Королева - Майлз Розалин. Страница 4
— Вы должны показаться народу, миледи! — объявил Робин.
И я показалась — парящая над толпой в платье из золота и серебра, в паланкине, обитом белым атласом, на восьми подушках белого атласа, расшитых золотом.
Золотом? Мы купались в золоте, мы ехали в золоте и по золоту. Я восседала на раззолоченных носилках, под златотканым балдахином, который поддерживали четыре лорда; даже мулы, которые несли паланкин, были обвешаны золотом — золотые уздечки, золотые попоны, золотая сбруя. За мной ехал Робин, тоже в золоте, на черном скакуне, чтоб оттенить безупречную масть моей молочно-белой кобылы, которую он вел за золотые поводья на случай, если в ней возникнет надобность.
Впереди ехала верхом многочисленная свита: придворные, судьи, духовенство и чиновники.
Рядом со мной восседал на коне лорд-мэр с золотым скипетром, по другую руку от него — герольдмейстер Ордена Подвязки с золотой державой. Сзади шел лорд Пембрук с поднятым мечом государства: на тяжелых, позолоченных зимним солнцем ножнах сверкали бесчисленные жемчужины. Возле носилок маршировали парламентские приставы, рядом — королевские пенсионеры, рядом — лейб-гвардия в новых алых бархатных камзолах с золотыми и серебрянными блестками, позади — сорок моих дам, разодетых в парчу и багрянец, ибо мы перевернули всю Англию, да что Англию, весь мир в поисках всего самого лучшего!
И наконец, народ… О, мой народ, никогда я его так не любила! Тысячами, десятками тысяч, с осунувшимися от холода синими лицами, люди выстаивали под утренним снегом, в дорожном месиве, чтобы приветствовать мой кортеж.
— Взгляните на ее милость! — рыдала женщина. — Взгляните на ее благословенный лик!
— Долгой жизни и радости! Всех благ королеве Елизавете!
— Спасибо! — кричала я в ответ. — Вот увидите, я буду вам хорошей королевой и госпожой!
На колени мне летели букеты и бутоньерки из сухих бессмертников, вереска и тимьяна. Престарелая дама бросила пучок розмарина. Розмарин — это для памятливости: как навязчиво этот запах воскрешает прошлое! Бери, дружок, и помни! Я оглянулась на Робина и по его глазам поняла: он тоже вспомнил.
— Господь да благословит Ваше Величество!
— Храни вас всех Господь, — отвечала я, — и спасибо от всего сердца!
— Благодарение Богу, что вы есть, госпожа!
Молитвы и благословения, приветствия и пожелания счастья сыпались золотым дождем.
И золото, кстати, тоже — у Чипсайд-кросс лорд-мэр Лондона вручил мне алый атласный кошель с тысячей марок золотом. Однако лучший подарок — тот, что не купишь ни за какие деньги, — слабый выкрик одного дряхлого старика:
— Я вспоминаю старого короля Гарри Восьмого! Теперь Англия снова заживет весело!
И пантомимы, сценки на каждом углу — милое и наивное выражение преданности и гордости! У Малого канала — живая картина: старец с косой и в саване, рядом — хорошенькая девица.
— Эй! Остановите паланкин! — крикнула я. — Что это значит?
— Она, с разрешения Вашего Величества, изображает Истину, дочь старика-Времени, — последовал ответ.
— Времени! — Я весело рассмеялась и помахала старику. — Воистину время привело меня сюда!
Во дворце я сменила золотое и серебряное платье на королевское алое — как сердцевина розы, как любовь, как кровь. Вырезанное под самое горло, с маленьким плоеным воротником из снежно-белой камки, оно было обещанием целомудренной скромности, этакой неосыпавшейся розой, и в нем я по пунцовому ковру двинулась к аббатству.
И тут, в решающий момент, силы мне изменили. Я дрожала как осиновый лист. От приторно-сладкой волны ладана у входа меня чуть не стошнило. Я тряслась, не в силах ступить и шагу, все мои члены охватил девственный трепет.
— Мужайтесь, Ваше Величество! — раздался хриплый шепот у самого уха.
Графы Шрусбери и Пембрук поддерживали меня под руки, их супруги несли мой шлейф.
И все же я вздрогнула, вступая в аббатство, когда холодная сводчатая огромность взорвалась светом и шумом, озаренная тысячей тысяч свечей, наполненная громогласными выкриками тысячи тысяч глоток.
Однако в алтаре мы остались одни — я, старик епископ… и Бог…
Да, Он был здесь, в какое-то бессмертное мгновение я ощутила Его близость!
Не верите? Не думаете, что Он освятил своим присутствием меня, мое помазание, благословил мою страну и мое правление?
Он был здесь: я знала, я чувствовала, Он вдохновил меня на мой путь. Ибо с этой секунды мне предстояло стать королевой — и я, словно невеста, жаждала обнять свое предназначение, слиться с ним, отдаться душой и телом…
Шаг за шагом женщины готовили меня к этой секунде. С меня сняли бархатную шапочку, воротник, манжеты, рукава, робу, платье, корсаж. цепи и серьги, юбки, даже туфли. На мне осталась одна сорочка — лишь тонкий льняной покров между моей стыдливой наготой и пронизывающим холодом…
И даже ее пришлось распахнуть для поцелуя святой мирры — брр! Как оно холодило мою неприкрытую грудь! И еще оно было прогорклое — как терпко и странно оно пахло, стекая между грудей! Я задыхалась от холода и от экстаза. Грубым, как у работника, старческим большим пальцем епископ трижды начертал на моем теле крест — на лбу и над каждой грудью, вдавливая и вдавливая так сильно, что у меня поднялись соски, но он, похоже, этого не заметил — он надевал коронационное кольцо на мой левый безымянный палец.
Так я сочеталась браком: я отдалась и повенчалась, ибо в эту секунду что-то овладело моим телом и душой. Пусть мои ноги, руки, лицо были холодны как лед — внутри глубочайшая женская суть затрепетала, теплота, жар пронизали меня, и я поняла, что принадлежу Англии, повенчана с Англией, живу ее жизнью, что я — душа Англии, ее ангел-хранитель, мать и любовница, жена и королева.
Королева…
Я беззвучно рыдала, как все мы, женщины, рыдаем в минуты величайшего счастья.
И вот самое роскошное из моих платьев, коронационное облачение, золотой, затканный серебром шелк, манжеты тончайшей венецианской парчи оторочены золотой каймой. На шее, на груди, на плечах — ожерелья из плоскогранных сапфиров с большими круглыми рубинами и жемчужными подвесками. А сверху — королевская мантия: расшитый золотом шелк в цвет платью с горностаевым воротником в двадцать дюймов шириной, отороченный по подолу горностаем, — знак королевского достоинства. Поверх мантии струились мои незаплетенные волосы, распущенные по-девичьи, золотисто-рыжие, как и лучистый шелк робы, — все олицетворяло полную гармонию и согласие.
Все, кроме моей девической слабости, — ибо сердце мое замирало, колени дрожали, ноги подкашивались…
Затем на меня возложили корону святого Эдварда, самую древнюю и священную. И наконец, корону, которую мне предстояло носить до конца церемонии…
Как разгулялись в тот день призраки! Ведь корона была изготовлена для Эдуарда, по его отроческой головке, и пришлась мне как раз впору! До чего же она была хороша: четыре стоячих дуги из золота и жемчугов, основание обвито венком из жемчугов, алмазов и сапфиров, в середине, под крестом, — огромный малиновый самоцвет, рубин, гордость Черного Принца, носящий его имя.
Трепеща, я вышла из алтаря, и герольдмейстер Ордена Подвязки во всеуслышание изрек:
— Провозглашаю тебя королевой Англии, Франции и Ирландии, защитницей нашей веры, всечестнейшей императрицей от Оркадских островов до Пиренейских гор.
Его слова потонули в серебристо-пронзительном визге сотен труб, захлебнулись в громе литавров, в звуке органа, из которого гимн рвался, словно душа из моего трепещущего тела. Признают ли меня законной королевой, чтобы чтить как свою владычицу, чтобы служить мне верой и правдой и пасть за меня в бою?
Да или нет?
«Да! Да!» и снова «Да!».
Меня пронзила ослепительная молния блаженства. Прошлое и будущее слились в одно, настоящее растянулось в бесконечность. Я видела отца и мать и в эту минуту, как никогда, жаждала, чтобы она оказалась рядом.
«Да! Да!» и снова «Да!».
Лорды орали до хрипоты и махали своими маленькими коронками, будто отпущенные с уроков школьники. И под их крики меня отвели во дворец, и там восемьсот пэров и прелатов пировали восемь часов кряду и съели, сдается, по восемь тонн пищи на брата.