Боржоми - Маканин Владимир Семенович. Страница 1

Владимир Маканин

Боржоми

рассказ

ОТ АВТОРА

Автор просит у читателя снисхождения за свою непоследовательность в процессе публикации. О последних днях (о годах) славного постсоветского старикана Петра Петровича Алабина повествуется выборочно. С некоторым нарушением хронологии. В особенности это касается рассказа «Боржоми». Рассказ должен был быть первым. Он должен был подсказать, как постепенно Петр Петрович открыл свою «лунность». Рассказ должен был ОТКРЫВАТЬ, однако является только сейчас. Но уж так написалось.

Начало (которое почему-то оказалось не в начале) невольно тяжелит самые обычные фразы. На подошвы слов налип дотекстовый (дособытийный) метафизический свинец. Но кое-что автору в радость... Есть возможность увидеть героев заново и отстраненно. Уже не осторожничая с ними. Уже не жмясь к ним в текст.

Итак, Подмосковье... Дачи... Июльской ночью поселок тих. Все спят. За день воздухом надышались. А все же в запас на каждой даче открыта веранда, пусть летний воздух ломится к нам в постель. Мы спим, а воздух сам ломится к нам!.. Коротко русское лето.

На скамейке, где чета старых берез, сидят полуночники — старики Петр Петрович и Петр Иваныч. Тоже чета... Уже и переговорено у них все. Уже молчат... Петр Петрович, он поинтеллектуальнее, покурил и поднял голову к небу. Смотрит. Припоминает созвездья. (Петр Петрович и поведет наш рассказ. От «я».)

Зато Петр Иваныч чувствительнее. Затосковав, он слегка прихрапывает. Сидя всхрапнуть — это сладко!.. Формально стариков связывает сейчас бутылка портвейна. А портвешок в поселке совсем неплох. Также и в портвешке лучше понимает чувствительный Петр Иваныч. В бездонном (в левом) кармане брюк Петр Иваныч обычно носит бутылку, но вычислить или углядеть там ее силуэт не может никто. И откупоривает бутылку Петр Иваныч просто великолепно. Ему нет равных. При его стремительном откупоривании интеллектуал Петр Петрович всегда волнуется. Петр Петрович (мысленно) очень хочет успеть досчитать до трех. Но где там!.. Как правило, он не успевает досчитать до двух.

Сейчас бутылка на земле, возле ноги посапывающего Петра Иваныча. Портвешок в прохладной ночной траве.

1

Не пить — а только его подразнить. Пользуясь полутьмой, я протянул (ме-е-е-дленно) руку к горлышку бутылки.

— Но-но! — тотчас подхватился Петр Иваныч.

И дрема с него слетела.

— Ладно... Пошли, пошли!

Петр Иваныч недолюбливал сидеть на этой скамейке. Слишком близко к нашей речушке. (Сыроват воздух.) И слишком близко к звездам. За счет открытости места. (Вон они. Куда ни глянь!.. Твои звезды. От них уже некуда деться!)

Всем звездам на свете мой приятель Петр Иваныч предпочитал экран телевизора. А если не экран, если на природе, то пусть взамен — чье-нибудь окно... Окно с нехитрой занавеской... Приманивает!

— А?

— Я говорю: чужое окно — это как телевизор. Как сериал. Если посматривать туда каждый вечер.

Петр Иваныч хохотнул:

— Еще бы окошки кнопкой переключать!

Наши с Иванычем пьяненькие разговоры в последнее время все чаще кружили возле окон дачи 12/3, по нашей же улице. Дачка из обыкновенных, небольшая — сейчас там жила семья Сусековых... Красивая Вика. Плюс пара ее стариков... А также Викин сожитель Борис Гущин, симпатичный хвастливый рыбак. Итого — четверо.

Но была и пятая. Мы (Иваныч и я) обнаружили арифметический факт случайно. Мы ее засекли... Через окно... Жила, как оказалось, у Сусековых еще и некая Максимовна, нет, нет, Глебовна — тетка красивой Вики. Женщина уже в возрасте. С припухшим лицом. Когда-то сильно выпивавшая, как мы считали.

Интерес наш в том, что «тетю» держали взаперти. Никуда не отпускали. Никому не показывали.

Лишь изредка эту женщину можно было углядеть в окнах первого этажа... На какой-то миг... И уж совсем редко она вдруг мелькала в глубине сада. (Похоже, это был недосмотр, что Глебовна в саду. Она быстро-быстро ела яблоки прямо с дерева!) Была ли она родной теткой красивой Вики или просто пригретой ее родственницей... Не важно!.. Мы ей сочувствовали. Кем бы она там ни была.

Томившуюся взаперти Глебовну мы всего-то и хотели осчастливить выпивкой. Хотя бы раз-другой. По капле!.. Проникнуть на дачу и познакомиться, когда надзирающих родных рядом нет. Поболтать с ней... В планах было разное. А в каком-то варианте, если возникнет симпатия... Если взаимная!.. В варианте, как выражался чувствительный Иваныч, можно и подружиться. Женщине на пользу... Даже самая малость человечьей любви.

То есть один из нас войдет с ней в контакт. (По-соседски. По-простому.) Смягчить ее душевное одиночество. Не узница же!.. И ведь ни единого, конечно, глотка! Ни даже пива! Ни стопки! Да еще таким жарким летом!.. Посиживая бок о бок на скамейке, мы и сами сильно разгорячились. С нашей точки зрения, запертая красноносая тетя была еще молодушкой — неполные 50. Возможно, даже 48, считал Петр Иваныч. Он оптимист относительно нравящихся ему женщин. Я считал, там все 55.

Сколько-то и поспорить о ней было приятно! О ее, скажем, возрасте. В такой теплый вечер... Два поддатых старикана... Обсуждалась, скажем, несколько пышная ее фигура. (Иваныч всякую пышность находил аппетитной.) А эти полные, такие белые руки! И, само собой (с юморком), поминался великолепный нос Глебовны — наш, собственно, повод, чтобы сойтись с ней поближе. Наш маяк, можно сказать. За таким красным носом не могли не присматривать!

Петр Иваныч был недоволен своей и моей малой активностью. Что за идея прохаживать мимо окна Глебовны, покачивая в руке авоськой, где перекатывается красивая бутылка вина. Это грубо. (Не хватало еще, бродя под ее окнами, украдкой подмигивать и щелкать себя по горлу!) Эти намеки впустую. Она — не из таких. Она другая. После суетных жестов красноносая будет держать нас за алкашей!

Мы, правда, издалека ей улыбались. Но даже наскоро переговорить с затворницей пока что не удавалось. Это летом-то, в жару! Когда женщины так просты и болтливы. Когда мужики, выставив пивной живот, топают меж яблонь прямо в трусах и запросто (через просвечивающий забор) кричат тебе: «Эй!.. Как дела?»

Ситуация улучшилась, когда Борис Гущин, сожитель красивой Вики (она собиралась за него замуж), стал с вечера уезжать — на всю ночь, а то и на сутки. Рыбак! С соседом по даче... Они заладили ездить вместе на Шатурские озера. На машинах оба, с ветерком. В отсутствие Бориса нам с нашими замыслами, конечно, проще — без мужика дом!.. Тем более вечером... Комната Глебовны совсем отдельная. Если зайти с веранды, там никого. В конце концов, поболтать по-соседски. О телепередачах. О жизни... Иваныча особенно доставало, что сам-то Борис на рыбалке наверняка попивал — еще и на природе, на свежих воздухах!

В прошлую субботу, садясь в машину, Борис словно бы почуял. (Сожители очень чутки.) Он глянул вдоль забора и — сразу, недобро — стрельнул взглядом в нашу сторону. «Эй, мужики. Опять вы здесь!.. Ну-ка топайте дальше!» Он, конечно, предполагал самое простое: два поддающих старикана. С портвейном. Не нашли себе местечка получше!

А Бориса поддержал появившийся из полутьмы Серг-Сергеич.

— Опять оба здесь?.. Шумно от вас!.. Идите на ту скамейку.

Этот мрачный Серг-Сергеич нас тоже гоняет. Его дом рядом.

— Да мы обсуждаем... Сергеич! Мы ж тихо!

— Там и обсуждайте. И вообще — не мельтешите здесь. Не засвечивайте!

То есть не засвечивать его дом — место, где мы покупаем выпивку (когда уже затемно и магазинчик закрыт).

— Ладно, Сергеич, — сказали мы покладисто. — Линяем... Но вынеси нам еще портвешку. Мы наскребем. Мы найдем, чтоб без сдачи.

— Одну?

— Одну! Одну!

— Смотрите. А то спать ложусь.

Скамейка под уличной сиренью, на которую мы с Иванычем пересели, шаткая. Но обзор с нее ничуть не хуже... Хотя и вполоборота, виден фасад и весь левый бок (левый фланг) дома Сусековых. Панорама... Как заснувший вражеский лагерь.