Ночные кошмары - Макбейн Эд. Страница 5
– У вас одна собака?
– Да. – Слово утонуло в салфетке, прижатой ко рту. Миссис Харрис вытащила еще одну из пачки и снова высморкалась. – Собаки-поводыри дороги. Мне она не нужна. Я все время с Джимми, только что на работе без него, да с работы возвращаюсь, но у меня палочка. Я... Я... – слезы снова покатились у нее по щекам. Откуда-то из самой глубины, из груди, вырвалось мучительное рыдание, так что она даже задохнулась.
Карелла молчал. Миссис Харрис плакала, прижав к глазам салфетку. У нее за спиной, за окном, начал падать снежок. Интересно, закончили они там? Ребятам из лаборатории снег может помешать. Снег падал бесшумно. Она не могла знать, что идет снег. Ни видеть, ни слышать его не могла. Не переставая, она плакала, все в ту же вымокшую и смятую салфетку. В конце концов, откинувшись на спинку стула и подняв голову, она спросила:
– Что-нибудь еще?
– Миссис Харрис, как по-вашему, кто мог это сделать?
– Понятия не имею.
– У вашего мужа были враги?
– Нет. Он ведь слепой. – И опять Карелла прекрасно понял ее. У слепых не бывает врагов. Слепых жалеют, слепым сочувствуют, к слепым никто не испытывает ненависти.
– И никаких писем с угрозами в последнее время не получали, никто не звонил?
– Нет.
– Миссис Харрис, это был смешанный брак...
– Смешанный?
– Я хочу сказать...
– А-а – что я белая.
– Да. Может, среди ваших соседей или... сослуживцев были... ну те, кому этот брак очень не нравился.
– Нет.
– Расскажите мне о своем муже.
– А что вы хотите знать?
– Сколько ему было?
– Тридцать. В августе исполнилось.
– Он с рождения слепой?
– Нет, его ранили на войне.
– Когда?
– Десять лет назад. То есть через месяц будет десять. Четырнадцатого декабря.
– И давно вы замужем?
– Пять лет.
– Как ваше девичье имя?
– Изабел Картрайт.
– Миссис Харрис, – начал Карелла и смущенно замолк. – Скажите, другие женщины у вашего мужа были?
– Нет.
– А у вас мужчины?
– Нет.
– Как родственники отнеслись к вашему замужеству?
– Отец любил Джимми. Он умер два года назад. Джимми приезжал в Теннесси, когда он болел.
– А мать?
– Матери я не знала. Она умерла при родах.
– А вы родились слепой?
– Да.
– Братья или сестры у вас есть?
– Нет.
– А у мужа были?
– У него есть сестра. Крисси. Кристина. Вы что, записываете все это?
– Да, мэм. Вас что-то смущает? Тогда я могу...
– Нет, нет, пожалуйста.
– А родители вашего мужа живы?
– Мать жива. Софи Харрис. Она по-прежнему живет в Даймонбеке.
– Вы ладите?
– Да.
– Миссис Харрис. За последнее время не произошло ли каких-нибудь событий, способных настроить кого-то против...
– Нет.
– Пусть это выглядит сколь угодно неправдоподобно.
– Нет, даже вообразить себе не могу.
– Ну что ж, благодарю вас, – Карелла закрыл блокнот. По правилам, он должен был вызвать жену убитого в морг для опознания. Но это не стандартный случай. Конечно, Изабел Харрис могла ощупать лицо мужа и опознать его не хуже зрячей. Но такая процедура – тяжелое испытание. И оставалось только гадать, каково это – ощупывать тело. Может, лучше позвонить матери Джимми – пусть она опознает его. Софи Харрис. Живет в Даймондбеке. Он записал ее имя, утром позвонит. Но почему, с другой стороны, надо отказывать Изабел Харрис в праве, которое только ей принадлежит – отказывать лишь на том основании, что она слепая. Ладно, надо действовать прямо. Из многолетнего опыта он знал, что это самое лучшее, а может, и единственно правильное.
– Миссис Харрис, – сказал Карелла, – по правилам жене или мужу полагается опознать убитого. – Он заколебался. – Вы как?..
– Да, да, конечно. Прямо сейчас?
– Лучше всего было бы завтра утром.
– В какое время?
– Я заеду за вами в десять.
– Хорошо, в десять, – кивнула она.
Он пошел к двери, но на полдороге остановился. За окнами по-прежнему неслышно падал снег.
– Миссис Харрис...
– Да?
– Вы... Я могу быть вам чем-нибудь полезен?
– Нет, нет, спасибо.
Когда в дверь постучали, Изабел уже легла.
Она ощупала ручные часы – без двадцати двенадцать. Наверное, этот детектив вернулся, подумала она: почувствовал, наверное, что она ему лгала. Услышал что-нибудь в голосе или по лицу угадал. Она нарочно солгала ему, нарочно сказала «нет», да так решительно, чтобы сомнений не осталось. И вот теперь он вернулся: хочет, наверное, узнать, зачем она лгала. А теперь уже не важно, Джимми больше нет, так что можно было с самого начала сказать правду. Ну, хорошо, скажет сейчас. На ней была длинная теплая ночная рубашка, она всегда надевала ее зимой, но с наступлением весны спала голой. Джимми говорил, что не любит продираться к ней сквозь толстый слой одежды. Изабел опустила ноги на холодный деревянный пол. В одиннадцать отопление выключают, и в квартире становится холодно, как на улице. Она накинула халат и, вытянув руку, чтобы не наткнуться на стул справа, пошла к двери спальни. Прошла в гостиную – порог скрипнул, – миновала пианино, на котором так любил наигрывать Джимми: он играл по слуху, говорил, что из него мог бы получиться чуть ли не Сачмо. Черта с два!.. Удивительно, что она так расчувствовалась. Ведь она его уже год как не любила – и все равно слезы были искренними.
Она добралась до кухни и остановилась у входной двери.
– Кто там?
– Миссис Харрис?
– Да, а в чем дело?
– Полиция.
– Детектив Карелла?
– Нет, мэм.
– А кто же?
– Сержант Ромни. Откройте, пожалуйста. Мы вроде нашли убийцу вашего мужа.
– Минуту, – она сняла цепочку.
Он вошел в квартиру и закрыл за собой дверь. Слышно было, как щелкнул замок. Какое-то движение. Скрип половицы. Теперь он стоял прямо напротив нее.
– Где это?
Она не поняла.
– Куда он положил это?
– Положил что? Кто... Кто вы?
– Говори немедленно, куда он положил это, и тебе ничего не будет.
– Я не знаю, что вы имеете... Не знаю...
У нее уже готов был вырваться крик. Вся дрожа, она отступила и наткнулась на стену. Услышала скрежет металла о металл, почувствовала, что он приближается, и тут же что-то острое уткнулось ей прямо в горло.
– Ни звука! Где это?
– Я не понимаю, о чем вы говорите.
– Ты что, хочешь, чтобы я тебя прикончил?
– Нет, нет, не надо, но я, честное слово, не знаю...
– Ну так говори тогда, где...
– Прошу вас...
– Где? – внезапно он изо всех сил ударил ее, так что очки слетели на пол. – Где? – Он снова ударил ее. – Где? Где?
Глава 3
– Да, про времена года не со всяким поговоришь, – заметил Мейер. – Возьми хоть среднего жителя Флориды или Калифорний. Что они тебе скажут про времена года? Они считают, что погода должна быть всегда одинаковой, день за днем.
На уличного философа он был не особенно похож, хотя в данный момент поспешал по улице за Кареллой, философствуя на ходу. Выглядел он тем, кем и был на самом деле – полицейским на задании, направлявшимся к дому Харриса. Рослый, плотный, с пронзительно-голубыми глазами и лицом, которое казалось еще круглее, чем было на самом деле, Мейер был совершенно лыс, лыс давно, лет с тридцати.
Облысение стало результатом его феноменального терпения. Он родился в семье портного-еврея – чуть ли не единственной еврейской семье в округе. У старого Макса Мейера было своеобразное чувство юмора. Сына он назвал Мейером, и получилось Мейер Мейер. Ужасно смешно. «Мейер, Мейер, жид заблеял», – дразнили его соседские ребятишки. Как-то они привязали его к столбу и развели у самых ног костер. Мейер терпеливо молился, чтобы пошел дождь. Мейер терпеливо молился, чтобы кто-нибудь прошел мимо и пописал на огонь. Дождь, в конце концов, пошел, но еще до этого мальчик пришел к твердому убеждению, что в мире полно шутников. В итоге он научился жить в ладу со своим именем и привык не замечать всяческие шутки, шпильки, колкости и иронические высказывания по этому поводу. Но за все надо платить. У него начали выпадать волосы. К тридцати годам его череп сделался голым, как мускусная дыня. А теперь, когда лысый полицейский появился на телевизионном экране, возникли другие проблемы. И если хоть кто-нибудь в участке назовет его...