Тигр в стоге сена - Майнаев Борис Михайлович. Страница 50

– Хорошо.

– С богом, – Сам не зная почему, Чабанов первый раз в жизни вдруг упомянул бога, как будто дело, на которое он сейчас благославлял Приходько, было чем-то добрым и богоугодным.

Несколько месяцев назад Станислав Николаевич озадачил его своим решением выехать в Таджиикстан и там, на месте, руководить операцией по перехвату путей переброски опия из рук КГБ. Поначалу Леонид Федорович увидел в этом неуверенность и от этого желание взять на себя непосредственное руководство, но потом понял, что тут все было несколько сложнее. Он понял, что Приходько из числа тех людей, кому, как воздух нужен риск, ощущение опасности, что он привык к этому состоянию. Может быть, попытка его начальства лишить разведчика букета острых ощущений, связанных с работой на чужой территории, и привела его к Чабанову, поэтому он и рвался на границу. Разобравшись в этом, Леонид Федорович отпустил его в Хорог.

Станислав Николаевич, а уже несколько месяцев он, под видом таджика-партийного работника, изгнанного из Душанбе, работал в Хороге, воспринял слова Чабанова о боге не более чем разрешение к действию. Приходько, попрощавшись с Леонидом Федоровичем, подошел к радиостанции, стоявшей на угловом столике и, нажав тангенту на микрофоне, бросил в эфир короткую фразу:

– Кор кунет – делайте работу.

Эти два ничего не значащих, для непосвященных, слова привели в движение сотни людей по обеим сторонам таджикского участка советско-афганской границы.

Несколько неизвестных напали на двоих солдат-пограничников, покупавших в крохотном сельском магазине конфеты. Когда старший лейтенант, ожидавший своих солдат в тени дерева, услышал крики дерущихся и, выхватив из кобуры пистолет и кинулся в магазин, там все было кончено. На заплеванном полу с развороченным животом корчился умирающий сержант, а в углу, ощерив окровавленный рот с обломками зубов, сидел второй пограничник. В его груди торчала черная рукоять таджикского ножа. Офицер взревел и кинулся к светлевшей за прилавком широко распахнутой двери, за которой уже никого не было.

Таким, не спровоцированным нападениям, подверглись все пограничники, бывшие в это время в увольнениях или зачем-то посланные в городки и кишлаки горного Бадахшана.

Все заставы Московского погранотряда в этот день попали под минометный и ракетный обстрел с сопредельной стороны. Несколько солдат было ранено.

На следующий день на горной дороге из гранатометов был обстрелян караван машин, направлявшийся из штаба Хорогского погранотряда к границе. Было убито трое солдат и четверо ранено. Сгорело три грузовые машины.

Теперь, то ночью, то днем через Пяндж перелетали мины и артиллерийские снаряды. Начались нападения на дозоры и патрули. Маневренные группы метались вдоль границы, но ни разу не заставали противника. Тот, при малейшей опасности, не принимая боя уходил за границу.

Приграничье, и раньше не казавшееся особо дружественным, вдруг превратилось в сплошную зону огня. Любой кишлак, любой поворот дороги, любая горная высотка могли встретить пограничников огнем пулеметов, мячиками гранат, минометными залпами. Ни солдаты, ни офицеры, как это ни странно, оказались не готовы к жизни в условиях беспрерывного боя. Кроме того, они всегда жили, зная, что за спиной у них огромная, сильная страна, способная в любой момент поддержать их мощью многомиллионной армии, но этого не происходило. Шли дни, недели и пограничники всех рангов все более убеждались, что они, практически, брошены на произвол судьбы. Да, им привозят боеприпасы, да вертолеты забирают с застав раненых и убитых, но налеты продолжаются, ни в один кишлак без оружия не войти, ни по одной дороге спокойно не проехать. А из глубокого тыла, где жили их родители, приходили странные известия о невыплатах заработной платы и пенсий, о забастовках и беспорядках, о разрушении государства и коррумпированности властей. В души пограничников стало заползать сомнение в необходимости войны, которую они ведут. И солдаты, и офицеры стали неожиданно для самих себя задумываться о том, что, может быть, стоит самим поискать пути к миру.

И тут на одну из застав пришел Рахматулло.Он был известен в этих краях не только своим уродством-горбом, веселым нравом и острым языком, но и тем, что был неисправимым нарушителем всех местных законов. И при этом ему все сходило с рук.

Начальник заставы, когда увидел перед собой Рахматулло, а за его спиной дежурного, чуть не выругался. Он решил, что задержание горбуна ничем хорошим не кончится. Предыдущие три раза, когда пограничники заставы арестовывали его при нарушении границы и отправляли в отряд, Рахматулло неизменно возвращался и потом долго насмехался над «зелеными фуражками» в местной чайхане, на крохотном кишлачном базаре и всех уличных перекрестках. Вот и теперь, увидя нарушителя на пороге своего кабинета, офицер захотел только одного – дать ему в челюсть, но делать этого на глазах солдата было нельзя и, кроме того, капитан вдруг увидел в руках сержанта грязный автомат с исцарапанным цивьем.

– Это что за ружье?! – В голосе командира было столько ярости, что дежурный, отступив на шаг, протянул вперед оружие:

– Он пришел с этим автоматом на заставу.

– Ты?! – Теперь офицер был готов от радости обнять Рахматулло, потому что в этот раз того не могли спасти ни ущербность, ни родство. Появление с оружием в руках в пограничной зоне по всем законам каралось тюремным наказанием. – Доигрался.

– Он сам к нам пришел, – почему-то подчеркнул сержант.

– Немедленно оформить нарушителя по всем правилам и подготовить транспорт для отправки в отряд!

– Подожди, начальник, – Рахматулло поднял руку, – не спеши, я не побегу от тебя – сам пришел, с тобой поговорить хочу.

– О чем, о чем мы с тобой можем говорить?

Рахматулло оглянулся, посмотрел по сторонам:

– Начальник, я тебе скажу такое, что тебя очень обрадует. Только говорить я с тобой буду один на один.

Капитан кивнул дежурному и тот, отступив за порог, прикрыл за собой дверь.

– Значит так, начальник, – горбун сделал попытку направиться к стулу, стоявшему напротив стола начальника заставы, но наткнувшись на острый взгляд офицера, чуть-чуть отошел от двери, – ты хочешь, чтобы на твоем участке все было тихо, а в твоих солдат не стреляли?

– Ну, ну, – усмехнулся капитан.

– Совет полевых командиров предлагает тебе сотрудничество. Мы заранее сообщаем тебе о наших караванах. Ты приказываешь их пропустить или не замечаешь и получаешь за это деньги. Хорошие деньги. И тебе хватит, и твоему заместителю, и прапорщику, и солдатам. Ни в тебя, ни в твоих людей больше никто не будет стрелять. На участке тихо будет.

– Это что за «совет полевых командиров» образовался, я что-то о таком не слыхал? – Офицер закурил сигарету и почти вплотную подошел к странному собеседнику.

– Шутишь, начальник? В Душанбе власти уже нет. А тут мы ее взяли.

– Ты, что ли, тоже – командир?

– Да, – Рахматулло гордо выпрямился и протянул руку, чтобы поправить ремень автомата, но не найдя его на плече, досадливо дернул щекой, – а чего – в школе я десять классов закончил, места здешние знаю лучше тебя, люди у меня есть.

На его смуглом, небритом лице было написано столько гордости и самодовольства, что капитан едва сдержался, чтобы не ударить нарушителя.

– Так, – он громко втянул воздух и выдохнул, – дежурный!

– Я, товарищ капитан, – сержант мгновенно вырос на пороге.

– Обыщите его, наденьте наручники и подержите в нашей кутузке, пока я донесение напишу.

Горбун чуть не расхохотался в лицо офицера, спокойно подставил руки под стальные браслеты и без слов дал себя обыскать. В его карманах кроме нескольких патронов, пачки сигарет и коробка спичек ничего не было.

– Уведите!

Капитан написал донесение, пересказав в нем все, о чем говорил ему Рахматулло, замечатал бумаги в конверт и отправил вместе с ним в штаб отряда, снарядив для охраны два ГАЗ-66 вместе с восемью пограничниками.

Ровно через три дня Рахматулло опять появился у ворот заставы. На его плече висел тот же грязный автомат.