а в глазах католиков единственная законная претендентка — это малолетняя Мария, маленькая королева Шотландская, которую в настоящую минуту воспитывают во всех католических мерзостях французского двора, — она не может стать наследницей. И не станет.

Меня кидало из стороны в сторону, как перышко на бурных волнах. Как-то в ноябре, после ночи мучительных раздумий, я приняла решение. Надо увидеться с королем. Писать ему и просить дозволения вернуться я не решалась — была уверена, что Нортемберленд мне откажет. Поэтому я послала за Ричардом, вернейшим из моих джентльменов. «Завтра мы отбываем ко двору — никаких носилок, только несколько спутников из ваших людей. Я поеду верхом на чалой, она самая резвая и выносливая. Постарайтесь, чтоб об этом знало по возможности меньше людей».