Ангел западного окна - Майринк Густав. Страница 36

Но есть ещё и другое обстоятельство, которое позволяет мне вполне хладнокровно, без лихорадочного озноба, ожидать решения королевского совета. За годы всех этих выпавших на мою долю испытаний в меня вселилось сомнение, вновь и вновь задаю я себе вопрос: земная ли Гренландия истинная цель моей гиперборейской конкисты? Основания сомневаться в правильности того, как я истолковал пророческие слова зеркала, возникали у меня с самого начала; сатанинский Бартлет Грин тоже вызывает сильные подозрения, несмотря на его многократно испытанное сверхъественное ясновидение! Поистине дьявольская его хитрость заключается в следующем: говорить правду и только правду, но так, что она неизбежно будет истолкована превратно… Этот мир ещё не весь мир, так учил он, когда явился ко мне в камеру сразу после своей смерти. Этот мир имеет свой реверс с большим числом измерений, которое превосходит возможности наших органов чувств. Итак, Гренландия тоже обладает своим отражением, так же как и я сам — по ту сторону. Грен-ланд! Не то же ли это самое, что и Grune Land, Зелёная земля по-немецки? Быть может, мой Гренланд и Новый Свет — по ту сторону? Это заполняет мои мысли, питает предчувствия с тех пор, как я… испытал Иное. И настойчивые понукания Бартлета: здесь, на земле, и нигде больше, следует искать смысл бытия — теперь скорее активизируют подозрительность моей интуиции, чем стимулируют логические построения моего разума. Ибо что бы там ни говорил Бартлет Грин, а доводам разума и ссылкам на очевидность я научился не доверять в корне. И хоть Бартлет и лезет из кожи вон, чтобы предстать предо мной эдаким спасителем и благодетелем, но другом моим ему не бывать. В Тауэре он, быть может, и спас меня, моё тело, но для того лишь, чтобы тем вернее погубить мою бессмертную душу! А раскусил я его тогда, когда он свел меня с дьяволицей, которая, дабы заполучить меня, преоблачилась в астральную оболочку Елизаветы. И тут из сокровенной глубины души меня как будто озарило, и вся моя жизнь вдруг предстала предо мной чужой, и увидел я её словно в зеленом зеркале, и как мне хотелось тогда разбить вдребезги то, другое зеркало, пророчество которого когда-то дало первый толчок к кардинальному перевороту моего сознания. Я стал абсолютно другим, а тот, прежний, который был куколкой, так и остался висеть мёртвой оболочкой в ветвях древа жизни.

С этого момента я перестал быть марионеткой, руководимой из зелёного зеркала. Я свободен! Свободен для метаморфозы, полёта, королевства, «королевы» и «короны»!

На этом тетрадь с записями Джона Ди, охватывающими его жизнь со времени освобождения из Тауэра и вплоть по 1581 год, кончается; итак, пятьдесят семь… Обычная человеческая жизнь в этом возрасте, как правило, идет под уклон, обретает спокойствие и самоуглубленность зрелости.

Да, действительно, моё участие в этой необыкновенной судьбе естественным никак не назовешь, какой-то странный душевный резонанс с моим предком, отдаваясь во мне многократно усиленным эхом, подсказывает, что настоящие бури, роковые удары и титанические сражения только начинаются, что они будут крепчать, ожесточаться, свирепеть… Боже, что за ужас охватывает меня внезапно?! Я ли это пишу? Или это Джон Ди? Я что, превратился в Джона Ди? И это моя рука? Моя?! Не его?.. Но во имя всего святого, кто стоит там? Призрак? Там, там, у моего письменного стола!..

Силы мои на исходе… В эту ночь я не сомкнул глаз. Сумасшедшее открытие и последующие часы отчаянной борьбы за мой рассудок теперь позади… о, это просветленное спокойствие ландшафта, над которым совсем недавно пронеслась гроза, карающая и благословляющая одновременно!

Сейчас, на заре нового дня, после изматывающей ночи, я попытаюсь записать по крайней мере внешнюю канву вчерашних событий.

Где-то около семи вечера я закончил переводить дневник Джона Ди с ретроспективой последних двадцати восьми лет его жизни. Фразы, которыми обрываются мои вчерашние записи, свидетельствуют, что интрига истории этой загадочной жизни поразила моё воображение гораздо глубже, чем по всей видимости необходимо для хладнокровного интерпретатора старых фамильных документов. Ведь что происходит, ни дать ни взять чистейшая фантастика: Джон Ди, которого я, как наследник его крови, ношу в своих клетках, восстал из мёртвых. Из мёртвых? Можно ли назвать мёртвым того, кто всё ещё живёт в своем потомке?.. Однако я вовсе не пытаюсь во что бы то ни стало поскорее объяснить моё чрезмерное участие в судьбе моего предка. Ладно если бы она просто захватила меня…

А то ведь дошло до того, что я каким-то неописуемым образом не только как бы внутренне, словно по памяти, принимаю участие во всех жизненных перипетиях этого уединившегося с женой и маленьким сыном в Мортлейке одержимого отшельника, не только начинаю чувствовать, почти осязать никогда не виденные мною окрестности дома, комнаты, мебель, предметы, с которыми были когда-то связаны ощущения Джона Ди, но и — а это уже вообще идет вразрез со всеми законами природы — начинаю угадывать, даже видеть будущие, ещё только надвигающиеся события в жизни моего несчастного предка, этого странного авантюриста, осуществлявшего свои авантюры далеко за пределами нашего бренного мира; и всё это с такой страшной, гнетущей, болезненной остротой, словно неотвратимая рука судьбы чёрной тяжёлой тучей затмила моё внутреннее видение чем-то вроде ландшафта чужой души, который она выдает за моё собственное сокровенное «я».

Остерегусь говорить дальше на эту тему, так как мысли мои вновь становятся сумбурными, а язык отказывается повиноваться. Меня начинает знобить от страха.

Поэтому о том, что приключилось впоследствии, я расскажу здесь в сугубо протокольном стиле.

Итак, моё перо ещё скользило по бумаге, записывая те последние фразы, а я вдруг сам, своими глазами увидел продолжение истории Джона Ди с того момента, на котором обрывался дневник. Видение столь яркое, словно я вспоминал эпизод из собственной жизни. А может, я, ещё не рожденный, прожил вместе с Джоном Ди его жизнь? Ну что я говорю: вместе с Джоном Ди! Я воплотился, я стал Джоном Ди! Я видел… глазами Джона Ди, я воочию переживал те события, узнать о которых мне было неоткуда, ибо всё, что известно из документов, добросовестно записано мною на этих страницах.

Как только я идентифицировал моё «я» с Джоном Ди, меня пронзил неописуемый ужас; кошмар, который преследовал меня во сне, становился явью: на моем затылке, который сразу словно занемел, прорастало второе лицо… Янус… Бафомет! И пока я сидел, в бесстрастном и мёртвом оцепенении вслушиваясь в самого себя, в ощущение моего «я», претерпевшего столь головокружительную метаморфозу, в моём кабинете была разыграна в лицах сцена из жизни Джона Ди.

Передо мной, между окном и письменным столом, возникнув прямо из воздуха, стоял… Бартлет Грин — на поросшей рыжим волосом груди полурасстегнутый кожаный колет, на мощной шее опутанная огненной бородой гигантская голова мясника, широкая дружеская ухмылка которой производила жуткое впечатление.

Невольно я протёр глаза, потом, когда миновал первый страх, в глубокой задумчивости принялся их массировать с той основательностью, какая должна была исключить малейшую возможность обмана зрения. Однако человек, стоявший передо мной, упорно не желал растворяться в воздухе, — не оставалось ничего другого, как признать: это Бартлет Грин собственной персоной…

Тут-то и произошло самое непостижимое: я был уже не я, и тем не менее это был я, я находился по ту и по сю сторону, присутствовал и отсутствовал — и всё это одновременно. Я был «я» и Джон Ди; ожившие и ставшие реальностью воспоминания заполнили меня, но невытеснили моё сознание современного человека, и то и другое существовало во мне как бы параллельно. По-другому выразить такое смещение словами я не могу. Да, пожалуй, это наиболее удачное определение: пространство и время одинаково сместились во мне, то же самое бывает, если долго и сильно давить на глазное яблоко, а потом посмотреть на какой-нибудь предмет, он покажется странно деформированным — реальным и нереальным одновременно. Но какой из двух глаз видит «правильно»?.. Подобно зрению, сместились и ощущения органов слуха. Насмешливый голос Бартлета Грива доносился из глубины веков — и звучал непосредственно рядом: