Слепой Агент [Последний долг, Золотой поезд] - Майоров Сергей. Страница 20

Он замолчал. Смотрел на меня ничего не выражающим взглядом, катал во рту резинку и молчал. Никогда не встречал человека, который умел бы так выразительно молчать и двигать челюстями.

— Сейчас не могу, — наконец процедил он. — Давай через полчаса. Приходи вон туда, видишь?

Он показал на ободранный сарай, притулившийся около самого забора среди обрезков труб и занесённых снегом ящиков с какими-то станками. Очень подходящее место для душевного диалога. Можно войти вдвоём, а выйти одному, и никого это не удивит.

Я кивнул и пошёл к торговым рядам.

Тридцать минут я провёл, шатаясь среди лотков, заваленных кожаными куртками, меховыми шапками и обувью. Попадались вещи приличного качества, и я мысленно делил свою будущую получку, определял, на что потрачусь в первую очередь. Время пролетело быстро. Я перекурил и пошёл к месту встречи. Через высокие сугробы к сараю тянулась цепочка свежих следов. Я различил характерный протектор ботинок Бабко. Уже ждёт…

Меня остановило предчувствие. Я замер, оглядываясь и пытаясь определить, что же меня насторожило. Что-то должно было произойти…

Уже произошло. Из сарая доносились звуки возбуждённых голосов, треск ломаемых досок, противный скрип снега под ногами… И глухие удары.

Самым разумным было позвать помощь. Всего в сотне метров от меня двое охранников мирно беседовали с молодой продавщицей обуви. Но меня переполнило предчувствие допущенной мной страшной ошибки и своей вины.

Я подбежал к сараю и заглянул в окно.

Всё было кончено. Бабко лежал на животе около стены, и сведённые за спину руки крепко держали браслеты наручников.

— Сука, ребро сломал, — услышал я незнакомый мужской голос.

— Говорили тебе, что здоровый черт будет…

Рядом с Бабко было несколько мужчин среднего возраста. Никого из них я не знал, но сразу понял, что это опера из 22-го отделения. Чуть позже я разглядел на них лёгкие куртки с надписью «милиция» на спине.

— Сергеич, скорую звать?

— На х…, сам доеду! Во с-сука!

Бабко пошевелился. По скуле у него стекала струйка крови — видимо, кто-то заехал ему пистолетом по голове.

— Стоять! — Один из оперов заметил меня и кинулся к двери.

Я замер. Ко мне подбежали, повернули лицом к стенке и обыскали. Ничего противозаконного в моих карманах не нашли, и я мгновенно потерял интерес для оперов.

Бабко подняли на ноги, и теперь он стоял посреди сарая, разминая плечи и оглядываясь исподлобья.

Мне надо было уйти. Нечего мне было здесь делать. Но, находясь в каком-то оцепенении, я продолжал стоять, и Бабко наконец увидел меня. Мы смотрели друг на друга, и взгляд его, ничего не выражающий, был невыносимо тяжёл.

Как в плохом кино, во двор въехали две чёрные «волги». Захлопали дверцы, и я очнулся, различив голоса оперов, скрип снега под ногами и бестолковые вопросы зевак, начавших собираться в круг на некотором отдалении от нас.

Бабко повели к машине. Он низко опустил голову и на улице резко остановился, глянув на меня. Я не отвёл глаз, пытаясь взглядом сказать, что не виноват перед ним и не имею к случившемуся ни малейшего отношения. Он щурился от яркого света, потом сплюнул на снег кровь и хотел что-то сказать, но его сильно толкнули в спину, и он успел бросить короткое:

— Сука…

Бабко усадили на заднее сиденье потрёпанной «волги». С боков втиснулись двое оперов. Откинувшись назад, они переговаривались за его спиной, и я видел, как Бабко сидит, низко опустив голову и шевеля скованными руками, пока не захлопнули дверь с зеркальным стеклом.

Машины почему-то не уезжали, хотя, как я понимал, все действия здесь были закончены. Один из оперов, прохаживаясь вдоль сарая, говорил по радиотелефону, остальные в сторонке курили.

Появился Горохов. Вид у него был такой, словно его вытащили из туалета раньше, чем он успел воспользоваться бумагой.

Он метнулся к обладателю трубки, тот не прекратил разговора, не замедлил шага, так что Горохову пришлось бежать за ним, сбоку заглядывая в лицо.

Через несколько минут оперативники расселись по машинам. Горохов стоял у раскрытой дверцы, продолжая допытываться чего-то у старшего, но его не слушали, и когда «волга», швырнув колёсами снег, поехала, он с остолбеневшим видом отскочил, болезненно морщась.

Я тоже стоял столбом и смотрел в направлении исчезавшей «волги». Доставая сигареты, Горохов подошёл и протянул мне пачку. Я отказался, и он закурил сам, с трудом совладав трясущимися пальцами с зажигалкой.

— Федя, а что тут… вообще было?

— Не знаю. Я подошёл, когда уже всё кончилось.

— Нет, а вообще? Ты же работал…

— А я почём знаю, что тут… Мне о таких вещах не докладывают.

— Да, конечно… Просто ужас!

Я подумал, что он меня почему-то боится.

— Я сам разберусь. Иди на место. Или ты на обеде?

Как я понял потом, в тот момент он действительно боялся. Но не меня.

Мне хотелось позвонить Марголину и потребовать объяснений. Немедленно. Стукнуть кулаком по столу. Сказать, что мне надоело быть чужим среди своих. Надоело выступать в качестве слепого агента. Лучше уж ларьки по ночам сторожить.

Я поймал себя на противной мысли. Сказать-то хочется. И наверное, я всё это скажу, но вряд ли пойду дальше слов.

Скорее всего, просто напьюсь вечером.

Остаток смены тянулся долго и нудно. Мне казалось, что коллеги косятся и шепчутся за моей спиной. Вид у них был мрачный и подозрительный, будто карманы каждого были набиты героином и они ожидали возвращения чёрных «волг», заранее смирившись со своей участью. Даже старый боцман забыл про свои дурацкие шутки и тоскливо оглядывал горизонт. Наверное, кроме героина, у него было при себе ещё что-то. Украденная на флоте торпеда.

Пару раз подходил Горохов. Теперь он выглядел так, словно успел принять душ, но не поменял бельё. Он отзывал в сторону отставного десантника, и они о чём-то шептались, густо усеивая окурками снег под ногами.

Сдав дежурство, я сухо попрощался со всеми и пошёл на троллейбус.

Я стоял на задней площадке и, уже подъезжая к своей остановке, заметил, что за троллейбусом спокойно катит серый БМВ. Я разглядел спокойную физиономию Марголина и почувствовал, что закипаю.

Когда я вышел, БМВ прижался к обочине. Марголин продолжал сидеть за рулём, не подавая никаких знаков и вообще глядя куда-то мимо. Я подошёл к машине с твёрдым намерением высказать накипевшее. Я упал на сиденье, и все, на что меня хватило, — это сказать:

— Зачем было так меня подставлять?

Даже угрозы в голосе не прозвучало. Какая-то жалоба.

— Как?

Я молчал, пытаясь хотя бы взглядом выразить свои чувства. Марголин рассмеялся и хлопнул меня по плечу:

— Не переживай, все нормально.

— Нормально? Значит, это нормально — вот так меня подставить?

— Ты не знаешь всех обстоятельств.

— А какие могут быть об…

— Разные. Обстоятельства бывают самые разные. Опера из 22-го всё-таки пронюхали про нашего Васю. Хорошо, что есть кое-какие знакомства. Удалось хоть немного с ними договориться. Могло быть хуже.

— Куда уж хуже-то? Я засвечен…

— Нигде ты не засвечен. Бабко ни сегодня, ни завтра не выйдет. А даже если бы и вышел — кто он такой и что он тебе предъявить может?

Я пожал плечами. Меня учили работать не так. Совсем не так. И это с учётом того, что учителя у меня были достаточно среднего уровня. Не комиссар Мегрэ и не полковник Гуров.

— А как же скандал? Вы же этого боялись больше всего!

— Скандала не будет. Я же говорю, что удалось решить кое-какие вопросы. Поверь, это был самый оптимальный вариант. И волки целы, и овцы сыты…

До меня не сразу дошёл смысл последней фразы. А когда я посмотрел на Марголина, он уже включил двигатель и отъезжал от поребрика.

Он подвёз меня к самому подъезду.

— Не забивай голову, — сказал он на прощание. — Мне понравилось, как ты работаешь. Через неделю займёмся настоящим делом. Считай, что это был пробный дубль.