Легавые - Макбейн Эд. Страница 13

– Привет, – сказал по-английски голос в трубке.

От неожиданности Браун чуть не упал со стула. Он выпрямился, поправил наушники, прибавил громкость и начал слушать.

– Тони? – вопросительно произнес второй голос.

– Да, кто это? – первый голос принадлежал Ла Бреске. Похоже, он недавно пришел с работы. Второй же голос...

– Это Дом.

– Кто?

– Ну, Доминик.

– А, привет, Доминик. Как дела?

– Отлично.

– Что новенького?

– Ничего. Просто решил узнать, как ты поживаешь.

После этого наступила пауза. Браун поправил наушники.

– Я в полном порядке, – наконец сказал Ла Бреска.

– Это хорошо, – отозвался Дом.

И снова пауза.

– Ну, если у тебя все... – начал Ла Бреска.

– Собственно говоря, Тони, я тут подумал...

– Что?

– Подумал, не одолжишь ли ты мне пару сотен, пока я не налажу свои дела.

– Что ты надумал?

– Две недели назад я сильно пролетел и пока не налажу...

– Ты всю жизнь налаживаешь, налаживаешь и ничего не можешь наладить, – сказал Ла Бреска.

– Это не так, Тони.

– Ладно, пусть не так. Но у меня нет двух сотен.

– У меня другие сведения, – сказал Дом.

– Правда? Какие же?

– Я слышал, ты собираешься сорвать хороший куш.

– Серьезно? И где ты это услышал?

– В одном месте. Я много где бываю и кое-что слышу.

– На этот раз ты узнал полную чушь.

– Я ведь прошу всего-навсего пару сотен до следующей недели, пока не налажу дела.

– Дом, я уже давно забыл, как выглядят сто долларов.

– Тони...

Дом замолчал, но в его молчании чувствовалась угроза. Браун это сразу заметил и с нетерпением ждал, чем кончится разговор.

– Мне все известно, – сказал Дом. И снова пауза. Браун слышал тяжелое дыхание одного из собеседников.

– Что же тебе известно?

– Насчет вашей операции.

– Что ты имеешь в виду?

– Тони, не заставляй меня говорить об этом по телефону. Вдруг нас подслушивают.

– Вот ты, значит, как?.. – сказал Тони. – Шантажируешь?

– Нет, просто я хочу, чтобы ты одолжил мне пару сотен, вот и все. Мне бы страшно не хотелось, Тони, чтобы ваши планы пошли насмарку. Честное слово!

– Значит, если у нас ничего не выйдет, мы будем знать, чьих это рук дело.

– Тони, если об этом узнал я, значит, об этом знает вся округа. Твое счастье, что легавые еще не пронюхали.

– Легавые даже не подозревают о моем существовании, – сказал Ла Бреска. – Я никогда не рисковал зря.

– Одно дело – риск, другое – удача, – загадочно произнес Дом.

– Не подначивай. Дом, ты хочешь все испортить?

– Боже упаси. Я прошу в долг две сотни – да или нет? Мне надоело торчать в этой чертовой телефонной будке. Да или нет, Тони?

– Сукин сын.

– Это означает да?

– Где мы встретимся? – спросил Ла Бреска.

В шерстяных перчатках на забинтованных руках Карелла снова лежал в проулке в засаде. Он размышлял не столько о двух юных подонках, которые чуть не сожгли его, сколько о Глухом.

Сейчас Карелла выглядел как самый последний ханыга – потрепанная одежда, разбитые ботинки, спутанные волосы, грязное лицо, запах дешевого вина. Но под старой рваной одеждой его рука в перчатке с отрезанным указательным пальцем сжимала револьвер калибра ноль тридцать восемь. Карелла был готов выстрелить в любой момент. На этот раз он никому не позволит застать себя врасплох.

Прикрыв глаза, Карелла внимательно следил за входом в проулок, но мысли его были далеко. Он думал о Глухом. Думать об этом человеке было неприятно. Вспоминались печальные события восьмилетней давности: ослепительная вспышка, ружейный выстрел, адская боль в плече и удар прикладом по голове, после чего он рухнул без сознания. Неприятно было вспоминать, как он болтался между жизнью и смертью и как противник перехитрил их, сыщиков 87-го участка. Талантливый, хладнокровный мерзавец, для которого человеческая жизнь не стоила ни гроша, Глухой, похоже, снова объявился в городе. Он напоминал робота, а Карелла побаивался тех, кто действует точно и бесстрастно, словно по программе, и не способен ни на какие чувства. Мысль о новой схватке с Глухим пугала его не на шутку. Ну, а с этой засадой все было просто. Подонки рано или поздно попадутся, потому что полагают, будто все их жертвы – беззащитные слабаки и, уж конечно, среди них не может быть детектива с револьвером. А когда «пожарников» поймают, он, Карелла, постарается встретиться с Глухим и еще раз померяется силами с высоким блондином со слуховым аппаратом.

Странное совпадение, размышлял Карелла, моя обожаемая жена Тедди тоже глухая. Но, может, Глухой только притворяется глухим и ему это нужно для маскировки? Самым печальным было то, что Глухой считал всех идиотами и олухами. Судя по его поступкам, он в этом не сомневался. И еще одно. Он действовал с такой уверенностью в успехе, что его желания, вопреки здравому смыслу, сбывались. И если в том, что все вокруг сплошные болваны, была хоть доля правды, не лучше ли поскорей заплатить ему, пока он не перестрелял всех отцов города? Он имел наглость предупредить полицию о готовящемся убийстве и сдержал свое слово. Как, черт побери, помешать ему убить еще и еще раз?

Карелла чувствовал себя идиотом, и это было неприятно.

Далеко не все дела службы приводили его в восторг. Ему не нравилось, например, валяться в темном и грязном проулке, отмораживая задницу. И все же он любил свою работу. В ней все было просто и ясно – хорошие против плохих. Он был из команды хороших. И хотя плохие так часто брали верх, что добро начинало казаться чем-то устаревшим, Карелла был по-прежнему убежден: убивать некрасиво, вламываться в чужую квартиру глубокой ночью бестактно, торговать наркотиками глупо. Драки, мошенничество, похищение детей, сутенерство и привычка плевать на тротуар не укрепляют морали и не возвышают душу.

Карелла был настоящим полицейским.

А стало быть, его тошнило от кинодетективов, где тупой следователь мешает талантливому сыщику-любителю, а из-за бесчувственного идиота-полицейского юные озорники превращаются в закоренелых преступников. Куда деваться от этих штампов? Попробовал бы какой-нибудь сценарист, подумал Карелла, полежать сегодня вечером в засаде, ожидая двух юных подонков. Но самое отвратительное в выходках Глухого было то, что из-за него эти штампы казались правдой. Стоило ему только появиться на горизонте, как лихие ребята из 87-го участка начинали выглядеть болванами.

Если он добился этого при помощи двух записок, что же будет, когда он...

Карелла содрогнулся.

Браун позвонил лейтенанту и сообщил, что его под-опечный задумал какую-то пакость. Было решено приставить к нему хвост. Наблюдать за Энтони Ла Бреской поручили Берту Клингу, поскольку Ла Бреска не знал его в лицо. Клинг с сожалением вышел на холод из уютной квартиры Синди. В Риверхеде он поставил машину напротив дома Ла Брески и стал ждать, когда тот отправится к Доминику. По словам Бернса, свидание было назначено на десять вечера. Часы Клинга показывали 21.07 – достаточно времени, чтобы замерзнуть как собака.

Ла Бреска вышел без десяти десять. Клинг спрятался за машиной. Ла Бреска зашагал по улице. Похоже, он направлялся к станции надземки в двух кварталах отсюда. Слава богу, что у этого типа нет машины, подумал Клинг. Он дал ему отойти на полквартала и только потом двинулся следом. По улице вовсю гулял ветер, а Клингу приходилось то и дело высовывать нос из шарфа, чтобы не упустить объект. Он в пятьдесят седьмой раз обругал зиму и холод, который обрекал человека, работающего под открытым небом, на жуткие страдания. Конечно, иногда он вкалывал и в помещении – печатал отчеты в трех экземплярах, допрашивал свидетелей, потерпевших. Но все-таки чаще он работал на улице – шастал по этому огромному городу и добывал информацию. Такой мерзкой зимы Берт Клинг давно не видел. Хорошо бы, думал он, Ла Бреска назначил свидание где-нибудь в тепле, например в турецкой бане. Доминику бы там понравилось!