Легавые - Макбейн Эд. Страница 3

Когда снова зазвонил телефон, Хейз еще жевал.

– Восемьдесят седьмой участок, детектив Клинг.

– За вымогательство, – сообщил уже знакомый голос, – полагается лишение свободы сроком до пятнадцати лет. Еще вопросы есть?

– Послушайте... – начал было Клинг.

– Это вы послушайте, – перебил его незнакомец. – Я хочу пять тысяч долларов мелкими немечеными купюрами. Положите их в металлическую банку и оставьте в Гровер-парке, на той аллее, что выходит к Клинтон-авеню, на третьей скамейке.

И повесил трубку.

– Ну что, началось? – спросил Клинг.

– Похоже. Будем звонить Питу?

– Попозже, когда картина прояснится, – ответил Клинг, вздохнул и попытался заняться отчетом.

Следующий звонок раздался в 23.20. Подняв трубку, Клинг сразу же узнал голос.

– Повторяю, – сказал человек. – Я хочу, чтобы деньги были на третьей скамейке в Гровер-парке, на аллее, что выходит к Клинтон-авеню. Если вы установите за скамейкой наблюдение или ваш человек придет не один, банка с деньгами останется, а смотритель парков Каупер будет убит.

– Вы хотите, чтобы мы оставили пять тысяч долларов на скамейке и ушли? – спросил Клинг.

– Вот именно, – подтвердил человек и повесил трубку.

Клинг поднял глаза на Хейза и сказал:

– Думаешь, на сегодня все?

– Чего не знаю, того не знаю, – ответил тот и взглянул на стенные часы. – Давай подождем до полуночи. Если он больше не объявится, позвоним Питу.

Клинг снова принялся за отчет. Он печатал шестью пальцами – быстро и с огромным количеством ошибок. Забивал напечатанное, впечатывал сверху нужное слово и на чем свет стоит ругал канцелярщину, только мешающую работе сыщика. Клинг не понимал, зачем загадочный абонент предложил оставить банку с уймой денег на парковой скамейке, где столько прохожих. Он проклинал дряхлую пишущую машинку и никак не мог взять в толк, что это за нахал, требующий пять тысяч за несовершение убийства. Клинг печатал, насупившись, его гладкий лоб пересекла глубокая складка. Других морщин на лице самого молодого сыщика 87-го участка пока не наблюдалось. У Клинга были светлые волосы, карие глаза и приятное открытое лицо. Он сидел за столом в желтом джемпере, коричневый спортивный пиджак висел на спинке стула. Кольт калибра 0,38, который он обычно носил на поясе, сейчас лежал в ящике стола.

За следующие полчаса в участок позвонили семь раз, но вымогатель не подавал признаков жизни. Клинг уже заканчивал отчет – обычный перечень допрошенных по делу о разбойном нападении на Эйнсли-авеню, – когда снова зазвонил телефон. Он машинально снял трубку, а Хейз так же машинально поднял трубку второго телефона.

– Сегодня это последний звонок, – раздался в трубке знакомый голос. – Напоминаю: деньги доставьте до двенадцати. Нас много, а потому не пытайтесь арестовать того, кто придет за банкой, иначе Кауперу несдобровать. Да не вздумайте оставить пустую банку или положить в нее резаную бумагу! Если до двенадцати денег не окажется на месте, смотрителю не жить. Вопросы есть?

– Может, вам принести пять тысяч на серебряном блюде?

– В банке, – сказал человек, и Клингу снова показалось, что тот улыбнулся.

– Мне надо переговорить с лейтенантом.

– Понимаю, а лейтенанту захочется переговорить со смотрителем парков, – сказал человек.

– Как с вами связаться? – решил схитрить Клинг.

– Говорите громче. Я плохо слышу.

– Я хотел бы знать, как с вами связаться...

Его собеседник дал отбой.

Огромный город может свести с ума кого угодно, но когда он принимается за вас в союзе с погодой, то хочется застрелиться. Во вторник пятого марта Коттон Хейз спозаранку боролся с желанием пустить себе пулю в лоб. В семь утра температура на Гровер-парк-лейн упала до минус десяти, а к девяти, когда Хейз двинулся к Клинтон-авеню, стало теплее всего-то на градус-другой. С реки Гарб дул сильный ветер. Хейз вышел с непокрытой головой, его рыжие кудри развевались, полы плаща били по ногам. Руки мерзли даже в перчатках. Плащ был застегнут только до пояса, чтобы правой рукой в любой момент можно было достать из-за пояса «магнум». В левой руке он держал жестяную банку.

Пустую.

Накануне, без пяти двенадцать, они позвонили лейтенанту Бернсу и доложили о переговорах с человеком, которого окрестили шутником. Поворчав, лейтенант сказал, что сейчас приедет, и поинтересовался, который час. Узнав, что почти полночь, он хмыкнул и повесил трубку. В участке Бернс выслушал подробный отчет и решил, не откладывая, позвонить смотрителю парков. Смотритель начал ворчать: мол, глубокая ночь и нельзя ли отложить разговор до утра?

Бернс откашлялся и сказал без обиняков:

– Нам позвонил человек и предупредил, что собирается вас застрелить.

Теперь закашлялся смотритель.

– Что же вы сразу мне об этом не сказали? – спросил он.

Смотритель заявил, что все это похоже на бред сумасшедшего, просто какой-то идиот вбил себе в голову, что ему за здорово живешь выложат пять тысяч долларов. Бернс согласился, что ситуация действительно странная, но напомнил, что большинство преступлений совершают люди неуравновешенные и, чтобы пристрелить кого-нибудь, вовсе необязательно обладать стопроцентным психическим здоровьем.

Ситуация выглядела просто дурацкой.

Смотритель парков, судя по всему, впервые попал в такой переплет. Он не мог взять в толк, зачем понадобилось будить его среди ночи и рассказывать о каком-то психе, и предложил забыть об этих звонках.

– Я не хочу выглядеть полицейским из плохого телесериала, – сказал Бернс, – и с превеликим удовольствием плюнул бы на все это, но мой долг предупредить – преступник грозился пристрелить именно вас.

– Ну и хорошо, – сказал Каупер, – а теперь давайте забудем об этом.

– Нет, – возразил Бернс. – Я должен задержать того, кто придет за банкой, и обеспечить вашу безопасность. Вы завтра будете выходить из дома?

Смотритель ответил, что, разумеется, Бернс волен делать все, что ему заблагорассудится, в том числе и арестовывать того, кто придет за банкой, но лично он приглашен на завтра мэром на «Героическую» симфонию Бетховена в исполнении городского оркестра и никакая охрана ему не нужна.

Бернс заметил:

– Мы потом расскажем вам, как было дело.

– Прекрасно, – буркнул смотритель, – только не звоните в середине ночи, – и положил трубку.

В пять утра во вторник детективы Хэл Уиллис и Артур Браун в тишине дежурной комнаты выпили по две чашки кофе, оделись потеплее и отправились в арктическую тундру Гровер-парка наблюдать за третьей скамейкой. Большинство парковых аллей тянутся с юга на север и, стало быть, имеют два выхода, поэтому детективы опасались заблудиться. Но, взглянув на карту, висевшую на стенде, поняли, что у этой аллеи только один выход – она петляла от Клинтон-авеню по всему парку и заканчивалась у оркестровой раковины около пруда. Детективы спрятались за валуном под голыми вязами и начали наблюдение. Холод был жуткий. Вначале Хейз должен был поставить банку, но тогда бы он засветился. Поэтому Бернс предложил отправить детективов в парк раньше условленного времени. Сыщики махали руками, словно ветряные мельницы, топали ногами, терли щеки и носы. В эти ранние предрассветные часы можно было обморозиться. Сыщики впервые в жизни так страшно мерзли.

Коттону Хейзу тоже было холодно, хотя и не так, как его коллегам, когда в девять утра он появился на парковой аллее. Пока он дошел до скамейки, ему встретились двое: старик в черном пальто, шагавший к газетному киоску на Гровер-авеню, и девица в норковой шубке поверх длинного нейлонового халата, выгуливавшая белого пуделя в красном вязаном комбинезончике. Когда Хейз с банкой поравнялся с ней, она одарила его ослепительной улыбкой.

Возле третьей скамейки не было ни души.

Хейз быстро огляделся и покосился на многоэтажки на Гровер-авеню. Утреннее морозное солнце сияло в тысяче окон. За любым из них мог притаиться кто-то с биноклем – парк был весь как на ладони. Хейз сначала поставил банку на один край скамейки, потом передвинул на другой, но подумал и поставил ровно посередине. Он еще раз огляделся и зашагал обратно в участок, чувствуя себя последним идиотом. В следственном отделе Берт Клинг беседовал по рации с Хэлом Уиллисом, сидевшим в засаде.