В любое время могу бросить... - Макбейн Эд. Страница 3

Но сколько времени Анни будет находиться под кайфом?

Вопрос так вопрос!

И как долго я еще смогу терпеть боль в ноге?

Я снова посмотрел на шприц, и у меня в желудке возникло это странное ощущение, какое у меня всегда возникало перед уколом. Я ведь кололся просто ради удовольствия, но даже у меня возникало определенное ощущение перед тем, как вонзить иглу. Я представил, как игла втыкается мне в руку, попадает прямо в пульсирующую синюю вену, я давлю на поршень шприца, и героин смешивается в шприце с моей кровью, а потом я отправляю его в вену, снова и снова давя на поршень.

Меня слегка прошиб пот. Нога здорово опухла, а штанина от засохшей крови заскорузла. Я совсем не чувствовал ногу ниже колена, если бы не эта проклятая боль! Я стал думать, что мне повезло, что я не покалечился еще сильнее, упав так на задницу. Я попытался дотянуться рукой до косячка героина, но малейшее движение приносило адскую боль, к тому же я никак не мог до него достать, несмотря на то, что почти наполовину сполз с решетки.

Я думал о том, как все хорошо сложилось бы, если бы копы не устроили облаву. Я заглянул бы к Перри и, возможно, поделил бы косячок с ним, а может быть, завалился бы к Анни и поделился с ней дурью и побаловался бы кое-чем еще, несмотря на то, что она становится невменяемой, когда дело доходит до постели. Хотя кто сказал, что она должна получать от этого удовольствие? В мире есть только один человек, который что-то значит для Джоя Анджели – это сам Джой Анджели. И даже если Анни лежит бревном, она сложена словно резиновая кукла и гораздо лучше тех, кто под тобой извивается и пытается тебя вытолкнуть. Я стал думать об Анни, о ее теле, о ее сонном взгляде и о том, как у нее раскрываются губы, когда она втыкает иглу.

Я стал думать об этом, и через некоторое время боль в моей ноге прекратилась. Теперь я чувствовал лишь онемение ниже колена, словно у меня там совсем не было ноги. Только онемение и еще сильную пульсацию, словно что-то билось внутри о череп. Довольно приятный ритм: бум-бум! И я прислушивался к этому биению и не сводил глаз со шприца, который своей острой иглой указывал в противоположную от кирпичной стены сторону. И размышлял, что мне сейчас просто необходима очередная доза.

***

Когда я проснулся, уже стемнело. В окнах домов, выходящих во двор, горел свет, словно свечи в церкви. Я посмотрел на окно Анни, но оно было темным. И тут я заметил, что оно закрыто.

Закрыто!

Кто-то закрыл это проклятое окно, пока я спал. Анни, вероятно, закрыла его и вышла на поиски наркотиков. Я обозвал себя безмозглым болваном, потому что позволил себе заснуть, в то время как мне нужно было следить за Анни. А теперь вот она ушла, а я остался совершенно один в этом проклятом дворе в полной темноте! Ощущение было такое, словно ногу ниже колена мне отрезали. Я взглянул вниз, чтобы удостовериться, что она все еще на месте.

Без света из окна Анни решетка сточной трубы была погружена в темноту, и я был благодарен за это – по крайней мере никто с верхних этажей меня не увидит. Широкий луч света падал на шприц на бетоне, я посмотрел на него и облизнул губы. Сейчас нога у меня совсем не болела, только пульсировала и онемела, но внутри меня была боль иного рода, и я понял, что прошло чертовски много времени с последней дозы. Слишком много времени. Я укололся около полудня, но доза была слишком маленькой – только одна капсула, да и дурь была не очень хорошего качества, так всегда бывает, когда берешь у случайных продавцов. Но мне нужна была заправка, а Сэм сказал, что есть один человек, поэтому-то я его и нашел. Мне пришлось заложить свой портативный радиоприемник, чтобы получить капсулу, а когда зелье почти не подействовало на меня, я был готов задушить этого грязного негодяя, который всучил мне подделку. Позднее, когда я раскатал Гарри-Коня на бесплатную порцию, то забыл об этом говенном торговце и действительно был готов из шкуры выскочить, когда нагрянули копы.

Значит, прошло двенадцать часов, и один Бог знает, сколько теперь времени. Судя по поту у меня на лбу, было довольно поздно, черт побери! По дрожи в руках, твердому комку в желудке и тику, который начинал дергать уголок моего рта, по зуду в спине можно было судить, что прошло довольно много времени. Словно обезьяна начинала скрести своими когтями, точно, обезьяна! Она весила двадцать пять фунтов, сидела у меня на плечах и царапалась, и единственный способ стряхнуть эту обезьяну – ввести косячок героина, лежащий на бетоне, шприцем, который примостился с ним рядом в углу, блестя иглой в луче света.

Если бы я был наркоманом, то с ума бы сошел оттого, что вижу этот желанный косячок и не могу до него дотянуться. Ко мне потихоньку начала подкатывать тошнота, а потом стал прошибать пот, горячие липкие капли стекали у меня по подбородку, по шее и по позвоночнику. Я не мог сидеть спокойно, но и двигаться тоже не мог из-за того, что нога моя, застрявшая в решетке, была словно свинцовая. Я стал чесать спину, потом лицо, у меня зудело все тело, а комок в желудке начал переворачиваться. В конце концов рвотные массы вырвались у меня изо рта прямо на решетку сточной трубы, на штанины. От омерзительной вони меня снова вырвало, только на этот раз в желудке у меня уже ничего не осталось, и тело мое сотрясалось от тщетных рвотных позывов, пот лился ручьем. Ощущение было такое, словно я заболел малярией.

Через некоторое время это состояние прошло, как обычно. Однако я знал, что оно не исчезло навсегда, потому что обезьяна все еще сидела у меня на плечах и царапалась, и у меня клацали зубы. Я попытался поддержать нижнюю челюсть, но, черт побери, не смог. Я думал, что, услышав щелканье моих зубов, все жители близлежащих домов бросятся к окнам, и все время благодарил Бога за то, что я не наркоман, потому что тогда мне бы несладко пришлось.

Я пытался собраться с силами, прислонился спиной к стене. Моя нога теперь так распухла, что ни за что не пролезла бы через прутья решетки. Я прислонился спиной к стене и посмотрел вверх на освещенные окна, занавешенные шторами, на которых видел танцующие тени, словно образы в наркотическом сне, как те тени, что я наблюдал однажды, когда один фрукт из другого района угостил меня опиумом. Вот это, я вам скажу, было ощущеньице! Только у того фрукта были такие желтые зубы и кожа как пергаментная. Я подумал и решил после того вернуться к доброму старому героину. Но все-таки это было клево, со звуками которых я никогда прежде не слышал, как будто классный оркестр дул в свои трубы и бил в свои барабаны, и звуки были ясные и чистые, я даже мог различить нежный разговор труб и низкое подвывание тромбонов. А еще там были цвета, словно они танцевали в ритм со звуками, – ярко-красные вспышки, отчаянно-алые и нахально-желтые. Они так и мелькали у меня перед глазами. Этот опиум был силен, я вам скажу, лучше, чем понюшка кокаина, который я однажды попробовал, и даже лучше морфия, который Гарри-Конь давал мне давным-давно.

Я наблюдал за тенями на занавесках, а потом за одной тенью, которая не была тенью вовсе. Оконные занавески были незадернуты, и девушка стояла перед окном. Это была высокая, темная мулатка с изящным гибким телом в шелковом платье, которое облегало ее выпуклые груди и натягивалось на плоском животе.

Она взялась рукой за подол своего платья, а потом стянула его через голову, и я слегка подался вперед, не спуская с нее глаз. Окно находилось на втором этаже, и я мог видеть все совершенно ясно. Я сидел, прислонившись к стене в темноте, смотрел и знал, что девушка не может меня видеть, и от этого у меня возникло приятное чувство, словно она раздевается только для меня одного.

На ней была розовая комбинация, и темный цвет ее тела казался мягким на фоне шелка. Она сняла комбинацию через голову. Я не сводил с нее глаз. Она подошла к окну и долго там стояла, и ее груди тяжело вздымались каждый раз, как она вдыхала в себя воздух. Девушка смотрела вниз, в темноту, ее взгляд был устремлен прямо на меня. Я зажмурился, чтобы белки глаз не выдали меня в темноте, а когда открыл глаза снова, то занавески были уже задвинуты, а за ними мелькала лишь ее тень.