Протяни ребятам руку - Макбейн Эд. Страница 3

– Она вскинула на меня свои голубые глазки, похлопала кукольными ресничками и сказала: «Я спешу, если вам нужно обязательно вручить мне ваш идиотский чек, давайте побыстрее!»

– Ого! – прокомментировал Хейз.

– Я, естественно, спросил, что за спешка, и она ответила, что ровно через пять минут должна быть на сцене.

– На какой сцене? Какого-нибудь стоящего театра?

– Да нет. Она танцевала в музыкальной комедии, которая имела аншлаг. Было около половины девятого. Вот она и летела сломя голову, чтобы успеть к поднятию занавеса. Я вытащил ручку и книжку чеков, и тут она промолвила: «Может вы предпочтете два билета на самое популярное в городе шоу?» И начала рыться в своей сумочке, а ее пышные грудки, казалось, вот-вот выплеснутся из крошечного бюстгальтера и остановят к черту весь транспорт до самого Аквариума.

– Ну, как тебе понравилось шоу? – поинтересовался Карелла.

– Я не взял билеты.

– Почему?

– Потому что, выписывая чек, я имел возможность наслаждаться великолепным шоу, которое исполнялось исключительно для меня. Мне потребовалось минут двадцать, чтобы выписать квитанцию, и все это время она извивалась и дергалась на своем месте, жонглируя и колыхая своими спелыми ананасами, готовыми выпасть из крошечных чашечек. Ну, мужики, это было потрясающее зрелище!

– Да, скромным и сострадательным тебя никак не назовешь, – заключил Карелла.

– Да, этим я не отличаюсь, – согласился Паркер не без самодовольства.

– А я однажды остановил парня на бульваре Луиса Фримена, – перехватил инициативу Карелла. – Он ехал со скоростью восемьдесят миль в час. Пришлось включить сирену, чтобы остановить его. Я вышел из машины, намереваясь направиться к нему, когда дверцы распахнулись, и он, выскочив из машины, побежал в мою сторону.

– Хулиган? – спросил Хейз.

– Нет. Но как раз это я и подумал. Мне показалось, что я напал на типа, убегающего от Закона. Похоже было, что он готов в любую минуту выхватить пистолет.

– А он что?

– Он подбежал ко мне, подпрыгивая то на одной, то на другой ноге, сказал, что знает о превышении скорости, но у него острый приступ диарреи, и он должен скорее найти заправочную станцию, чтобы попасть в туалет.

– Вот юмор! – Паркер разразился смехом.

– Ты его отпустил? – спросил Хейз.

– Какого черта? Просто быстро выписал чек.

– А я расскажу вам, как я отпустил одного, – признался Хейз. – Это произошло, когда я дежурил в тридцатом округе. Парень мчался, как сумасшедший. Когда я остановил его, он только взглянул на меня и спросил: «Вы собираетесь выписать мне чек?» Я посмотрел на него и ответил: «Совершенно верно, черт возьми». Он уставился на меня и долго смотрел, покачивая головой. Затем произнес: «Все правильно. Вы выписываете мне чек, и я прикончу себя».

– Что он хотел этим сказать, черт возьми?

– Как раз этот вопрос я ему и задал. Но он не отвечал, а продолжал смотреть на меня, покачивая головой. Как будто эта квитанция была последней каплей. Понимаете? У меня возникло чувство, что этот день оказался для него таким днем, когда все не ладится, все валится из рук. Я понял, если я выпишу ему вызов в полицейский участок, он, приехав домой, обязательно отравится газом или выпрыгнет в окно. Я просто чувствовал это, глядя на него.

– И ты отпустил его, добрый самаритянин.

– При чем тут самаритянин, – оправдывался Хейз. – Если бы вы увидели глаза этого парня, вы бы поняли, что он не шутил.

– А у меня однажды был случай с женщиной, – начал было Клинг, самый молодой из детективов, в тот момент, когда патрульный полицейский Дженеро ворвался в дежурку с маленькой голубой дорожной сумкой. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: ему не до шуток. Он нес сумку в правой руке, отведя ее далеко от себя, как будто боясь прикосновения к ней. Он протолкнулся через вертушку в решетке, которая отделяла дежурку от коридора, подошел прямо к столу Паркера и опустил сумку посередине стола, всем своим видом давая понять, что он выполнил свою функцию и теперь рад, наконец, отделаться от своей ноши.

– Что там у тебя, Дик? – спросил Хейз.

Дженеро был не в состоянии говорить. С бледным лицом и вытаращенными глазами он делал попытки что-то сказать, но не смог выдавить из себя ни слова. Тряся головой, он только указывал на сумку. Хейз озадаченно посмотрел на сумку и начал расстегивать молнию. Дженеро отвернулся, казалось, его сейчас стошнит.

Хейз заглянул в сумку и произнес: «Господи Иисусе, где ты это нашел?»

– Что это? – полюбопытствовал Клинг.

– О Господи, – сказал Хейз, – жуть какая-то. Боже, уберите это из дежурки. Я позвоню в морг, – гримаса отвращения исказила его лицо. Он не мог заставить себя еще раз заглянуть в сумку. – Я позвоню в морг. Бога ради, уберите это отсюда. Отнесите вниз.

Карелла взял сумку и вышел из комнаты. Он не заглянул в сумку. В этом не было необходимости. Он давно работал в полиции, и по выражению лица Хейза ему было ясно, что в сумке обнаружен орган человеческого тела.

Глава 3

Конечно, подобные случаи дьявольски омерзительны.

Но не надо иллюзий. Смерть в любом случае чертовски безобразна. Здесь двух мнений быть не может. Если ты один из тех, кому нравятся фильмы, где после выстрела из револьвера на груди жертвы появляется всего лишь слегка дымящаяся точка, тебе нечего делать в полиции. Или если ты один из тех, кто думает, что все мертвецы выглядят так, как будто спят, твое счастье, что ты не полицейский. Если ты полицейский, ты знаешь, что смерть далеко не приятное зрелище. Это самое отвратительное и страшное, что может произойти с человеком.

Если ты полицейский, ты знаешь смерть в ее самом жутком обличье, потому что тебе приходится сталкиваться с ней как с результатом грубого насилия. Всего вероятнее, тебя не раз выворачивало от вида того, с чем тебе приходилось иметь дело. Вероятнее всего тебе случалось не раз дрожать от страха, потому что смерть имеет ужасное свойство напоминать человеку, что его тело может кровоточить, а кости – ломаться. Если ты полицейский, ты никогда не привыкнешь к виду трупа или его органа, как бы долго ты с этим не имел дело, каким бы сильным и твердокаменным ты ни был.

Вид человеческого тела, над которым поработали топором, не может не вызывать ужаса. Устрашающий вид черепа, чем-то напоминающего искромсанный арбуз, раны, нанесенные крест-накрест и параллельно, кровоточащие безобразные раны, покрывающие голову, лицо и шею, вывернутая гортань такой яркой окраски, что кажется, что она пульсирует, но это пульсация цвета, а не жизни, потому что жизнь ушла, вылетела из-под безжалостного лезвия бездушного топора. Все это не может не вызывать отвращения.

Нет ничего приятного в посмертном вскрытии тела, будь то мужчина или женщина, ребенок или взрослый. Газообразование, обесцвечивание тканей головы и туловища, отделение кожного покрова, вен, высунутый язык, трупные пятна – ничего, что могло бы успокоить.

Не может быть ничего успокоительного в пулевых ранах, в разорванной, искромсанной человеческой плоти, в скапливающихся под кожей газах, в тканях, сожженных и обугленных огнем и дымом, в попавших в тело частичках пороха, в зияющих в человеческом теле дырках от пуль – ничего, что могло бы вызвать положительные эмоции.

Если ты полицейский, ты знаешь, что смерть мерзка и пугающе безобразна. Если ты полицейский, ты или приучаешь себя иметь дело с мерзким и пугающе безобразным, или уходишь из полиции.

В дорожной сумке оказался обрубок человеческой руки, леденящий душу.

Человек, к которому она попала на экспертизу, был ассистентом отдела медицинской экспертизы Полем Блейни, невысоким мужчиной с жидкими черными усами и фиолетовыми глазами. Блейни не испытывал особого удовольствия, когда ему приходилось иметь дело с отдельными органами человеческого тела, и он часто задавал себе один и тот же вопрос: почему ему – младшему сотруднику отдела экспертизы – неизменно доставалось исследовать самые неприятные экземпляры – последствия автомобильных катастроф, пожаров или прожорливых крыс. Но он понимал, что вынужден выполнять эту работу. Сегодня это была человеческая рука, отсеченная у запястья. Вот и все, что дано. Требуется определить расовую принадлежность, пол, возраст, возможный рост и вес человека, которому она принадлежала.