Румпельштильцхен - Макбейн Эд. Страница 2

Тогда, в середине шестидесятых Викки пела хард-рок, но музыка, что по мере моего приближения к ресторану становилась все громче и громче, напоминала скорее что-то из репертуара биг-бендов поры конца тридцатых-начала сороковых годов, незадолго до того как ей или мне было суждено появиться на свет. Сам я родился в 1943 году, через год после того, как мой отец ушел на войну. Но на самом же деле, сражаться на фронтах Второй мировой войны ему вовсе не пришлось. В связи с тем, что до войны отец был практикующим юристом в Иллинойсе, то попав в армию, он тут же был назначен в канцелярию генерального прокурора военно-юридической службы, в связи с чем ему было присвоено офицерское звание и большую часть войны он провел в Форт-Брегг. Демобилизовался отец в 1945 году в звании подполковника. В годы отрочества и юности, проведенных мною в Чикаго, я слушал ту музыку, что была характерна для периода перехода от поп-музыки к року. Тогда моими кумирами (помимо Элвиса, разумеется) были группы, названия которых по нашим сегодняшним меркам звучат уж как-то чересчур сдержанно: «Эллегантс», «Эверли Бразерс», «Плейтерс», «Чампс», «Дэнни энд Джуниорс» и тому подобные. Виктория Миллер не спешила появляться на сцене до тех пор, пока рок не завоевал себе прочных позиций. Это было в 1965 году, ей тогда только-только исполнилось двадцать, а мне было уже 23, и я в то время уже изучал юриспруденцию в Нортвестерне, решив пойти по стопам своего отца. К тому времени я, по-видимому, был уже слишком взрослым и решительно настроенным на свою будущую карьеру, чтобы продолжать еще и следить за тем, какие события происходят в мире популярной музыки; три недели назад при нашей первой встрече Викки упомянула название своего первого хита, разошедшегося в свое время миллионным тиражом, и ставшего «золотым» диском пятнадцать лет назад, и мне пришлось долго напрягать память, чтобы вспомнить его. (Да, кстати, назывался он «Безумие»). Группа с которой Викки выступала, называлась «Уит», и песня эта — позднее вышедшая отдельным синглом — вошла в альбом, записанный студией «Ригэл Рекордз». Сейчас такой фирмы уже нет, а в те годы у них были студии в Новом Орлеане.

В вестибюле ресторана висела афиша с фотографией Викки. Она была укреплена на одной из тех деревянных треног, что очень напоминают собой мольберт художника. Нет никакого сомнения в том, что фотография эта была сделана профессиональным фотографом. На том фото длинные черные волосы, обрамлявшие лицо Викки, казались слишком уж приглаженными, улыбающиеся губы лоснились глянцевым блеском, а в зрачках ее темных глаз сверкали те точечные блики света, подметить которые могут только профессиональные фотографы, что позволяет им сделать фотографию «живой». Викки казалась совсем не похожей на себя, на том фото не было совершенно видно ее характера. А еще на той афише она выглядела намного моложе своих почти тридцати пяти лет, и мне показалось, что фото это было сделано еще тогда, когда Викки была в зените славы, в дни когда она наслаждалась пьянящим успехом, обрушившимся на нее после выхода трех ее альбомов. Надпись под фотографией гласила: «СЕГОДНЯ В ПРОГРАММЕ: ВИКТОРИЯ МИЛЛЕР, СТУДИЙНАЯ ПЕВИЦА». «Студийной» певицей Викки не была вот уже почти двенадцать лет. И вот теперь с пятницы она пела в «Зимнем саду». Я же шел туда в воскресенье. Все дело в том, что весь этот уикэнд я провел вместе со своей дочерью Джоанной, и все это время мы были на моей яхте, названной мною «Пустозвон» (это единственное материальное приобретение, доставшееся мне от брака), на которой мы доплыли до Санибеля и вернулись затем обратно, и теперь прошло лишь всего полчаса, как я отвез Джоанну обратно к Сьюзен. В тот вечер мне впервые выпала возможность побывать на выступлении Викки, и я ждал этого с большим нетерпением.

Тем временем часы показывали уже без десяти минут девять, и хозяйка, одетая в длинное черное платье с высоким разрезом до самого бедра, подвела меня к столику, находившемуся у самой сцены. В Калусе было много «семейных» ресторанов, практиковавших ранние ужины для пожилых горожан, и цены для них при этом были существенно снижены. Для этих же «халявщиков», как я обычно называл их, когда мне особенно хотелось досадить своей бывшей жене, устраивали также и специальные «удешевленные» сеансы во многих городских кинотеатрах: иди в кино на пять вечера, и за вход с тебя возьмут всего полтора доллара. Но что касается «Зимнего сада», то здесь хозяева пытались привлечь совсем другую клиентуру, так сказать более утонченную и возвышенную, чем все эти трясущиеся от старости леди в своих неизменных танкетках и их незадачливые спутники в пестрых гавайских рубашках. В «Зимнем саду» время ужина наступало только в семь часов вечера. У Викки было запланировано по одному концерту каждый вечер, в девять часов. Время это было выбрано с таким расчетом, чтобы ее выступление могли увидеть и те, кто уже отужинав, задерживался в ресторане, чтобы посидеть в холле и пропустить еще бокал-другой вина, а также и те из посетителей, кто был непрочь провести здесь несколько часов, остававшихся до полуночи, отдавая предпочтение более крепким напиткам. Расположившись за столиком, я огляделся по сторонам: в помещении помимо меня находилась еще небольшая горстка людей — не очень-то обнадеживающий признак.

В Калусе почти каждый ресторан или бар старался предложить хоть что-нибудь из разряда «живых» развлечений, но чаще всего «развлечение» это состояло из какого-нибудь одного единственного бородатого переростка, бренчащего на гитаре и исполняющего под собственный аккомпанимент одно из двух: или что-нибудь из фольклора или же «…мелодию, которую я сочинил прошлым летом во время путешествия в восхитительных горах Северной Каролины». Но все же следует сказать, что человек, сидящий теперь за роялем, был на самом деле настоящим музыкантом, заслуживающим внимания. Ему удалось сделать себе карьеру концертного пианиста, после чего он отошел от выступлений, уехал из Нью-Йорка и обосновался в доме на рифе Сабал у нас в Калусе. Он часто аккомпанировал гастролировавшим певцам в зале «Хелен Готлиб Мемориал Аудиториум». Было видно, что «Зимний сад» ни в чем не скупился на то, чтобы переманить к себе клиентуру от своих многочисленных конкурентов. Январь в Калусе был решающим месяцем сезона, и если им не удастся заработать большие «бабки» теперь или за последующие месяцы, то очень возможно то, что после Пасхи они просто напросто окажутся не у дел.

Ровно в девять свет в зале погас, и чей-то голос объявил: «Дамы и господа… Мисс Виктория Миллер». Викки появилась подобно призраку. Она была одета во все белое и тут же оказалась в круге яркого света, который решительно вывел ее на небольшую сцену. Викки слегка дотронулась до плеча аккомпаниатора, поприветствовав его таким образом, и, застенчиво склонив голову, встала у рояля. Затем она вскинула голову и отбросила назад свои длинные черные волосы, при этом лучезарно улыбнувшись присутствующим. Окружавший Викки круг света плавно исчез, и ему на смену пришло холодное голубое сияние, придававшее ослепительно белому платью Викки какой-то ледяной оттенок. Прозвучало несколько затянутое музыкальное вступление. Казалось, что Викки хотела сначала перевести дыхание. Она взяла в руки микрофон и запела.

Если быть до конца честным, пела она ужасно.

— И как я сегодня? — спросила она.

Мы ехали в моей «Карманн-Гиа», двигаясь по кольцевому шоссе Люси-Сэкл. Часы в машине показывали время — 23:05. Викки сменила свое концертое платье на повседневную одежду; на ней была темно-синяя юбка, открытые лодочки на высоких шпильках, белая блузка и светло-голубой кардиган. Они сидела в довольно свободной позе, закинув ногу на ногу и нервно покачивая при этом ступней. В жизни кроме Викки мне приходилось знавать еще одного человека, которому приходилось выступать на публике. Это был студент университета в Нортверстерне, подрабатывавший по выходным в зале, где проводились кулачные бои. В его задачу входило развлекать публику в перерывах между поединками. После каждого такого выступления нервы у него были взвинчены до предела, и казалось, что он весь вибрирует, словно высоковольтный провод под напряжением. С Викки сейчас творилось нечто подобное, она сидела рядом со мной, и ее откровенно била дрожь. И это было мне на руку, потому что в тот день я рассчитывал наконец-то затащить ее в постель.