Флаг миноносца - Анненков Юлий Лазаревич. Страница 66

Теперь эти воспоминания не причиняли боли. Будто все было с кем-то другим. Земсков закрыл глаза. Тяжёлая капля упала на его губы. Вот если бы сейчас почувствовать женские губы, горячие, чуть влажные, как тогда в Майкопе перед уходом с сеновала. И большие глаза совсем рядом — одни глаза с отблеском пожара.

Он отогнал от себя ненужные мысли. Иргаш дремал, свернувшись калачиком в углу, подложив под голову вместо подушки бинокль Земскова в почерневшем от времени футляре.

«Зря не оставил бинокль Косотрубу, — подумал Земсков. — На что он мне в госпитале? И пистолет тоже». — Теперь его мысли потекли в другую сторону. Земсков вспоминал каждый шаг, каждый поворот дороги в последней разведке. Он взял с собой четверых — Косотруба, Журавлёва, Иргаша и нового бойца Некрасова, недавно зачисленного в полк. Он шли вдоль передовой линии, потом поднялись на гору. Через ручей было перекинуто скользкое бревно. Косотруб перешёл первым, балансируя для смеха, как балерина. Вторым легко перебежал Иргаш. Журавлёв пошёл просто, по-деловому. В самом конце он поскользнулся, с трудом удержал равновесие, сделал ещё несколько очень осторожных шагов и встал рядом с Косотрубом на другом берегу. Некрасов никак не решался ступить на бревно. Он сделал первый шаг, взглянул вниз и сел на бревно верхом, чтобы перебраться на другую сторону с помощью рук. Земсков вернул его: «Переходите, как все, или возвращайтесь в часть!» Это было жестоко, но необходимо. Нельзя позволить восторжествовать страху. — «Идите! Я иду следом за вами. Не оглядывайтесь!» — Некрасов пошёл, Земсков за ним. Это нисколько не помогало бойцу. Так было даже труднее, потому, что бревно сильнее раскачивалось от шагов двоих людей, но Земсков знал, как нужно робкому человеку присутствие смелого. Нет подвига выше, чем тот, который совершается в одиночестве, далеко от дружеских глаз!

Земсков вспомнил собственное чувство страха, когда из окна полуподвала он увидел бронетранспортёры и ряды стальных касок. А ведь бывали положения похуже.

Теперь он думал о Майкопе. «Дорохов… Что с ним? Если б не Дорохов, я бы не нашёл Людмилу. А она — смелая. Как она сказала? „С тобой я ничего не боюсь…“ Опять Людмила? Так что же было дальше, когда мы перешли через бревно? Потом с обрыва мы видели захваченный немцами посёлок Шаумян. Немцы были прямо под нами. Косотруб прицелился из автомата. Я ему запретил. Ночью в горах стало прохладно. Мы шли до утра, а на рассвете продрогшие, промокшие оказались на фланге у немцев. Когда все видимые цели были нанесены на планшет, снова двинулись в путь. Часа три ушло на то, чтобы взобраться на гору, отмеченную на карте „266, 2“. Добрались, наконец, до сносной дороги. Даже неунывающий Косотруб, тяжело отдуваясь, уселся под деревом. В это время появился „мессершмитт“. Это было уже в нескольких километрах от хутора Красный…

Последний переход Земсков помнил смутно. Разведчики несли его на плащ-палатке. Он то терял сознание, то снова приходил в себя. Когда подошёл дивизион Николаева, санинструктор засыпал рану стрептоцидом и затянул ногу Земскова в лубок. «Вот тогда действительно болело, — Земсков даже поморщился, вспоминая, как это было. — Людмила сделала бы лучше, у неё осторожные руки…»

Сильный толчок прервал мысли раненого. Он скрипнул зубами от боли и громко застонал. Машина остановилась. Кто-то карабкался в кузов.

— Полегче, полегче! Машину не тряси! — сердито предупредил Иргаш.

— Я осторожно, — Земсков узнал голос Сомина. Тот перелез через борт и олустился на колени рядом с раненым.

— Андрей! Что с тобой?

— Володя? Ничего. Слегка задело. Где мы?

— На шоссе, у поворота в балку Чилипси. Почему вы одни? Где дивизион Николаева?

— Идёт следом, — ответил за Земскова Иргаш. — Мы выехали вперёд, когда они ещё стояли на огневой. Надо скорее в госпиталь.

— А наши где? У Поливанова? — спросил Земсков. Он очень удивился, узнав, что полк всего полчаса назад прошёл в сторону Туапсе. Сомин задержался с одним из орудий из-за неисправности мотора. Только что здесь была полковая «санитарка». В ней несколько раненых, которых повезли в ближайший медсанбат — в Каштановую рощу.

— Ну и мы туда! — закончил разговор Иргаш. — Не будем терять время, товарищ младший лейтенант. Раненый же! Темнеет. Пока ещё найдём…

Земсков удержал Сомина за руку:

— Постой, Володя, вот, возьми, — поморщившись, он повернулся на бок и вынул из кобуры пистолет. — Я, наверно, не скоро…

— Как же так, Андрей? Может, я тебя провожу?

— Есть провожатый. Видишь, какой сердитый? А тебе надо воевать, командовать взводом, товарищ младший лейтенант. Передай всем привет!

Сомин сунул в карман пистолет Земскова и осторожно перелез через борт.

Некоторое время автоматическое орудие шло за полуторкой, которая везла раненого. Потом полуторка свернула налево, растворилась в дождливых сумерках, а Сомин на своей машине поехал дальше по шоссе догонять полк. Всего несколько минут назад он чувствовал себя очень счастливым. Ведь он давно ждал встречи с Земсковым, чтобы рассказать ему, как наступали поливановцы, как его взвод сбил ещё два самолёта у подножья горы Два брата, какие славные ребята шахтёры, и вот — встретились…

Ваня Гришин, не выпуская руля, легонько толкнул Сомина локтем в бок:

— Не горюй, командир. Поправится старший лейтенант. У него кость крепкая.

У въезда на мост, недавно сооружённый моряками под руководством инженер-капитана Ропака, полуторку Земскова задержал солдат с красным фонариком:

— Съезжайте на обочину. Встречная машина.

Через мост переезжал санитарный автобус. Людмила только что сдала раненых и спешила догнать полк. «Земсков уже, наверно там», — думала она, желая и боясь этой встречи. Почти касаясь бортом стоящей на обочине полуторки, «санитарка» вышла на дорогу. Будь хоть немного светлее, Людмила заметила бы якорь на дверке кабины. Иргаш, который сидел на борту, узнал полковую санитарную машину. Он хотел окликнуть шофёра, но тут же решил, что не имеет смысла: «Снова пойдут разговоры: „Что, да как“, а старшего лейтенанта надо скорее показать врачам».

В медсанбате Земскова немедленно положили на стол. Пожилая докторша в очках, обрабатывая рану, развлекала раненого разговором:

— Вот только сейчас медсестра-морячка привезла двоих матросиков. Повернитесь-ка, дорогой! Немножко потерпеть придётся… Кохер дайте! Медсестра, скажу я вам…

Раненый застонал от боли. Дюжий санитар ухватил его за руки.

— Терпи, милый, терпи! Впрысните ему понтопон! — докторша наклонилась над раной. — Просто огонь-девка! Весь медсанбат переполошила. Спешит, торопится, а раненые вовсе не тяжёлые, никакой срочности нет.

Слова докторши доходили до Земскова, как через вату. Брезентовый скат палатки уплывал вниз, плясали огоньки ламп в круглых очках врача.

— По-моему, кость цела! — с торжеством объявила докторша. — Может быть, есть трещинка, а вот нерв задет безусловно. Завтра поедете, молодой человек, в армейский эвакогоспиталь. Там и рентген и все прочее.

До армейского госпиталя было больше сотни километров. Он находился в Лазаревской, по дороге из Туапсе на Сочи. Приехали ночью. В длинной низкой комнате, тускло освещённой двумя лампочками под потолком, раненые лежали прямо на полу. Запахи гноя, формалина и иода, смешиваясь, создавали ту удушливо-тошнотворную атмосферу, которая бывает только на сортировочных пунктах и в приёмных покоях военных госпиталей. Сестра в грязном халате, осторожно ступая пудовыми сапогами между носилками, наклонялась то к одному, то к другому: «Ваша фамилия, звание, из какой части?» Одни отвечали бодро, другие только стонали. Кто-то громко ругался матом, проклиная докторов, сестёр и всю медицину. Запаренный, взъерошенный, должно быть не спавший уже несколько суток капитан медицинской службы кричал на сестёр:

— Когда кончится, наконец, это безобразие? Я же вам приказывал…

За окнами гудели грузовики. Привезли новую партию раненых. Земскову эта ночь казалась бесконечной. Дождь до утра стучал по стёклам, завешенным маскировочными шторами. Наконец Земскова понесли в смотровую. В палате он оказался только к утру. Снова что-то впрыснули в руку. Боль отошла — не исчезла, а стала как будто чуждой. Голоса раненых звучали все глуше. Вскоре Земсков уснул.