Другое утро - Макарова Людмила. Страница 3

Ира отлично представляла себе, как это бывает. Навидалась визитов столичных шишек в народ. Бойкие бабенки толкаются локтями в надежде разглядеть, какая она, эта самая шишка, взаправду, а не по телевизору, да и пожаловаться, кстати, что зарплату забыли когда видели, что обещанную сто лет назад квартиру другому дали, а в старом доме отопление на вечном ремонте, дети болеют, лекарства бесплатно не дают, а в аптеке цены такие, что смотреть страшно. И подзовет этот «большой человек» городское начальство, и погрозит им пальцем, и велит выписать ордер, отпустить бесплатные лекарства и определить ребенка в столичную клинику. Вот это будет шесть из сорока пяти. Вот тогда можно жить дальше. А так ведь – хоть вешайся. Вид теток в пальто пятнадцатилетней давности, с пожелтевшими песцовыми воротниками, расталкивающих друг дружку локтями в надежде пробиться поближе, был, конечно, не очень-то приятен. Но куда неприятнее было смотреть на преисполненных собственной значительности столичных чиновников, которые приезжают в такие вот городки отчаяния, чтобы купить себе строчку в рейтинге в обмен на надежду. Пустую надежду, после исчезновения которой у этих людей не останется ничего.

Но Аксенов, как ни странно, держался молодцом – ордера не раздавал, резолюции на рецепты не ставил, сладких слов не говорил. И вообще он был мало похож на тот розовый образ умного и энергичного парня, взявшего на себя нелегкий груз народных забот, который возник в Ирином воображении после Ленкиной путаной объективки. Он даже внешне был полной противоположностью блестящих функционеров «нового поколения», как на подбор круглолицых, румяных, в умилительных младенческих завитушечках. Насколько Ира, оттираемая более расторопными коллегами, смогла его рассмотреть, он выглядел несколько старше своих сорока пяти и странным образом сочетал худощавую легкокостную фигуру с основательной манерой держаться и говорить. Насчет его взгляда, который Ленка охарактеризовала как «мало не покажется», Ира никакого суждения вынести не смогла. Не встречала она его взгляда. Да не очень-то и нужно. Как и следовало ожидать, запрос об интервью на личные темы был вежливо отклонен, а остальное Иру не интересовало.

В программе дня первым и главным пунктом значился «мертвый завод», но Ирина туда не поехала, оторвалась от группы. Да и на пресс-конференцию ей незачем ходить – перспективы строительства аксеновской металлургической империи ее не интересуют, а о личной жизни он там говорить не будет. Ну и ладно. Аксенов совсем не похож на человека, из которого можно выудить что-нибудь вкусненькое о личной жизни. Сразу видно, что у него единственная жена с институтских времен, из тех, что числятся в НИИ, а на самом деле отлично солят огурцы и вяжут свитеры, и двое детей. Мальчик и девочка. В таких классических семьях почему-то всегда бывают мальчик и девочка с разницей года в три. Дети хорошо учатся и не доставляют хлопот. О чем тут писать? Фирменного семейного рецепта пирога он все равно не расскажет. С этим нужно к его жене. А что? Неплохая мысль. Надо подбросить его прессовикам, глядишь, когда-нибудь образуется.

На этом решении Ира успокоилась и решила посмотреть сибирский городок. В аксеновском благополучном городе у них была классическая экскурсия по пусканию пыли в глаза – до жути громадные цеха комбината, где Иру пугала одна мысль о невозможной температуре, при которой тут же, рядом, варится сталь; образцово-показательные новостройки в сосновом бору; Дворец спорта с пятидесятиметровым бассейном; культурный центр с зимним садом. Ничего особенного. Такого рода демонстраций она насмотрелась еще в советские времена, разве что качество отделки тогда подводило…

А вот сибирский городок ее поразил. Почти полностью одноэтажный, он оказался удивительно красив – из рассыпчатого искристого снега выглядывали целые улицы деревянной резьбы. Все резное – заборы, калитки, наличники, перила крылечек. Такого она еще никогда не видела. А на подоконниках цветы – ярко-красные, розовые, белые.

Пусть лучше будет материал об извечной, несмотря ни на что, тяге человека к прекрасному. Неоригинально, конечно, но куда реальнее, чем вся эта трескотня вокруг невероятных достижений в «социальной сфере» или, напротив, промышленных кладбищ, с легким сердцем решила она.

***

После пресс-конференции, которую Ира прогуляла без малейшего зазрения совести, и сытного ужина с пельменями да под водочку, на который она опоздала, журналистская братия заняла места в микроавтобусе, чтобы ехать в аэропорт. Мысленно Ира уже была дома, но случилось ЧП. Вокруг аксеновской машины образовался плотный кружок. Помощники засновали в гостиницу и обратно, в воздухе повисла физически ощутимая тревога, как это бывает, когда происходит что-либо неприятное, с последствиями, задевающими многих людей. Повинуясь инстинкту самосохранения, Ира замерла в кресле автобуса, заперла мысли на замок и стала ждать, пока все разрешится само собой. Разрешилось благодаря Ларисе Шульгиной – пишущей обо всем на свете корреспондентке когда-то молодежной, а теперь бульварной газеты.

– Ну дела! Аксенов-то! Прессовики обрабатывать теперь будут. Только все равно кто-нибудь сдаст. Меня главный убьет, если кто-нибудь опубликует, а я нет. А ты как думаешь – давать или не давать? – Лариска была воодушевлена, растрепана и нервно теребила замок кожаной куртки, не забывая поглядывать в окно.

Ира очнулась:

– Что давать? Объясни толком.

– Ну ты даешь, старуха! Все на свете проспишь.

Аксенов-то с сердечным приступом грохнулся. Еле откачали. Да уж, это ему совсем не в кассу. У нас теперь народ всяких там астматиков, диабетиков, сердечников не уважает. Надо же, в кои веки прессуху собрал и с приступом грохнулся. Смотри, смотри! – Тряхнув мальчишеской стрижкой, Лариса прилипла к окну автобуса. – Вон несут. Совсем рядом.

Ира успела разглядеть врачей, что-то поддерживающих на весу, по всей видимости, капельницу, уже примелькавшегося начальника службы безопасности – типичного отставника с вечными шутками да прибаутками – и Аксенова, лежащего на носилках. Отставник и Аксенов выглядели как больной и здоровый, только наоборот. Отставник двигался странно, как при мигании фотовспышки, стоял-стоял, а потом, в последний момент, хватался за край носилок и пробегал несколько шагов, и лицо у него было бледное и перекошенное болью, а Аксенов лежал себе спокойно и улыбался отставнику – без надрыва, искренне и легко.

Ирине стало неловко. В самом деле – человек болен, а они тут… Как дети, отважившиеся поглазеть, как во дворе выносят покойника и похваляющиеся друг перед другом:

«А я покойника видел. Во как близко!» Только детьми руководит здоровый интерес познания мира, а ими, прилипшими к окошку, скрытая зависть – вот, мол, хоть и большая шишка, а, как и мне, грешному, больно, когда болит. Под воздействием инъекции совести Ира послушно последовала за прессовиком обратно в гостиницу и даже подавила в себе раздражение от того, что пришлось задержаться – она терпеть не могла, когда нарушались планы.

Вернее, когда рушились мечты. В данном случае – о родной щербатой ванне, голубом махровом халате и большой кружке чаю.

С Аксеновым не случилось ничего серьезного – небольшой сердечный приступ. Может, конечно, врали, но обещали к утру поставить на ноги. Даже в больницу не повезли. Оставили в гостинице. Тут же разместили остальных. Помощники успокоились и расстарались на славу – через пару часов все были очень хорошие и разбрелись кто в баню, кто по номерам.

Ей досталось ночевать с Лариской, которая нещадно храпела. Полночи Ира отважно боролась. Вставала, расталкивала соседку и заставляла поворачиваться на другой бок. Хватало минут на пять. Хуже нет, когда хочешь спать, а не можешь. Настоящая пытка. Часа в четыре поместному, в самую зимнюю темь, Ирина сдалась и вышла на улицу.

Гостиница беспробудно спала. Ни шороха. Она пару раз обошла старое двухэтажное, основательной купеческой постройки здание и услышала музыку. Тихо, но отчетливо кто-то играл ноктюрн Шопена. В том, что это не запись, сомнений не было. Тот, кто играл, делал это только для себя, старательно взбирался по музыкальным ступенечкам, иногда спотыкался, но поправлялся и повторял все сначала. Вспоминал. Только не по нотам, а руками.