Девственница - Майлз Розалин. Страница 34

Послышался одобрительный гул. Они вышли, я села за стол и взяла перо. От того, что я сейчас напишу, зависит моя жизнь — но что сказать? Спасти меня может лишь моя невиновность, в которую никто не верит, — в противном случае меня бы не отправили в Тауэр.

Однако что писать: «Пощади меня, сестра, ради всего святого! Я не хочу умирать»?

Я заплакала и плакала довольно долго.

Внезапно меня осенила слабая догадка. Если протянуть время, мы пропустим прилив. Может быть, за ночь ее сердце смягчится?

Но даже если я напишу, увидит ли она письмо? Призраки обступили меня, они шептали:

«Нет». Лорда Сеймура обрек на смерть собственный брат, как меня — моя сестра; я твердо знала, что его последнее письмо так и не передали по назначению.

И еще более печальный призрак женщины, которой, как и мне, не исполнилось и тридцати и которая, как и я, проделала этот путь, чтобы не вернуться.

Лорд Говард — дядя моей матери, вспоминает ли он сейчас о ней, как вспоминаю я?

Из-за двери доносились голоса лордов. Винчестер, похоже, был доволен. «В конечном счете, когда леди окажется в Тауэре, все вздохнут спокойнее».

— Надо надеяться, ей там будет безопаснее, и от врагов, и от обвинений в заговоре! — спокойно отвечал лорд Говард. Значит, он сохранил родственные чувства ко мне, раз думает об опасности, которой я подвергаюсь.

— Однако нам следует быть осмотрительными. — Судя по голосу, Сассекс больше других тяготился своей сегодняшней ролью. — В ней течет королевская кровь, и, кто знает, может быть, она будет нашей следующей королевой.

Паджет негромко хохотнул:

— Это уж зависит от того, насколько королева Мария будет плодовита в браке. Если она родит, наша молодая особа останется не более чем воспоминанием истории.

Сассекс не сдавался:

— Однако она по-прежнему дочь короля. Паджет фыркнул:

— Королева в это не верит!

Может быть, в этом все и дело? И за это меня казнят? Если Мария действительно считает меня дочерью лютниста и потаскухи, моя песенка спета!

Довольно! По крайней мере я попытаюсь вести себя, как дочь Гарри! И, как я и надеялась, к тому времени, когда письмо было закончено, начался прилив. Теперь меня могли отвезти в Тауэр лишь на следующий день. Переменит ли Мария решение?

Тщетная надежда! Назавтра Полет и Сассекс вошли в мою комнату, лица у обоих были суровые.

— Ваше письмо не только не смягчило королеву, — мрачно сообщил Полет, — но и подлило масла в огонь. В наказание вся ваша свита распущена, за исключением двух-трех джентльменов. Что до ваших личных нужд, с этого времени вам будут прислуживать несколько горничных самой королевы.

У Джейн тоже отняли ее служанок, перед эшафотом чужие руки снимали с нее платье и оголяли шею для топора…

— Сюда, госпожа.

Я в отупении чувств позволила вывести себя к причалу, возле которого ждала темная барка. Близился вечер, дождь, беспросветный, как мое горе, стучал по земле и по воде. От ступеней Уайтхолла было видно не дальше чем на пятьдесят ярдов, я стояла словно на краю света, все было черно и безотрадно.

Так ли чувствовала себя Анна в своем последнем путешествии? В этом бесформенном мире время остановилось, ощущался лишь мерный ритм вздымающихся и опускающихся весел, гребок за гребком уносящих мою жизнь. И по-прежнему шел дождь, словно Господь снова, как в дни Великого потопа, открыл хляби небесные, земля и воздух слились за рушащейся с неба стеною ливня. Из мглы левиафаном возникал Тауэр, жуткое черное чудище притаилось в засаде, готовое меня поглотить; и вот, прямо впереди, низко над водой. Ворота Изменников, разверстая пасть со смертоносными железными зубьями, которые сейчас опустятся и захлопнутся за мной, как ловушка.

Ворота Изменников…

…последний взгляд на мир…

У меня вырвался стон:

— Я не изменница! Я не войду в эти ворота! Лорд Полет покачал головой.

— Леди Елизавета, это решаете не вы.

Гребцы развернули лодку боком к течению и направили ее под решетку. Запертый стенами плавучий мусор качался на волне, то всплывая, то погружаясь, и мне подумалось: вот она, моя жизнь. Дохлый пес, безглазый, безволосый, воняющий падалью ударился о нос барки. После дороги под дождем мне казалось, что я промерзла до костей. Но едва мои ноги коснулись каменных ступеней пристани, как их пронзил такой смертельный холод, что я вскрикнула.

Я двинулась вверх, нащупывая ступени ногами, потому что глаза мои ничего не видели от слез. Там, где кончалась лестница, темная арка открывалась во двор. Камни были черные и блестящие; в сумерках казалось, что на них выступает кровь всех замученных здесь за последнее тысячелетие.

У дальней стены мощеного двора стояли стражники и комендант, в сгущающейся тьме алые мундиры казались кроваво-багровыми. Как всякий зверь в воротах живодерни, я почувствовала запах смерти. Ноги у меня подломились, и я с плачем села на землю.

Позади раздался испуганный вздох.

— Мадам, что с вами? — спросил кто-то из моих джентльменов. Я не выдержала.

— Ничего, кроме того, что я невиновна! — вскричала я. — Я — самая верноподданная из всех, кто когда-либо сюда входил! Пусть Бог будет мне свидетелем, иных друзей у меня не осталось!

Комендант, человек учтивый, торопливо подошел ко мне.

— Мадам, умоляю вас, встаньте, идемте, — убеждал он. — Сидеть здесь опасно для вашего здоровья!

— Лучше я буду сидеть здесь, чем еще где-нибудь, — взорвалась я, — ибо думаю, что я скорее умру внутри Тауэра, чем снаружи. И я взвыла от горя и безнадежности. Вдруг между стражниками протиснулся мой церемониймейстер Вайн, опустился на колени на каменные плиты рядом со мной, без шляпы, в слезах. Его редкие волосы и черные шелковые чулки повисли от грязи и дождя, по старческому лицу бежали слезы.

— О, мадам, мадам, если б я мог отдать свою жизнь вместо вашей или принять на свое тело ваши мучения, — рыдал он, — с какой радостью я бы это сделал!

Бедный, бедный Вайн! Разве можно огорчать таких верных друзей? Я с усилием поднялась.

— Не плачьте, добрый сэр! — произнесла я как можно тверже. — У вас еще будет время плакать, когда вы узнаете, что я заслужила наказание — то есть никогда! Идемте за мной.

Комендант поклонился.

— Сюда, Ваше Высочество — в Колокольную башню.

Колокольная башня — Робин был (или есть?) в Бошамп, следующей башне вдоль стены… О, Робин, раз начались гонения на протестантов, долго ли сыновьям Нортемберленда оставаться в живых?

Едва мы двинулись, ряды стражников смешались, и вскоре вся стража уже стояла на коленях. «Господь да хранит принцессу Елизавету!» — послышался хриплый выкрик, остальные нестройно подхватили. На мгновение я ожила. Но тут впереди выросла Кровавая башня, за ней Тауэрский луг, а на нем… На нем… Огромный, черный в сгущающейся темноте — о. Господи, помилуй, я не хочу умирать! — высился грубый остов эшафота. Я поняла, что чудовищная машина смертей только набирает ход.

Дверь камеры захлопнулась — я стала пленницей.

Mortem ubi contemnas, писал Публий Сириец, viceris omnis metus: если ты научился презирать смерть, ты победил все страхи.

Теперь я могла в последний раз посмеяться над старым пугалом, старым костяком с косой, чьих объятий я столько раз избегала, от чьих мертвящих поцелуев до поры до времени уворачивалась… но потом… о. Господи, потом…

День за днем я ходила рядом со смертью, она стала моей близкой подругой. Она преследовала меня днем и ложилась со мною ночью, она сосала у меня под левой грудью, где сердце. А покуда смерть обхаживала меня. Мария заигрывала с жизнью. Она была готова встретиться с женихом и впервые за сорок лет ощутила исступленную, запоздалую жажду жизни и любви. Она была влюблена в любовь, и в этом таилась величайшая для меня опасность. Гардинер и Ренар каждый день убеждали ее, что, только казнив меня, она получит в свои объятия желанного мужа. Ибо, пока я жива, пока народ любит во мне дочь моего отца и единственный живой светоч его веры, королева, говорили они, не может быть уверена в завтрашнем дне.