Наследник 4 (СИ) - Шимохин Дмитрий. Страница 26

Теперь надо было заняться не самым приятным делом, но таким необходимым.

Пышные палаты Кремля остались позади, сменившись узкими, сводчатыми коридорами, что змеились вглубь, под землю. Воздух становился холоднее с каждым шагом, пахло сыростью, затхлостью и той особой, ни с чем не сравнимой безнадегой, которой, казалось, пропитались сами камни этих подклетов. Пляшущие тени от факела в руках идущего впереди сторожа выхватывали из мрака потемневшие от времени стены, низкие дубовые двери, обитые железом, и редкие, забранные ржавыми решетками оконца под самым потолком.

Я шел молча, мои шаги гулко отдавались в тишине. За мной, стараясь не отставать, следовали дед Прохор, вернувшийся дядя Олег, доложивший, что Нагие под присмотром, и князь Воротынский. Воротынский же, бледный и сосредоточенный, исполнял роль главы сыскной комиссии, и по его напряженному лицу было видно, что эта новая обязанность дается ему нелегко.

— Открыть, — приказал я у первой двери.

Засов со скрежетом отодвинули.

Внутри на соломенной подстилке сидел Василий Шуйский. Он был грязен, одежда его порвана, но глаза… глаза горели неукротимой гордыней и лютой ненавистью.

— Ну что, князь Василий Иванович? — начал я спокойно, входя в камеру. Дед встал позади меня. — Посидел, подумал о грехах своих?

— Не тебе, выскочка, меня судить! — прохрипел Шуйский, вскидывая голову. — Ты такой же вор, как и он! Только он украл корону у Годунова, а ты — у меня, у Рюриковича, который хотел очистить Русь! Я хотел спасти Отечество!

— Спасти? — Я усмехнулся. — Ты хотел власти, князь. И ради этой власти готов был утопить Москву в крови. Но у тебя не вышло. Твои братья, Дмитрий да Иван Пуговка, сейчас сидят в соседних камерах.

Я наклонился к нему, понижая голос до шепота:

— И последнее. Все твои вотчины, все подворья, все злато-серебро, что ты копил для своего восшествия на престол, теперь пойдут в государеву казну. Чтобы я мог платить верным мне людям.

Я видел, как с каждым моим словом из глаз Шуйского уходит жизнь. Гордыня, ненависть… все сменилось пустотой. Он понял.

— Ты хотел стать царем, а стал никем. Все, ради чего ты пролил кровь, все, ради чего предал, — все это теперь мое. Скажи мне, Василий Иванович, оно того стоило?

Шуйский не ответил. Он был сломлен.

— Запереть, — бросил я сторожам.

Следующим был князь Федор Иванович Мстиславский. Он не проклинал меня, а сидел на лавке с холодным, обреченным достоинством.

— И ты, князь Федор Иванович… — начал я. — Зачем? Власти тебе не хватало или чести?

— Чести, — тихо, но твердо ответил Мстиславский. — Не мог я больше видеть еретика-расстригу и ляхов на престоле православном. Шуйский был меньшим из зол.

— И ради этого «меньшего зла» вы едва не отдали Москву на растерзание? — Я покачал головой. Но он не ответил, лишь опустил лицо.

Последним я посетил Михаила Салтыкова. Этот, в отличие от первых двух, рухнул на колени, едва я вошел в камеру.

— Княже! Государь! Помилуй! Не по своей воле, по принуждению! Шуйский силой заставил! К остальным изменникам я не стал заходить, много чести.

Покончив с изменниками боярами, я направился туда, где было жарче и пахло паленым — в пыточную. Здесь, в отдельной камере, сидели иезуиты. Главный мастер заплечных дел, кряжистый мужик с пустыми, усталыми глазами, почтительно поклонился.

— Ну что? — коротко спросил я.

— Молчат, княже. Зубы стиснули, терпят все. Крепкие, как железо, — вздохнул он, и указал на одного из них уже висевшего на дыбе.

Поймали семерых, включая их главаря Савицкого. Но, по сведениям от Мнишека, было их больше.

— Мне нужны не их стоны, — сказал я твердо. — Мне нужны имена кто еще замешан, кто прибыл и кто это придумал. Узнайте!

— Постараемся, княже.

Обратный путь наверх, к свету и воздуху, показался быстрым. Контраст был разительным. Я смыл с себя тюремную тяжесть, переоделся в чистый кафтан. В малой палате уже был накрыт скромный обед. За столом сидели только свои — дед и дядья.

— Крепкие орешки эти ляхи-чернецы, — пробасил дядя Олег, наливая себе кваса.

— Ничего, расколем, — хмуро ответил дед. — Не таких видали.

В самый разгар обеда дверь отворилась, и в палату стремительно вошел Василий Бутурлин. Его лицо было серьезно.

— Княже. — Он поклонился. — Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский доставлен, как ты и приказывал. Ждет.

Всякая расслабленность мгновенно слетела с моего лица. Я медленно отставил серебряный кубок. Взгляд мой стал жестким и сосредоточенным. Впереди был сложный разговор. Не хотелось мне терять такого талантливого военачальника.

— Зови.

Глава 15

В кабинете было тихо. После суматохи дня эта тишина давила на уши. Я не стал садиться за массивный стол, заваленный бумагами, — это место казалось мне все еще чужим. Здесь, у окна, я был просто наблюдателем, пытающимся осознать масштаб того, что свалилось на мои плечи.

Дверь тихо скрипнула. Я медленно обернулся.

Михаил Скопин-Шуйский стоял посреди комнаты. Он был бледен, под глазами залегли тени, но держался он прямо, не опуская взгляда. В его фигуре не было ни тени отчаяния, лишь холодная, собранная готовность принять свою судьбу. Он не знал, как себя вести: я больше не был просто князем Старицким, первым боярином при дворе, а его собственный статус висел на волоске. Он был племянником главных изменников, и это клеймо могло стоить ему головы.

Я молча смотрел на него несколько долгих мгновений, давая тишине сделать свое дело, усилить напряжение. Затем отошел от окна и указал на лавку, обитую потертым бархатом.

— Здрав будь, князь Михаил Васильевич. Присядь.

Он вздрогнул.

Этот спокойный, почти будничный тон был не тем, чего он ожидал. Он готовился к обвинениям, к допросу, но не к приглашению сесть. Поколебавшись секунду, молча поклонился и опустился на самый краешек лавки.

Я не стал садиться напротив, а подошел и прислонился к подоконнику, сохраняя неформальную, но доминирующую позицию.

— Как твое здоровье? — спросил я тихо, и от этого вопроса он вздрогнул еще сильнее. — Как спится в эти смутные ночи? Кошмары не мучают?

Я видел, как в его ясных глазах мелькнуло полное недоумение. Все его заранее заготовленные ответы, вся его выстроенная оборона рухнули в один миг. Этот обезоруживающе заботливый вопрос был последним, чего он мог ожидать. Он несколько раз открыл и закрыл рот, прежде чем сумел выдавить из себя слова.

— Думы тяжкие одолевают, — ответил он сдержанно, но уже без той ледяной враждебности, с которой, видимо, готовился встретить допрос. — Сон бежит от меня.

Я молча кивнул, принимая его ответ. Взгляд мой смягчился, я медленно прошелся по кабинету, давая ему мгновение, чтобы прийти в себя. Тишину нарушал лишь треск воска в высокой свече на столе.

— Верю, — наконец произнес я, и голос мой звучал тихо, почти сочувственно. — Весь твой мир рухнул в один день. Род, которому ты был верен, оказался в яме предательства. Нелегко это принять и понять.

Я остановился у стола, повернувшись к нему. Видно было, как он с благодарностью ловит эту нотку понимания, как немного расслабляются плечи. Он, видимо, решил, что самое страшное позади.

— На меня тоже свалилась ноша, которой я не просил, — продолжил я все тем же доверительным тоном, создавая видимость общей проблемы. — И мне, как и тебе, нужны ответы…

Я замолчал, сделав шаг к нему. И в этот миг все изменилось. Мой голос, когда я заговорил, утратил всякую теплоту, став жестким и холодным.

— И вот какой ответ мне нужен в первую очередь, князь. Как же так вышло, что вечером перед нападением ты лично забрал из царских палат государеву саблю?

Удар был нанесен.

Я видел, что лицо Скопина утратило всякий цвет, став белым, как полотно. Он резко втянул воздух, и его руки, лежавшие на коленях, сжались в кулаки.

Несколько мгновений он просто молчал, опустив голову, и я видел, как ходят желваки на его скулах. Наконец, он медленно, с огромным усилием, поднял на меня глаза. В них было лишь отчаяние и осознания того, как глупо его использовали.