На короткой волне - Анисимова Александра Ивановна. Страница 4

Но иной, легкой жизни мне не надо.

На одном из занятий преподаватель говорит:

— Провожу сегодня контрольную работу, прошу быть повнимательней.

Пока преподаватель проверяет наши работы, мы сидим в ожидании результатов.

Потом всех отпускают, оставив несколько человек, в том числе и меня. В кабинет заходит капитан и говорит, оглядев нас:

— Товарищи, если кто из вас желает учиться в военной школе радистов, приходите завтра утром с вещами. Поедете в Горький. Там закончите учебу.

Я не задаю лишних вопросов. В настоящую военную школу! Радостная бегу домой. Но дома моя радость меркнет.

— В какую это школу? — спрашивает мать. — Добегалась. Сидела бы дома. Вон Лариса знай себе учится! А тебе надо подальше от дома!

Я не могу спорить с ней. Мое молчание, видимо, обезоруживает ее.

— Что собирать-то тебе? — спрашивает она неверным, срывающимся голосом.

Нудная, серая изморозь мелким налетом покрывает все вокруг, оседает на лице, на пальто. Я иду с вещевым мешком за плечами. Мать, почему-то маленькая, тихая, идет сбоку, молчит и только изредка начинает уговаривать меня:

— Может, не поедешь, а? Обязательно везде побывать надо? Пропадешь на чужой стороне.

— Что ты, мама! Не пропаду. Не беспокойся. Только письма почаще пишите.

Около школы уже собрались отъезжающие девушки. Нас построили и повели на вокзал. Догоняя наш строй, мать пошла рядом и в последний раз безнадежно спросила:

— Может, раздумаешь, Ася?..

Дойдя до поворота, я оглянулась. Мать стояла, прислонившись к стене дома, закрыв лицо руками…

Накануне я не сказала ей, что еду добровольно и что школа готовит военных радистов.

3

В первый же вечер в школе наш командир — старший техник-лейтенант Величко — сказал:

— Пройдет время, и, окончив школу, вы разъедетесь в разные стороны — радисты особого назначения! Вы можете работать на кораблях, на самолетах, в штабах армий и фронтов, в партизанских отрядах. Можете выполнять особые правительственные задания. От того, как вы будете учиться, зависит успех будущей работы, потому что умение быстро и четко наладить связь может спасти не только вашу жизнь, но и жизнь многих сотен и тысяч людей.

Представьте себе радиста, находящегося в районе дислокации вражеских частей. Он сообщает своему командованию точные координаты расположения войск, их численность, вооружение, — каким отличным радистом нужно быть, чтобы в этих условиях справиться с заданием! И вот уже наши танки, наши бойцы идут в нужном направлении. Летят самолеты. Наши части окружают и уничтожают противника.

Или возьмите случай из партизанской жизни. За линией фронта, во вражеском тылу, действует партизанский отряд. И единственная связь с Большой землей — это радист. Чтобы враги не успели запеленговать его, он обязан быстро и четко передать короткую, но точную радиограмму! Окончив школу, вы всю жизнь будете гордиться своим званием радиста особого назначения! Радист-оператор! Радист-коротковолновик! Сколько увлекательных дел впереди!

Я долго не могла уснуть в тот вечер. Пожалуй, Миловидон был прав…

В нашем классе, то есть в нашем взводе, сорок девушек-москвичек. Мы быстро познакомились и сразу же включились в распорядок школы. Занимались много и старательно. Армия нуждалась в специалистах. С первых же дней занятий мы знали, на какую работу нас готовят, предугадывали, что ждет нас там — далеко впереди, за линией фронта, среди врагов. И мы учились на пятерки, знали, что каждая хорошая отметка — еще один шаг к намеченной цели, к трудному делу, на которое пошли сами. Знали, что возможна смерть, что не все вернутся домой, в Москву. Но мы были молоды и мало думали об этом. Война призвала нас, а сердце приказало идти на самые опасные дела. Иначе мы ни жить, ни думать не могли.

Выходя из столовой, мы потуже затягивали ремни на гимнастерках и шутили: «Эх, сейчас бы пообедать!» Постоянно хотелось есть, и мы завидовали курсантам, которые шли в наряд на кухню.

Было трудное для страны время, и мы это хорошо понимали. Занимаясь с утра до вечера, жили одним: скорее окончить школу, скорее приняться за настоящую работу, скорее на фронт.

Шли месяцы. Мы натренировались уже так, что целый урок могли беспрерывно принимать радиотексты со скоростью сто — сто двадцать знаков в минуту. Слуховая память еще не успевала расшифровать принятые звуки в букву, как рука уже писала ее, и следующую, и все остальные. Это давало нам возможность в течение пятидесяти минут совершать (мысленно, конечно) любые сверхдальние путешествия. Когда мы проверяли принятые радиограммы, ошибок не было.

В шесть часов утра мы выбегаем на зарядку. На темном небе особенно яркими кажутся звезды, сухой колючий воздух перехватывает дыхание. На стеклах окружающих домов тускло отражается свет двух фонарей у входа в школу. Возвращаемся с улицы бодрые, румяные, слегка уставшие от бега.

По вечерам, в свободные часы «самоподготовки», мы собирались в классе, устраивались поуютнее и мечтали и вспоминали о доме, о Москве, о близких.

— Вы только подумайте, девочки, чему нас учат! Ведь какую голову для такой работы иметь надо! Неужели из нас что получится?! А между прочим, говорят, что Зоя Космодемьянская тоже радисткой была. Вот в такой же школе, как и мы, училась. Правда это, девочки? — говорила маленькая черненькая Лида Смыгина.

В один из таких вечеров, незадолго до отъезда из школы, мы договорились (совершенно серьезно) встретиться на другой день после окончания войны в шесть часов вечера у Большого театра в Москве. Мы были очень наивны, полагая, что с фронта в Москву в день победы можно будет вернуться за одни сутки.

Обычно в эти часы к нам заходил кто-нибудь из старших командиров. Они подробно рассказывали о том, как работали другие радисты, о заданиях, которые могли нам поручить. Мы узнали, например, что в тыл противника часто посылали двух людей — разведчика и радиста. Как хотелось, чтобы этот будущий товарищ по работе оказался надежным другом, — от этого ведь зависит и успех задания и сама жизнь!

Как и везде, в школе наша «тайная разведка» каким-то чудом доставляет нам самые интересные сведения. Так, стало известно, что старший техник-лейтенант Величко уже несколько раз подавал командованию заявления с просьбой послать его на фронт. И на все заявления — отказ. Поэтому ходит наш командир хмурый, но, как всегда, строгий, подтянутый, вежливый. Он и не догадывается, наверное, что все девчонки нашей роты считают его лучшим командиром школы. И гордятся им, и стараются выражением лица, манерой разговора походить на любимого командира.

На одном из ротных собраний Величко сказал обо мне:

— За этого курсанта я не беспокоюсь, надеюсь, что не подведет на предстоящих госэкзаменах.

…Много лет прошло. Но и сейчас очень больно признаться, что я не оправдала его надежд. Еле-еле свой любимый предмет — радиотехнику — сдала на тройку. Никогда мы с ним об этом не говорили, никогда я обещаний ему не давала, а вот… чувствовала себя настоящей обманщицей. И до отъезда в часть ходила с опущенной головой, боясь встретиться с ним глазами.

Был еще один человек в школе, мнением которого я очень дорожила и который, в сущности, явился невольной причиной моего провала. О нем мне хочется рассказать подробнее.

Недели через три после приезда в школу я нечаянно подслушала разговор двух подруг о проходившем мимо командире:

— Вот, посмотри-ка, он пошел…

— Это и есть Молчанов?

— Да.

Тогда я не знала, почему он привлек их внимание, но очень скоро поняла, что его имя окружено в школе особым уважением и любовью.

После ранения в позвоночник Молчанов ходил очень прямой, неестественной походкой. Лицом он очень походил на Лермонтова: круглый овал, большие карие глаза, и даже взгляд их такой же задумчивый. И совсем уж как у Лермонтова усы — узенькой полоской над губами. Всегда подтянутый, сдержанный, с какой-то неотвязной грустью в глазах, он казался мне иным, не таким, как другие, и мне хотелось, чтобы он заметил меня.