Ангел западного окна - Майринк Густав. Страница 50

— Прежнюю его жизнь ты сжёг! Отныне в нём живет твоя жизнь, Джон Ди. Он… родился заново, воскрес из мёртвых! Вечное не горит!..

В крайнем изумлении я не сводил с кристалла глаз. Поистине чудесны пути невидимого мира. Итак, всепожирающее пламя не властно распоряжаться жизнью и смертью даже неодушевленных предметов!..

«Благодарю тебя… Иль… благодарю!» — хотел воскликнуть я, но от волнения не смог произнести ни слова. Рыдания перехватили мне горло. Потом из меня хлынуло:

— А Камень? Ты мне его тоже…

— После… завтра… — прошелестело вдали. Вместо Ангела в помещении висела лишь лёгкая дымка. Дитя перед окном стало прозрачным, как мутная, грязная стекляшка. Безжизненно вялым шелковым лоскутком полоскалось оно в воздухе. Потом зеленоватым мерцающим туманом опустилось на землю и превратилось в заиндевелый лужок…

Это была моя первая встреча с Ангелом Западного окна.

Теперь-то судьба повернётся ко мне лицом, не будет же она меня по-прежнему пытать и преследовать неудачами?! Меня, причастного такой благодати! Трижды благословенна будь ночь Введения во храм Пресвятой Девы!

Долго ещё сидели мы вместе и, потрясенные, обменивались впечатлениями. Как величайшее сокровище сжимал я в руке угольный кристал Бартлета… нет, нет, угольный кристалл Ангела, напоминая себе, что сподобился лицезреть чудо. Сердце моё разрывалось от счастья, когда я повторял про себя обещание Ангела: послезавтра, послезавтра!..

А Келли так и спал беспробудным сном, и лишь когда сукровица утренней зари стала сочиться из раны, широко располосовавшей затянутое облаками небо, он молча, шаркая, как древний старец, сошёл вниз; на нас он не глядел…

Вот и доверяй после этого приметам! «Остерегайся меченого!» Беспросветное суеверие! А как подозрителен был я сам к этому человеку с отрезанными ушами! «Он — орудие провидения, а я… я принимал его, моего брата, за… за разбойника с большой дороги!.. Смирение и ещё раз смирение! — решил я. — Только так смогу быть… достойным Камня!..»

Странно, Ангел, как я полагал, стоял повернувшись к Яне спиной. Она же, к моему удивлению, утверждала, что, как и я, постоянно ловила на себе его взгляд. Что же касается речей Ангела, то для всех они прозвучали одинаково. Прайс пустился в пространные рассуждения, сколь неведомыми путями могло быть осуществлено чудо возвращения угольного кристалла. В конце концов он договорился до того, что окружающие нас вещи являются чем-то совсем иным, совсем не тем, что мы о них воображаем — с нашими ограниченными рутиной повседневности чувствами; возможно, это вовсе не предметы, а лишь завихрения каких-то неизвестных энергий. Я не прислушивался, слишком переполнено было моё сердце!

Талбот тоже помалкивал. Быть может, думал о своем мёртвом ребенке!..

Месяцы, многие месяцы прошли с тех пор, протоколы наших тайных собраний, на которых мы заклинали Ангела, разрослись в толстые тома. Отчаяние охватывает меня при виде их. Надежды, надежды… изнуряющий огонь долгого, безысходного, изо дня в день ожидания! А определенности по-прежнему нет, как нет и реальных результатов! Настал и мой черёд измерить глубину древней скорби? Чаша, уже испитая до дна, наполнена вновь? Значит, и мне придется возопить: «Боже мой, Боже мой! Для чего Ты меня оставил?» [39] Будь по сему, но где же тогда надежда на Воскресение?.. Не скудеет Ангел Западного окна на посулы, а я — на сомнения, они точат меня как черви древо! На каждом собрании, которые я в период ущербной луны ночь за ночью провожу либо с моими приятелями, либо втроём с Келли и Яной, повторяется одно и то же: всё более близкой и определенной рисуется ослепительная перспектива неисчислимых богатств и, прежде всего, посвящения в таинства Камня. Когда же Луна начинает прибывать, тогда считаю я часы и минуты, отделяющие меня от той единственной фазы, при которой возможны наши тайные собрания; моё перо не в состоянии описать всю изнурительную, лишающую меня какой-либо способности к действию кошмарность этого бесконечного ожидания. Время для меня превращается в вампира, жадно высасывающего из моих жил жизненную силу. Безумная мысль, что какие-то невидимые, инфернальные креатуры от этого жиреют и наливаются соком, терзает мой мозг, и напрасно пытаюсь я отбиться от нее, громко выкликая слова молитв. Часто повторяю я про себя мой обет — никогда не стяжать земного богатства, а сам в то же время цепляюсь за надежду на скорые деньги, да и как тут быть: то, чем я ещё обладаю, тает ежедневно, словно лед на солнцепеке. Такое впечатление, будто сама судьба хочет доказать, что не по плечу мне мой обет, что она все едино покорит меня и принудит нарушить слово. Боже Всемогущий, не допусти, чтобы силы диаволовы сделали меня клятвопреступником! Или же Бог, в коего верим мы, люди, и на коего возлагаем свои надежды, сам… нет, не хочу думать так, да не станет мысль сия словом и не запечатлится она на бумаге… Волосы встают дыбом у меня на голове!

И вновь собрание за собранием, заклинание за заклинанием, множатся заботы и издержки, а я по-прежнему продолжаю призывать и молить ненасытного благодетеля, безоглядно принося ему в жертву все без остатка: здоровье, репутацию, состояние… Надо мной уже смеются мои же собственные протоколы, когда я бессонными ночами перечитываю их и мои воспаленные глаза в который раз прощупывают каждую строчку в поисках закравшейся ошибки, дабы открылось мне, каким способом и какой властью заставить зеленопламенного Ангела поделиться своими дарами, — за это я бы не пожалел и последней капли крови моего усталого сердца. И тогда, так и не сомкнув до самого рассвета набрякших век, обессиленный молитвой и бесплодными поисками, с пульсом, дающим перебои, и болезненно ноющими членами, разбитый и подавленный, я начинаю сомневаться даже в Тебе, Боже!.. Наступает новый день, но и он потерян: в таком состоянии заниматься столь тонким, требующим абсолютной сосредоточенности делом, как расшифровка криптографии Святого Дунстана, просто немыслимо, а тут ещё Келли… Осыпает меня упреками, дескать, я затягиваю работу и ставлю под сомнение конечный успех.

И вновь бесконечные ночи на кровоточащих коленях пред Тобою, Господи, — надрываю душу в глубочайшем покаянье и налагаю непосильные вериги клятв и обещаний оставить неверие и, укрепив дух, с твёрдостью непоколебимой ожидать посланца Твоего небесного, Зелёного Ангела. Или не ведомо мне, что тому, кто, лишенный стойкости и душевного величия пророка Даниила, брошенного в ров со львами, не сумел преодолеть искушения оставленностью и не выдержал ужаса бездны, нечего ждать и не на что надеяться в горнем мире! Для чего же я, жалкий и малодушный, призываю мир иной и его огненных посланцев, если, несмотря на их чудесные откровения, сомневаюсь и подозреваю?! И вместо чувства любви во мне разгорается чёрное пламя ненависти, и это только за то, что им по каким-то неведомым нам, простым смертным, причинам приходится откладывать исполнение своих обещаний?! Или не удостоился я чести говорить с Ангелом Божьим! Неужели засосала меня трясина бесчисленных духовных карл, коим в слепоте их убогой не дано в подобное поверить, не говоря уже о том, чтобы пережить? Нет, нет, разве не являлся мне сотни раз Ангел в блеске и славе своей неземной! А неисчерпаемая милость его, разве не обещал он мне — при первой же встрече! — исполнить сокровенные желания моей души, о которых, как и о всех муках моих и упованиях, ему, в безграничном всеведении его, было известно? Что же я, глупец и маловер, требую ещё от предвечного существа? Или все эти явленные мне знаки не свидетельствуют с очевидностью, что божественные силы и таинства сакральные готовы открыться и лечь в мои руки, лишь бы эти пальцы не дрожали, как у немощного старца, и не сыпались меж них бесценные сокровища, подобно песку морскому? Разве не открывает и не завершает наши собрания Жертва Господа, Святое Причастие, и жаркая молитва к Вершителю судеб наших избавить нас от лукавого? И не оповещает всякий раз сияние неземное об огненном посланце? А все эти невероятные феномены? Когда Келли в экстазе, подобно апостолам в Троицын день, начинает вещать на многих неизвестных ему ранее языках! И всё здесь чисто, без обмана: уже давно я самым тщательным, скажу больше — пристрастным образом проверил и убедился, что Эдвард Келли едва-едва владеет латынью, а о греческом, иудейском или арамейском, на которых он изъясняется, когда снисходит на него, и говорить нечего. А ведь такие феномены — верные признаки духовного совершенства и избранничества; часто бывает у меня такое ощущение, что устами простеца Келли глаголют величайшие умы древности: Платон, царь Соломон, Аристотель, Сократ и Пифагор! Что же я, скряга, извожу себя нетерпением и теряю надежду, если церемонии, необходимые, чтобы духи стали видимыми и слышимыми, необычайно дорогостоящи и оставляют широкие прорехи в моей тощей мошне? Надо ли скупиться, если Келли по распоряжению Зелёного Ангела заказывает в Лондоне редкие ингредиенты, без которых не обойтись при создании Камня, к тому же чем глубже проникнем мы в криптограммы Святого Дунстана, тем всё более тёмными и таинственными становятся рецепты? А тут ещё, благодаря хвастливой болтовне Келли, распространился слух о наших успехах на поприще алхимии, и мой замок в Мортлейке постепенно превратился в нечто вроде постоялого двора для моих прежних дружков. Сил на то, чтобы положить конец царящему в доме свинству, у меня уже нет; будь что будет, решил я и обреченно покорился, вперив взгляд свой в будущее, как птица, парализованная глазом змеи. Не знаю, чем в скором времени кормить жену и ребёнка, ибо Келли день ото дня всё больше предается вину и расточительству. И я вынужден уступать, когда он требует золота, а это значит — новые и новые порции алой пудры; с каждым днём драгоценной эссенции становится всё меньше, и мне не остается ничего другого, как только с ужасом констатировать этот факт. Сейчас все мои помыслы направлены на то, чтобы с помощью Зелёного Ангела — к великому сожалению, его советы и намеки чрезвычайно темны— постигнуть тайну книги Святого Дунстана, прежде чем «Алый Лев» иссякнет полностью!