Флаг миноносца - Анненков Юлий Лазаревич. Страница 85

— Ты что, испугался?

— Капитан Земсков! — позвали из блиндажа.

— Я сейчас, — сказал он уже на ходу, — подожди меня, Людмила.

Людмила ждала долго. Земсков разговаривал по телефону с разведотделом штаба дивизии. Потом на КП прошёл Будаков. Людмила легла плашмя в траву, чтобы он её не заметил. Начищенный до зеркального блеска сапог мелькнул в двух шагах на уровне её глаз.

Из блиндажа доносились громкие голоса. Через некоторое время вышло сразу несколько человек.

— Где будем проводить партбюро? — спросил Яновский.

Замполит Николаева Барановский временно выполнял обязанности секретаря парткомиссии. Он ответил:

— Я думаю, здесь рядом, за траншеей.

Людмила встала на колени и, крадучись, как разведчик, начала спускаться по противоположному склону холма. Кто-то поднимался ей навстречу. Девушка прижалась к земле. Под её рукой хрустнула ветка, и тут же она услышала слабый щелчок предохранителя пистолета. Пришлось встать. В двух шагах стоял Сомин с парабеллумом в руке. Оба рассмеялись.

— Ты чего крадёшься? Я думал, какая-то сволочь сюда пробралась. Был такой случай на КП полка Могилевского.

Людмила не умела объяснить, почему она хотела уйти незамеченной. Вместо этого она спросила:

— Ты уже не сердишься на меня? Посиди со мной, Володя.

— Я бы — с радостью, Люда. Иду на парткомиссию. Сегодня меня принимают.

Людмила положила руки на его погоны:

— А ты тоже изменился…

— Что значит тоже?

— Да, ты тоже изменился. Плечи стали шире, глаза уверенные, голос грубый. Ты двадцатого года? На три года моложе его… А я все-таки — дура.

Она пошла дальше, уже не прячась, а Сомин направился в ту самую ложбинку, где минуту назад Людмила ждала Земскова.

Члены парткомиссии уже были здесь. Борис Иванович Барановский надел очки. Лицо его сразу стало старше. Справа от Барановского сидел, обняв руками худые коленки, командир дивизиона Сотник — желтолицый, усталый, но улыбающийся. Слева — занял место короткошеий крепыш Клычков. Яновский уселся немного в стороне, рядом с ним Земсков — на том самом месте, где он сидел полчаса назад. Красные и жёлтые карандашные стружки пестрели среди бледных стебельков. «Людмила ждала, ждала и ушла, — думал он. — Сегодня она была какая-то странная, а рука у неё все такая же — горячая и сильная. Сегодня специально пойду в дивизион, повидаю Людмилу. Потом буду жалеть, если не сделаю этого».

Слова Сомина, который, по предложению Барановского, рассказывал «о себе», Земсков воспринимал сквозь поток собственных мыслей, как фасад вокзала, который мы видим сквозь мелькающие промежутки между вагонами проходящего поезда.

— Родился в двадцать первом году, в Полтаве. Отец — инженер. В комсомол я вступил в восьмом классе…

«Людмила ночевала в его палатке в ту ночь, когда полк вышел под Крымскую, — вспомнил Земсков. — Он мне ни слова не сказал об этом. А почему все-таки она была сегодня такой взволнованной? Мы не виделись долго, но что из этого?»

— В армию я пришёл со второго курса исторического факультета, — продолжал Сомин.

— Это все известно, — перебил Яновский. — Ведь тебя не так давно принимали в кандидаты.

Сотник спросил Сомина о дисциплине в его батарее. Вспомнили прискорбный случай с Лавриненко.

— По-моему, следует высказаться Земскову, — предложил Яновский.

Земсков разом стряхнул с себя все мысли, не имеющие отношения к приёму Сомина в члены партии. Он посмотрел на своего друга. Сомин стоял, в то время как все остальные сидели на траве. Его пальцы перебирали ремешок пистолета.

«Волнуется!» — решил Земсков.

— Я знаю Сомина лучше многих, — начал он, — на моих глазах он стал офицером из неуравновешенного, смелого, но не очень выдержанного мальчишки. Ты меня прости, Володя, но таким ты и был. Сейчас вопрос в том, можно ли применить к Сомину указание ЦК о сокращении кандидатского стажа для отличившихся в боях?

— Вот именно! — подтвердил Барановский. — За последние три месяца, поскольку я знаю, ничем особым он не отличился, как и все мы, впрочем.

— Можно! — сказал Клычков. — Можно применить! Был салага, стал моряк, хоть и моря не видел. Я — за!

Сотник кивнул головой:

— Надо принять. Три месяца, что мы провели на этом рубеже, тоже кое-чего стоят. Я видел, как Сомин командовал своей батареей, когда они сбили «юнкерса». Прав Земсков — на наших глазах вырос офицер. Прости, Андрей Алексеевич, мы тебя перебили.

Земсков продолжал:

— Мы с Соминым — друзья. Не боюсь сказать это на парткомиссии. Сомин не раз мне говорил, что, когда я рядом, он действует решительнее. Я хочу, чтобы лейтенант Сомин смело принимал решение в любой обстановке, даже если он будет один на один с врагом, даже если от его решения будет зависеть судьба всего полка. И ещё. Больше требовательности к подчинённым, независимо от обстановки. Я, конечно, за приём.

— Согласен, — сказал Барановский. — Ты что-нибудь хочешь сказать, товарищ Сомин?

Сомин вдруг вытянул руку, поставив ладонь щитком, чтобы загородиться от солнца. Барановский удивлённо посмотрел на него:

— Будешь говорить?

— Воздух! — сказал Сомин.

Через несколько секунд все услышали тяжёлое гудение бомбардировщиков.

Яновский поднялся и протянул руку Сомину.

— Что ж, товарищ Сомин, возражений нет ни у кого. И у меня тоже. Слова Земскова — запомни. С этого момента ты — коммунист. — Он посмотрел на приближающиеся самолёты. Теперь их видели все. «Юнкерсы» перестраивались на боевой курс. — Членов парткомиссии прошу спуститься в блиндаж.

— Я — на батарею! — на бегу крикнул Сомин. Яновский хотел его остановить, но Сомин уже спускался скачками с холма.

Заседание парткомиссии продолжалось под грохот бомбёжки. Вероятно, командный пункт был обнаружен противником. Четырехслойный накат трясся от близких разрывов.

— Заявление Косотруба у вас? — спросил Барановский Земскова.

— Он его забрал обратно.

— Почему?

— Несколько дней назад я его взгрел за прогулки на медпункт дивизии, правда, насчёт заявления ничего не говорил. В тот же вечер является мой разведчик: «Не имею права вступать в партию. Не чувствую себя достойным».

В блиндаж вошёл Арсеньев. Он приехал прямо из Краснодара, с совещания у командующего фронтом. Все встали.

— Товарищи офицеры, прошу немедленно разойтись по дивизионам. Ожидаются серьёзные события. — Арсеньев сел за стол, на котором была разложена карта. Один за другим все, за исключением Яновского и Земскова, вышли из блиндажа. Бомбёжка продолжалась.

6. МЫ ВЫРАСТИЛИ СВОЙ УРОЖАЙ

Войска противника попытались снова перейти в наступление. Наше командование было осведомлено об этом заранее. На совещании командиров частей, где присутствовал и Арсеньев, представитель Ставки — Маршал Советского Союза охарактеризовал общую картину на фронтах:

— После разгрома противника на Курской дуге ряд фронтов добился значительных успехов. Взят Харьков, разгромлена таганрогская группировка. Войска Центрального фронта вступили в северную Украину и очистили Донецкий бассейн. Сегодня ночью ими форсирована река Сейм и взят штурмом Бахмач. На Юго-Западном фронте идут бои за город Барвенково, а на Южном — за город и порт Мариуполь.

Широким движением руки маршал указал на карте территорию, освобождённую за последние дни. Потом его рука легла на треугольный выступ между Азовским и Чёрным морями:

— Сейчас упорнее всего противник держится здесь. Он не намерен отдать нам Таманский полуостров и открыть дорогу в Крым. Мало того, опираясь на свои мощные укрепления, именуемые «Голубой линией», немцы надеются снова развернуть наступление в кубанских степях, прорваться к нефтеносным районам и, может быть, даже отрезать всю нашу кавказскую группировку. Задача заключается сейчас в том, чтобы выдержать натиск гитлеровских дивизий, значительно пополненных войсками с других фронтов, и ответить на контрнаступление немцев общим наступлением наших войск по всему фронту. Наше командование предполагает нанести ряд одновременных мощных ударов с тем, чтобы прорвать «Голубую линию», ворваться на Таманский полуостров и сбросить противника в море. Для этого есть все предпосылки…