Предрассветный час (сборник) - Макбейн Эд. Страница 16

— Почему этот вечер отличается от всех других вечеров? — спросил он. — В каждый другой вечер мы можем есть и кислый и пресный хлеб, но в этот вечер — только пресный хлеб; во все другие вечера мы можем есть любые травы, но в этот вечер — только горькие...

Зазвонил телефон. Мейер остановился и посмотрел на жену. На мгновение оба помедлили, не желая нарушать ритуал. Но тут же Мейер еле заметно пожал плечами. Может быть, идя к телефону, он напоминал себе, что прежде всего он полицейский, а уж потом еврей.

— Алло? — сказал он.

— Мейер, это Коттон Хейз.

— Что такое, Коттон?

— Послушай, я понимаю, что у вас праздник...

— Да в чем дело?

— Убийство, — сообщил Хейз.

Мейер спокойно сказал:

— У вас всегда убийство.

— Тут другое. Патрульный пять минут назад прибежал. Закололи человека в проулке за...

— Коттон, я не понимаю, — возразил Мейер. — Я ведь обменялся дежурством со Стивом. Он что, не пришел?

— Что там такое, Мейер? — спросила Сара из столовой.

— Ничего, ничего, — ответил Мейер. — Стив там? — спросил он Хейза с раздражением в голосе.

— Да тут он, сейчас отошел ненадолго, но не в этом дело.

— Да в чем же? — спросил Мейер. — Я как раз был в середине...

— Такой случай, что ты нужен, — сказал Хейз. — Ты уж прости ради бога. Но такие обстоятельства... Мейер, бедняга, которого нашли в проулке...

— Ну, что такое с ним? — спросил Мейер.

— Мы думаем, что это раввин, — ответил Хейз.

Глава 2

Служителя Еврейского центра в Айсоле звали Ирмияху Коэн, а сам он, представляясь, использовал еврейское название синагогального служки — шамаш. Он был лет шестидесяти, высок, худ, одет в мрачный черный костюм. Возвращаясь в синагогу с Кареллой и Мейером, он немедленно надел на голову ермолку.

Только что они втроем стояли в переулке за синагогой, глядя на тело убитого раввина и красный ручеек, с которым утекла жизнь. Ирмияху, не скрываясь, плакал, закрыв глаза, не в силах глядеть на убитого, который был духовным руководителем еврейской общины. Карелла и Мейер, уже давно служившие в полиции, не плакали.

Трудно не заплакать при виде заколотого насмерть человека. Черная одежда раввина и молитвенная накидка с бахромой пропитались кровью, но, к счастью, скрывали от взора множество колотых ран на груди и животе. Их потом будут осматривать в морге при описании внешнего вида трупа и перечислять количество, местонахождение, размер, форму и направление разрезов и глубину проникновения. Так как двадцать пять процентов всех смертельных колотых ран имеют результатом ранение сердца, так как в области сердца убитого раввина было страшное скопление колотых ран и влажная масса свернувшейся крови, оба детектива автоматически заключили, что причиной смерти является ранение сердца, и мысленно поблагодарили судьбу, что раввин был полностью одет. Не раз приходилось им бывать в моргах и видеть голые мраморные столы с обнаженными трупами, которые уже не кровоточили, так как из них навсегда утекли и кровь и жизнь. Кожные покровы, разорванные, как непрочная марля, мягкие внутренности, лишенные защитного покрова, вывернутые, выставленные напоказ, зияющие кровавые раны, кишки — все вызывало дурноту.

Убитый же раввин еще был хозяином своего тела, и пока виднелась только небольшая часть его, куда обрушилась ярость убийцы. Глядя вниз на убитого, ни Карелла, ни Мейер не плакали, но у них сузились глаза и в горле все пересохло. Заколотая жертва убийства — страшное зрелище. Человек, действовавший ножом, был вне себя от ярости. Единственными видными частями тела раввина были руки, шея и лицо, и хотя смертельные раны были не здесь, а прятались под черной одеждой и молитвенной накидкой, но именно эти открытые беззащитные места взывали к Небу. На горле раввина было два небольших пореза, почти как у нерешительного самоубийцы. Более глубокий поперечный разрез на шее спереди обнажил трахею, сонные артерии и яремную вену, но они не были перерезаны — по крайней мере, так казалось Карелле и Мейеру. Несколько порезов было около глаз и большая рана пересекала переносицу.

Но Карелла и Мейер болезненно отвели глаза от других ран — от рассеченных ладоней раввина. Они знали, что это следы самозащиты. Эти раны выглядели страшнее других, по ним сразу представилось, как безоружный человек пытается защититься от взмахов ножа убийцы, подняв руки в беспомощной защите. Болтались рассеченные пальцы, ладони были разрублены. Патрульный полицейский, первым увидевший убитого, официально свидетельствовал медэксперту, что это и есть обнаруженный им труп. Второй патрульный оттеснял любопытных прохожих за только что поставленный полосатый барьер ограждения. Криминалисты и фотографы уже начали работать.

Карелла и Мейер с облегчением снова вошли в синагогу.

Помещение было безмолвным и пустым — место моления и ни одного молящегося. Они сидели на складных стульях в пустом зале. Вечный светильник горел над ковчегом, в котором хранилась Тора — Пятикнижие Моисея. По обеим сторонам ковчега стояли зажженные подсвечники — меноры, традиционная принадлежность каждого еврейского молитвенного дома.

Детектив Стив Карелла начал со своей традиционной принадлежности — достал записную книжку, открыл ее на чистой странице и с карандашом в руке начал опрашивать служителя синагоги. Традиционные вопросы шли по классической схеме.

— Как фамилия раввина? — спросил он.

Ирмияху высморкался и сказал:

— Соломон. Рабби Соломон.

— Имя?

— Яаков.

— Джейкоб, — уточнил Мейер. — Джейкоб Соломон.

Карелла кивнул и записал имя.

— Вы еврей? — спросил Ирмияху у Мейера.

Мейер помедлил мгновение и ответил:

— Да.

— Он одинокий или женат? — продолжал Карелла.

— Женат, — ответил Ирмияху.

— Имя его жены вы знаете?

— Не уверен. По-моему, Хава.

— Пиши: Ева, — перевел Мейер.

— Где жил раввин, вы знаете?

— Да. Это дом на углу.

— А адрес?

— Не знаю. Это дом с желтыми ставнями.

— Как вы сейчас оказались здесь, мистер Коэн? — спросил Карелла. — Вам кто-нибудь сообщил о смерти раввина?

— Нет. Нет, я часто бываю в синагоге. Проверить светильник, понимаете?

— Какой светильник, сэр? — спросил Карелла.

— Вечный светильник. Который над ковчегом. Он должен гореть всегда. Теперь во многих синагогах в светильнике маленькая электрическая лампочка. Мы же одна из тех немногих синагог в городе, которые пользуются для этого маслом. И как шамаш я считаю своим долгом проверять светильник...

— У вас ортодоксальная синагога? — спросил Мейер.

— Нет. Консервативная, — ответил Ирмияху.

— Теперь синагоги делятся на три типа, — объяснил Мейер Карелле. — Ортодоксальные, консервативные и реформированные. Тут теперь не так просто.

— Да, — выразительно сказал Ирмияху.

— Значит, вы шли в синагогу проверить светильник, — уточнил Карелла. — Правильно?

— Правильно.

— И что дальше?

— Я увидел полицейскую машину сбоку у синагоги. Я подошел и спросил, в чем дело. И они мне сказали.

— Так... Когда вы в последний раз видели раввина живым, мистер Коэн?

— На вечерней службе.

— Служба начинается после захода солнца, Стив. Еврейские сутки начинаются...

— Это я знаю, — сказал Карелла. — В какое время заканчивается служба, мистер Коэн?

— Примерно в полвосьмого.

— И раввин был здесь? Так?

— Ну, он вышел, когда служба кончилась.

— А вы остались в синагоге. У вас были какие-то дела?

— Да. Я собирал молитвенные накидки и ермолки и надевал...

— Ермолки — это шапочки, — сказал Мейер. — Такие маленькие черные...

— Да знаю я, — ответил Карелла. — Продолжайте, мистер Коэн.

— И надевал римоним на ручки свитков.

— Надевал что, сэр? — переспросил Карелла.

— Ну, великий талмудист, — ухмыльнулся Мейер. — Даже не знает, что такое римоним. Это такие серебряные набалдашники, Стив, в форме плодов граната. Символ плодородия, наверное.