Ангел западного окна - Майринк Густав. Страница 22

Потом видение вдруг исчезло, а я, как безумный, всё носился по валу и успокоился только тогда, когда набил шишку и обругал себя последним идиотом.

Встревоженный, продолжал я свой путь. В такт шагов тихо напевал себе под нос и вдруг прислушался к тем словам, которые бездумно сходили с моих губ и сами по себе ложились на эту унылую, тягучую мелодию:

Монотонный мотив сопровождал меня до самого дома. С трудом стряхнул я с себя навязчивую литанию, и только сейчас до меня дошло, каким тёмным, зловещим смыслом были пропитаны её строки:

Эти слова предназначены мне — они ластятся ко мне, как… как чёрные кошки…

Вообще всё, с чем я сейчас сталкиваюсь, оказывается каким-то многозначительным, странным… Или мне только кажется? А началось это, сдаётся мне, с тех самых пор, как я стал заниматься бумагами своего кузена Джона Роджера.

Но какое отношение может иметь ущербная Луна… и я замираю, застигнутый врасплох внезапной догадкой: ведь именно эти два слова вписала чья-то неизвестная рука в журнал Джона Ди!.. Предостережение в зелёной сафьяновой тетради!

И всё же: что общего между таинственным предупреждением какого-то суеверного фанатика семнадцатого века, чёрными мистериями шотландских горцев с их ужасными инициациями и моей вечерней прогулкой по валу нашего доброго старого города при свете живописно мерцающей Луны? Какое отношение всё это имеет ко мне и что мне за дело до всего этого, человеку, живущему как-никак в веке двадцатом?

После вчерашнего вечера всё тело, как свинцом налито. Спал я отвратительно, какие-то путаные, обрывочные сны мучили меня всю ночь. Благородный дед, позволив мне оседлать свое колено, непрерывно нашёптывал на ухо какое-то сложное слово, которое я забыл, помнил только, что по смыслу оно было как-то связано с «копьем» и «кольцом». Мой «другой» лик — я снова его видел — хранил какое-то напряженное, можно даже сказать, предостерегающее выражение. Вот только никак не могу вспомнить, о чём он меня предупреждал. А потом из него (из лика!) вышла княгиня — именно она! — но в какой связи, не помню, хоть убей! Впрочем, о какой логической связности может идти речь в подобных фантасмагориях!

В общем, с такой ватной головой, как сегодня, единственное, на что я способен, — это копаться в старых манускриптах; я был даже рад, что есть занятие, которое займёт мои мысли и не даст мне витать в облаках. Настроение моё заметно улучшилось, когда, раскрыв журнал Джона Ди на том месте, где вчера остановился, я обнаружил, что рукопись до самого конца находится в сносном состоянии. Ну что ж, продолжаю свой перевод.

Какой-то одетый во все чёрное человечек в полном одиночестве вошёл в нашу камеру, слабо освещенную первыми утренними лучами. Был он ниже среднего роста и, несмотря на свои округлые формы, чрезвычайно подвижен. В ноздри ударил острый запах, исходящий от его чёрной сутаны, полы которой развевались в разные стороны. Воистину, пахло хищным зверем! Этот круглолицый, розовощекий пастырь — ни дать ни взять безобидный пивной бочонок, если бы не особая неподвижность затаенно-надменных глаз, — этот невзрачный слуга Божий без каких-либо отличительных знаков и без сопровождения — если оно и присутствовало, то до поры до времени оставалось невидимым — был, это я понял сразу, Его преосвященство сэр Боннер, Кровавый лондонский епископ собственной персоной! Бартлет Грин сидел нахохлившись напротив меня, ни один мускул не дрогнул на его лице, и только глазные яблоки медленно и спокойно двигались, ловя каждое движение опасного посетителя. И вдруг весь мой страх куда-то испарился, теперь и я, следуя примеру истерзанного главаря ревенхедов, хладнокровно выжидал, не обращая ни малейшего внимания на мягко расхаживавшего взад и вперед епископа.

Внезапно резко повернувшись, тот подошел к Бартлету и, легонько толкнув его ногой, грубо прорычал:

— Встать!

Бартлет и бровью не повёл. Его косой, исподлобья, взгляд, направленный снизу вверх на мучителя его тела, смеялся, а голос, идущий из глубины широкой грудной клетки, насмешливо передразнил начальственный рык:

— Вот он, трубный глас! Только слишком рано, мой пузатый архангел, ещё не пробил час Воскресения мертвых. Ибо, как видишь, мы ещё живы!

— Вижу, вижу, исчадие ада, и зрелище сие наполняет душу мою отвращением! — ответствовал епископ кротким, елейным голосом, который резко контрастировал как со смыслом его слов, так и с грозным рычаньем пантеры, прозвучавшим вначале. Его преосвященство вкрадчиво заурчал: — — Послушай, Бартлет, неисчерпаемо милосердие Господне, как и неисповедимы пути Его, быть может, и тебе предопределено высшим промыслом обращение и — покаяние. Облегчи душу твою чистосердечной исповедью, и отсрочено будет низвержение твоё в пылающие смоляные озёра ада, а возможно, и вовсе отменено. Времени, чтобы покаяться, у тебя в обрез.

В ответ раздался приглушенный, характерно гортанный смех Бартлета Грина. Я видел, как епископ содрогнулся от сдерживаемой ярости, однако своими эмоциями Его преосвященство владел великолепно. Он только сделал один маленький шажок к этому изуродованному пыткой комку человеческой плоти, которая на скользких от плесени нарах содрогалась в приступе почти неслышного смеха, и продолжал:

— Кроме того, я вижу, Бартлет, что у вас хорошая конституция. Суровое дознание почти не отразилось на вас, на вашем месте смердящие душонки очень и очень многих уже давным-давно распрощались бы со своей бренной оболочкой. Положитесь на Всевышнего, и толковый цирюльник, в крайнем случае врач в два счета подштопает вас. Покайтесь — милости моей, равно как и строгости, доверять можно! — ив тот же час вы покинете эту дыру вместе… — и епископ окончательно перешёл на доверительное, сладкое мурлыканье, — вместе с вашим близким другом и товарищем по несчастью Джоном Ди, баронетом Глэдхиллом.

Первый раз епископ вспомнил о моём существовании. И теперь, когда он так внезапно назвал меня по имени, я вздрогнул, как будто очнувшись от глубокого сна. Всё это время я словно издали наблюдал за происходящим, как смотрят на потешную комедию, которая не имеет к тебе никакого отношения, теперь же с привилегией праздного зрителя было покончено, и слова епископа легко, но неумолимо вовлекли меня в число актёров на эти кошмарные подмостки. Стоит только сейчас Бартлету признать, что он знаком со мной, и я погиб!

Однако, едва моё сердце справилось с ужасом, мгновенный укол которого поверг меня в трепет, и очередным сокращением погнало кровь по онемевшим жилам, Бартлет с неописуемым самообладанием обернулся в мою сторону и заржал:

— Баронет?! Здесь, со мной, на соломе?! Какая честь, брат епископ! А я-то думал, что мне тут какого-то портняжку за компанию подсадили, которому вы собрались преподать в вашей знаменитой школе, как душа от страха уходит в штаны вместе с поносом.

Оскорбления Бартлета, прозвучавшие для меня громом средь ясного неба, настолько точно разили мою такую ранимую тогда гордость, что я тотчас вскочил и встал в позу, яростно пожирая глазами разбойника; выглядело всё это чрезвычайно естественно, что, конечно же, не ускользнуло от всевидящего ока епископа Боннера. Но в ту же секунду мои обостренные чувства уже уловили истинное намерение бравого главаря ревенхедов, и в мою душу снизошло великое нерушимое спокойствие, так что теперь я наилучшим образом подыгрывал комедии: то Бартлету, то епископу, сообразно роли каждого.