На глазах у сорока миллионов - Макбейн Эд. Страница 18
– Вы сказали, что не пили кофе, мисс Вальехо, – повторил Карелла. – Мистер Купер говорит, что в комнате были кофейные чашки. Так были они там или не были?
– Нет. Я не помню. Я знаю, что я никакого кофе не пила.
– А Арт Уэзерли?
– Нет. Я не видела, чтобы он что-нибудь пил.
– Джордж Купер давал Джиффорду таблетку?
– Нет.
– Вы спорили с Джиффордом, когда вошел Арт Уэзерли?
– Нет.
– Давайте еще раз вернемся к этому, мистер Купер, – сказал О’Брайен. – Вы утверждаете, что только постучали в дверь и просунули в комнату голову, верно?
– Верно.
– Вы там были всего несколько секунд.
– Да. Послушайте, я...
– Вы давали Стэну Джиффорду таблетку?
– Таблетку? Нет! Нет, не давал!
– Но в комнате были кофейные чашки, верно?
– Да. Послушайте, я ничего ему не давал! Вы что пытаетесь?..
– Вы слышали, чтобы Арт Уэзерли желал Джиффорду сдохнуть?
– Да.
– Ладно, Уэзерли, – сказал Мейер. – Когда Купер дал ему эту таблетку?
– Как только вошел в комнату.
– И чем запил ее Джиффорд?
– Тем кофе, что мы пили.
– Вы все пили кофе, так?
– Да.
– Кто пил?
– И Мария, и Стэн, и я тоже.
– Тогда зачем вы пошли в ту комнату, Мария, если не спорить?
– Я пошла... поговорить с ним. Я думала, что мы сможем...
– Но вы ведь спорили, разве не так?
– Нет. Клянусь Богом, я не...
– Зачем же вы тогда лгали насчет кофе? Вы пили кофе или нет?
– Нет. Кофе не было. Пожалуйста, я...
– Подождите, подождите, мистер Купер. Вы или заходили в комнату, или нет. Вы либо дали ему таблетку, либо...
– Говорю вам, я не давал.
– Вы когда-нибудь давали ему таблетки?
– Нет.
– Он ведь принимал транквилизаторы, верно?
– Я не знаю, что он принимал. Я никогда ему ничего не приносил.
– Никогда?
– Может, один или два раза. Аспирин. Когда у него голова болела.
– Но не транквилизатор?
– Нет.
– А витаминную капсулу?
– Он протянул ему таблетку, – сказал Уэзерли.
– Какую таблетку?
– Не знаю.
– Вспоминайте.
– Я вспоминаю. Маленькую таблетку.
– Какого цвета?
– Белую.
– Значит, таблетку? Такую, как аспирин? Да?
– Да. Да, кажется, такую. Я не помню.
– Но ведь вы видели это?
– Да, но...
Потом в следственном отделе они свели все это вместе. Они оставили подозреваемых в кабинете лейтенанта под наблюдением дежурного, а сами сели вокруг стола Кареллы и сравнили полученные ответы. Результат их не очень удовлетворил, но не удивил. Все они работали в полиции уже достаточно много лет, чтобы не удивляться тому, что люди возводят напраслину друг на друга. Каждый раз это их немного огорчало, но не удивляло. Они имели дело с фактами, и факты, касающиеся дела Стэна Джиффорда, они принимали с мрачной решимостью.
А факты были простые и обескураживающие.
Сравнив результаты допросов, они пришли к выводу, что все трое подозреваемых лгут.
Мария Вальехо действительно спорила с Джиффордом и действительно пила кофе, но она отрицала оба эти факта, поскольку понимала, насколько уличающими могут стать эти два внешне не связанных между собой события. Она поняла, что Джиффорда могли отравить, опустив что-то в его кофе. Если бы она признала, что в уборной пили кофе и что они с Джиффордом пили кофе вместе, и если бы, кроме того, она признала, что они спорили, разве ее нельзя было заподозрить в том, что она опустила смертельную дозу яда в чашку своего шефа? Поэтому Мария беззастенчиво лгала, но благородно отказывалась обвинить других. Ей было достаточно придумать собственный способ выхода из ситуации, которая представлялась ей зловещей западней.
Арт Уэзерли в самом деле пожелал своему работодателю сдохнуть, причем пожелал это вслух и в присутствии другого человека. В тот вечер Стэн Джиффорд на виду у миллионов потерял сознание. Арт Уэзерли, словно ребенок, загадавший страстное желание и увидевший, что оно осуществилось, не только поразился, но и испугался. Он сразу же вспомнил свои слова, сказанные в присутствии Джорджа Купера перед выходом в эфир, и совершенно определенно понял, что Купер их тоже вспомнит. Его страх усилился, когда он осознал, что был одним из последних людей, кто имел дело с еще живым Джиффордом, и что близость к Джиффорду в этом деле об отравлении в сочетании со случайным пожеланием во время репетиции могут послужить основанием для обвинения его в совершении убийства. Когда ему позвонили из полиции и попросили не уходить из дома, он понял, что выиграл в лотерее. Но отнюдь не поощрительный приз. В отчаянии он попытался оспорить утверждение Купера и бросить на него самого тень как на подозреваемого. Он видел несколько раз за последние три года, как Купер приносил Джиффорду таблетку аспирина, и решил выдумать на основе виденного ранее передачу таблетки в вечер смерти Джиффорда, тем самым безжалостно подставляя Купера. Но испуганный человек не заботится о том, на кого падает вина, лишь бы она пала не на него.
Почти таким же образом Купер приходит к неожиданному пониманию того, что он был не только одним из последних, кто общался с Джиффордом в этой жизни, но и самым последним. Несмотря на то что он провел с ним в уборной несколько минут, он решил, что безопаснее сказать, будто он лишь просунул в дверь голову. И поскольку по пути на сцену Джиффорд не говорил ни с одной живой душой, Купер счел, что будет мудро выдумать никогда не существовавшего оператора. Затем, чтобы с уверенностью выпутаться из очень сомнительной ситуации, он вспоминает ругань Уэзерли и вовремя рассказывает о ней детективам, хотя он точно знает, что выражение это произносится сотню раз за время любой телевизионной репетиции.
Все лжецы.
Но не убийцы.
После трехчасовых утомительных допросов детективы обрели уверенность, что все трое лжецов в некоем очистительном катарсисе начали говорить наконец правду. Да, мы лгали, признались они все поодиночке, но теперь мы говорим правду. Мы не убивали Стэна Джиффорда. Мы не можем отличить стро-не-помню-как-там-дальше от сапога. Кроме того, мы добрые милые люди – посмотрите на нас. Мы, конечно, лжецы, но не убийцы, нет. Мы не убивали. Это сущая правда.
Мы не убивали.
Детективы поверили им.
В своей профессиональной жизни они слышали достаточно лжи, чтобы знать, что у правды есть маленькое колечко, которое способно небоскребы рушить. Они отослали троицу по домам, не извинившись за доставленные неудобства. Боб О’Брайен зевнул, потянулся, спросил Кареллу, нужен ли он ему еще, надел шляпу и ушел. Мейер и Карелла сидели в комнате следователей за столом напротив друг друга. Было без четверти двенадцать. Зазвонивший телефон заставил их вздрогнуть. Мейер снял трубку.
– Мейер, 87-е отделение, – сказал он. – А, привет, Джордж. – Потом прошептал Карелле: – Это Темпл. Я попросил его проверить алиби Крэнтца. – А в трубку продолжил: – Что ты наскреб? Ясно. Ага. Ясно. Хорошо. Спасибо. – И повесил трубку. – Он наконец добрался до последнего человека в списке Крэнтца, того голливудского режиссера. Режиссер был в театре, только что вернулся в гостиницу. Его маленькая красотка при нем. – Мейер поднял брови.
Карелла смотрел на него устало.
– Что нарыл Темпл?
– Он говорит, все подтверждают алиби Крэнтца. Крэнтц поднялся в комнату спонсоров за добрых четверть часа до начала эфира и оставался там до того времени, когда Стэну стало плохо.
– М-м-м, – сказал Карелла.
Они мрачно смотрели друг на друга. Полночь пришла и ушла; наступил новый день. Мейер громко чихнул. Карелла зевнул, а затем устало провел рукой по лицу.
– Что ты думаешь? – спросил он.
– Ничего. А что ты думаешь?
– Ничего.
Они помолчали.
– Может, это самоубийство, – сказал Карелла.