Джеймс - Эверетт Персиваль. Страница 4

– Пап, зачем нам это учить?

– Белые привыкли, что мы разговариваем так, а не иначе, и лучше нам не обманывать их ожиданий, – пояснил я. – Если мы дадим им почувствовать их неполноценность, хуже будет лишь нам. Точнее, если мы не дадим им почувствовать их превосходство. Ну да хватит об этом, повторим-ка лучше основы.

– Не смотреть в глаза, – сказал мальчик.

– Верно, Верджил.

– Никогда не заговаривать первыми, – сказала девочка.

– Правильно, Фебруари, – подтвердил я.

Лиззи посмотрела на детей, потом на меня.

– В разговорах с другими рабами никогда не упоминать о чем бы то ни было прямо, – сказала она.

– Как мы это зовем? – спросил я.

– Намеки, – ответили дети хором.

– Отлично. – Они были довольны собой, и мне не хотелось их огорошивать. – Давайте поупражняемся в переводе на примере различных ситуаций. Для начала – крайние случаи. Вы идете по улице и вдруг замечаете, что на кухне у миссис Холидей пожар. Она стоит во дворе, спиной к дому, и ничего не видит. Как вы ей сообщите?

– Пожар, пожар, – ответила Дженьюари.

– Это прямо. Но почти правильно, – сказал я.

Самая младшая, тоненькая и высокая пятилетняя Рейчел, предположила:

– Божечки, миссум, вы ж поглядите!

– Великолепно, – сказал я. – Почему это правильно?

Лиззи подняла руку.

– Потому что мы должны оставлять за белыми право первыми замечать неприятности.

– И почему? – уточнил я.

– Потому что им нужно все знать лучше нас, – ответила Фебруари. – Потому что им нужно самим все замечать.

– Хорошо, хорошо. Вы сегодня отлично соображаете. Ладно, а теперь представим, что загорелся жир. Она забыла бекон на плите. Миссис Холидей собралась заливать его водой. Что вы скажете? Рейчел?

– Миссум, от воды бундет только хужей, – подумав, ответила та.

– Разумеется, так и есть, но в чем недостаток этой фразы?

– Ты указала ей на ошибку, – вставил Верджил.

Я кивнул.

– И как лучше сказать?

Лиззи уставилась в потолок и задумчиво проговорила:

– Не угодно ли вам, чтобы я принесла песку?

– Верный подход, но ты забыла перевести.

Она кивнула.

– Ой, Божечки, миссум, мэм, али принесть толику песочку?

– Хорошо.

– “Принесть толику” трудно произнести, – подала голос Глори, старшая из детей. – “-сть – т”.

– Так и есть, – согласился я. – Но тут можно и запнуться. Это даже лучше. Аль п-п-принесть то-то-толику пе-пе-песочку, миссум Холидей?

– А если они не поймут? – спросила Лиззи.

– Ничего страшного. Пусть поскрипят мозгами, чтобы понять вас. Иногда нужно мямлить – не отказывайте им в удовольствии произнести: “Не надо мямлить”. Они обожают нас поправлять и считать дураками. И помните: чем меньше им хочется прислушиваться к нашим беседам, тем больше мы можем при них сообщить друг другу.

– Почему Бог так устроил? – спросила Рейчел. – Что они хозяева, а мы рабы?

– Детонька, Бога нет. Религия существует, а этого их Бога – нет. Их религия учит, что в конце мы получим награду. А вот про их наказание не говорит ничего. Но в их присутствии мы верим в Бога. Ой, божечки-божечки, верим-поверим. Религия – это лишь средство контроля, которое они применяют и пускают в ход, когда им удобно.

– Но что-то же наверняка есть, – заметил Верджил.

– Прости, Верджил. Пожалуй, ты прав. Пожалуй, дети, и впрямь существует некая высшая сила, но это не их белый Бог. Однако чем больше вы разглагольствуете о Боге, Христе, рае и аде, тем им приятнее.

И дети сказали хором:

– А чем им приятнее, тем нам спокойнее.

– Фебруари, переведи.

– Чем им лучшей, тем нам тишей.

– Превосходно.

Гек застал меня за перетаскиванием мешков с куриным кормом из подводы в сарай на заднем дворе вдовы Дуглас. Гек над чем-то сосредоточенно размышлял, и я смекнул, что он хочет поговорить.

– Об чем задумалися?

– О молитвах, – ответил он. – Вот ты молишься?

– Да, сэр, молюся бесперечь.

– А о чем ты молишься? – спросил он.

– Да о разном. Один раз я молился, чтобы малютка Фебруари поправилася от хворобы.

– И сбылось?

– Ну, поправилася же. – Я сел на подводу, поднял взгляд в небо. – А однажды я молился о дожде.

– И тогда тоже сбылось?

– Полило, а как же. Не сразу, но чуть опосля.

– Тогда откуда ты знаешь, что его послал Бог?

– А пожалуй, что и не знаю. Но рази ж не Бог все спосылает? Кто же еще послал дождь?

Гек подобрал камень, повертел его в руке, рассматривая, а потом зашвырнул им в белку, сидевшую высоко на ветке вяза.

– Хочете знать, что я думаю?

Гек посмотрел на меня.

– Я думаю, молиться надо ради тех ваших ближних, которые хочут, чтоб вы молилися. Молитеся так, чтобы услышали мисс Уотсон и вдова Дуглас, и просите Иисуса о том, чего, как вы знаете, они хочут. И жизнь ваша станет куда как вольготнее.

– Может быть.

– И вворачивайте время от времени что-нибудь вроде новой удочки и протчего такого, чтобы вас не бранили.

Гек кивнул.

– Разумно. Джим, а ты веришь в Бога?

– А как же, верю. Если бы Бога не было, откудова бы взялася наша чудесная жизнь? Ну, бегите играйтеся.

Я проводил Гека взглядом: он скрылся за углом того здания, что стоит напротив большого дома судьи Тэтчера. Я изготовился было взвалить на плечо последний мешок зерна, как вдруг сзади ко мне подошел старина Люк.

– Ты меня напугал, – сказал я.

– Извини. – Люк подпрыгнул – росточком старик не вышел – и сел на подводу.

– Чего хотел этот маленький приставала?

– Он малец неплохой, – возразил я. – Просто хочет понять, что к чему. Наверное, как и все мы.

– Слышал, что случилось с братом этого Макинтоша в Сент-Луисе?

Я покачал головой.

– Он человек свободный. Светлокожий, как ты. Ввязался в драку в порту, явилась полиция и схватила его. Он спросил, что с ним сделают за мордобой. Один из полицейских ответил, что, скорее всего, повесят. И брат Макинтоша ему поверил. Почему бы и нет? Так вот он достал нож и прирезал обоих.

Подошел белый мужчина и отчего-то принялся рассматривать коня, впряженного в подводу. Люк замолчал. На белого мы старались не смотреть. Если уж мы разговаривали, значит, надо продолжать разговор.

– И что дальше? – спросил я Люка.

– Ну, значица, эта черномазая облизьяна нырк в проулок, что твой сатана, тут-то его и оглоушили пистолетом. Эти белые так и накинулися на него. Намылили ему холку по первое число.

Я кивнул.

– Эй! – крикнул белый.

– Сэр?

– Это лошадь мисс Уотсон?

– Нет, сэр. Подвода – та мисс Уотсон. А лошадка – от вдовы Дуглас.

– Не знаешь, она не думает ее продавать?

– Не могу знать, сэр.

– Как увидишь ее, спроси, – сказал он.

– Да, сэр, всенепременно.

Прохожий в последний раз оглядел лошадь, раздвинул ей пальцами губы и наконец ушел.

– Как думаешь, зачем такому дураку лошадь? Он же в лошадях ничего не смыслит, – сказал Люк.

– Этой кляче сто лет в обед, она и в вёдро-то еле тащит эту подводу, даже пустую.

– Любят белые покупать всякую всячину, – заметил Люк.

– Так что сталось с Макинтошем? – спросил я.

– Схватили, привязали к дубу, напихали под него хворосту и сожгли заживо. Говорят, он вопил, просил его пристрелить. Но присутствующие кричали, что пристрелят любого, кто попробует избавить его от мучений.

Меня замутило, но в целом эта история не так уж и отличалась от многих других, которые я слышал. И все равно меня бросило в жар, я вдруг ощутил, что весь липкий от пота.

– Какая страшная смерть, – сказал я.

– А хороших смертей, пожалуй, и не бывает, – ответил Люк.

– Вот не уверен.

– Это еще почему? – удивился Люк.

– Ну то есть все мы умрем. Может, не всякая смерть так уж плоха. Может, какая из них меня и устроит.

– Чушь ты несешь.

Я засмеялся.

Люк покачал головой.

– Но и это еще не худшее. Цветные мрут каждый день, тебе ли не знать. Хуже всего, что судья заявил присяжным: это было деяние коллективное, и поэтому они не вправе выносить какие-либо вердикты. Получается, если сделали всей толпой, то это не преступление.