Ружье - Макбейн Эд. Страница 12
– Ты не хочешь зажечь свет? – спросила она.
– Нет, так лучше.
– Красивый вид.
– Угу.
– Мне нравится вон та башня. Видишь?
– Вижу.
Она еще немного постояла у окна, затем быстро поцеловала его и спросила:
– Хочешь чего-нибудь выпить?
– А ты?
– Хочу. Я устала, – сказала Синди, вздохнула и прошла в ванную.
Он услышал, как побежала вода, встал, зажег свет и подошел к столику, на котором она держала спиртное.
– Бурбон кончился! – сообщил он.
– Что?
– Бурбона нет. Кончился.
– Ладно, я выпью немного шотландского виски.
– Не слышу.
– Виски! – крикнула Синди. – Шотландского. Чуточку!
– Хорошо.
– Что, что?
– Хорошо, говорю.
Он улыбнулся и прошел с бутылкой шотландского в маленькую кухню. Там он вынул из шкафа два низких стакана, щедро налил в каждый, а потом чуть не сломал руку, пытаясь вытащить из морозильника примерзший поднос с кубиками льда. Кое-как он счистил иней хлебным ножом, бросил в каждый стакан по два кубика и отнес выпивку в спальню. Синди в лифчике и комбинации доставала из шкафа халат. Не оборачиваясь к нему, она сказала:
– Я знаю, о чем будет моя диссертация.
– О чем? Вот твой стакан.
– Спасибо. – Она повернулась, взяла стакан и бросила халат на кровать. Затем сделала хороший глоток, хмыкнула удовлетворенно, поставила стакан на комод и сообщила: – В июне я получаю магистра. Пора думать о докторской.
– Пора, – подтвердил Клинг.
– Знаешь, о чем я хочу писать диссертацию? – спросила Синди, одной рукой расстегивая лифчик.
– Нет, о чем?
– О сыщиках. Детектив как вечно подсматривающий индивидуум.
Клинг решил, что она шутит, но в этот момент она сняла лифчик, и он впрямь почувствовал себя человеком, подглядывающим в замочную скважину. Синди без тени улыбки рассталась с комбинацией и трусиками и набросила на себя халат. Завязывая пояс, она спросила:
– Что ты на это скажешь?
– Ты серьезно?
– Ну конечно, – сказала она, глядя на него с недоумением. – Вполне серьезно. С какой стати я буду шутить по поводу своей докторской?
– Ну, я не знаю, мне показалось...
– Конечно, я серьезно, – повторила Синди на этот раз уже сердито и снова взяла свой стакан. – А что? Тебе не нравится тема?
– Я не знаю, что ты имеешь в виду, – пробормотал Клинг. – Такое странное название...
– Я пока не уверена, что она будет называться именно так, – раздраженно ответила Синди. Она отхлебнула еще виски и сказала: – Пойдем в гостиную.
– Почему бы нам не побыть здесь? – удивился Клинг.
Синди пристально на него посмотрела, а он пожал плечами и попробовал улыбнуться.
– Я очень устала, – наконец сказала она. – У меня был жуткий день. К тому же скоро у меня начнутся месячные.
– Тем более...
– Нет, пошли, – сказала она и вышла из спальни.
Клинг тупо проводил ее взглядом и, когда она уже исчезла за дверью, еще долго смотрел в пустоту. Затем он сделал большой глоток, насупился и отправился в гостиную. Она сидела, положив босые ноги на стул, и глядела в окно.
– По-моему, это хорошая идея, – сказала она, не оборачиваясь.
– Ты о чем?
– О диссертации, – раздраженно ответила Синди. – Берт, мы можем хотя бы на минуту выбросить из головы секс?
– Мы?
– Ты, – поправилась она.
– Попробую.
– Дело не в том, что я не люблю или там не хочу тебя, просто сейчас мне этого не хочется. Мне скорее хочется плакать.
– Почему?
– Я же тебе сказала. У меня скоро месячные. За день-другой до этого я чувствую себя просто инвалидом.
– Что поделаешь.
– И кроме того, мне не дает покоя диссертация.
– Над которой ты все равно начнешь работать не раньше июня.
– Нет, в июне я получаю магистра. Над диссертацией я начну работать не раньше сентября. Но не все ли равно? Мне ведь так или иначе надо когда-то о ней подумать!
– Наверно, но все-таки...
– Что с тобой сегодня, Берт?
– У меня выходной.
– Никакой логики! Лично у меня сегодня выходного не было. Я пришла на работу в девять утра и приняла двадцать четыре человека. Я устала, настроение паршивое, и вот-вот у меня начнутся...
– Ты уже говорила.
– Что ты ко мне все время цепляешься?
– Синди, – сказал он, – может, я пойду домой?
– Это еще почему?
– Мне не хочется с тобой препираться.
– Иди домой, если тебе так хочется.
– Я пошел.
– Погоди.
– Синди!
– Господи, делай, что хочешь, – сказала она. – Мне все равно.
– Синди, я тебя очень люблю. Но пожалуйста, перестань!
– Тогда почему ты не хочешь поговорить о моей диссертации?
– Почему не хочу? Очень даже хочу!
– Нет, ты хочешь только в постель!
– Что в этом плохого?
– Ничего, кроме того, что я не хочу.
– Пожалуйста!
– И не надо говорить таким обиженным голосом.
– Я не обиделся.
– Ты мог бы хоть из вежливости поинтересоваться моей диссертацией, Берт. Спросить, о чем она.
– О чем она?
– Иди к черту! Ничего я тебе сейчас не скажу.
– Не хочешь – как хочешь.
– Вот и отлично, – сказала Синди.
– Синди, – произнес он после паузы, – я тебя просто не узнаю, когда ты делаешься такой...
– Какой такой?
– Такой стервой.
– Как это ни печально, стервозность – свойство моего характера. Если ты любишь меня, люби во мне и стерву.
– Нет, стерву я любить не собираюсь, – сказал Клинг.
– Как хочешь. Дело хозяйское.
– Так о чем же твоя диссертация?
– Не все ли тебе равно?
– Спокойной ночи, Синди. Я пошел.
– Правильно, бросай меня, когда мне плохо!
– Синди...
– Она же о тебе, ты сам мне подсказал эту тему! А теперь иди домой. Тебе ведь наплевать, что я тебя так люблю, что думаю о тебе день и ночь и даже решила написать о тебе диссертацию. Так что давай, ступай с Богом, мне тоже плевать!
– О Господи! – сказал Клинг.
– Вот именно. О Господи!
– Расскажи мне о диссертации.
– Тебе действительно интересно?
– Еще как!
– Ну-ну, – сказала Синди. – На мысль о ней меня навел фильм Антониони. Помнишь там фотографии?
– Какие фотографии?
– Там в одном эпизоде герой увеличивает черно-белые снимки, чтобы понять, что же все-таки произошло.
– Помню.
– Так вот, я подумала, что в основе этого лежит неудовлетворенное детское желание подсмотреть акт.
– Что, что?
– Совокупление отца и матери.
– Если ты будешь говорить о сексе, я лучше пойду.
– Я серьезно.
– Извини, тогда продолжай.
– Любовная сцена – загадка для ребенка, – сказала Синди. – Он может наблюдать ее изо дня в день, совершенно не понимая, что происходит. Фотограф в том фильме, если ты помнишь, сделал в парке множество снимков целующейся парочки. Ты помнишь или нет?
– Помню.
– Что является символическим отображением созерцания ребенком полового акта. Женщина молода и хороша собой, ее играла Ванесса Редгрейв, – именно такой и воспринимает ребенок мать.
– Ребенок видит в матери Ванессу Редгрейв?
– Молодую и красивую женщину, Берт! Ей-богу, если ты будешь...
– Извини, я просто так. Давай дальше.
– Я говорю более чем серьезно! – сказала Синди и взяла из инкрустированной шкатулки сигарету. Клинг дал ей прикурить. – Спасибо, – сказала она и выпустила струйку дыма. – О чем я?
– О молодой и красивой матери.
– Вот-вот. Именно так воспринимает ребенок мать, он видит в ней молодую и красивую девушку, на которой хотел бы жениться сам. Ты ведь слышал, как дети говорят, что хотели бы жениться на мамочке?
– Слышал.
– Ну вот, женщину в парке играет молодая и красивая Ванесса Редгрейв. А мужчина гораздо старше ее, у него в волосах седина. В фильме это даже как-то подчеркивается. Точно не помню, но фотограф, кажется, говорит, что ее любовник слишком стар для нее. Понимаешь?
– Ты хочешь сказать, что он – воплощение отца?
– Именно. А значит, эпизод в парке, когда фотограф снимает любовников, можно истолковать как наблюдение маленьким мальчиком любовной сцены между матерью и отцом.