132 (СИ) - Шнайдер Анна. Страница 15

Боже, наконец-то…

Он улыбался. Улыбался настолько мягко и ласково, что я уже не сомневалась: он меня не узнал.

Разве мог бы он так улыбаться Вике Сомовой — девочке, которая его предала?

— Ну, вроде бы всё, — сказал Алексей Дмитриевич, когда мои щёки стали сухими, а глаза прекратили бесконечно вырабатывать слёзы. — Правда, никаких соринок я не увидел, но наверное, их смыло. Держите ваши очки.

Он вложил очки мне в руку, и я сразу надела их обратно на нос.

Я не знала, что сказать. Я была странно растеряна неожиданностью случившегося — я ведь не успела дойти до нужного двора, села с другой стороны дома, пытаясь успокоиться. Судьба? Да, наверное.

Может быть, кто-то там, наверху, просто устал смотреть на мою нерешительность? Я и сама от неё устала, честно говоря.

— Спасибо, — всё-таки произнесла я, по-прежнему глядя на Алексея Дмитриевича. Несмотря на то, что он уже отдал мне очки, отходить не спешил, продолжая стоять рядом и рассматривать моё лицо с лёгким любопытством. И губы его по-прежнему улыбались…

— Не за что. Это вам спасибо, что поймали Машу. Я на секунду отвлёкся, чтобы дочери написать, а она как рванёт. Хорошо, что не через дорогу побежала, а сюда, вдоль подъезда.

— Маша… — прошептала я, будто пробуя имя на вкус, и посмотрела вниз, на девочку, которая стояла, прижавшись к своему дедушке. — Красиво… Сколько ей?

— Полтора года. У меня таких озорниц четверо. — В голосе Алексея Дмитриевича разливалось целое озеро любви, и я невольно вновь посмотрела на него, встретившись с ним взглядом. Моментально замерла — потому что мне показалось, что он сейчас скажет: «Привет, Вика», но… ничего подобного не произошло. — Старшей, Ольге, четырнадцать. За ней — Оксана, ей десять. Потом Алиса, она в этом году в школу пошла. И вот — главная мелочь Маша. Короче говоря, я многодетный дед.

Он тихо, но заразительно засмеялся — и удержаться от ответной улыбки оказалось невозможно.

— Ну вот, вы наконец улыбаетесь, — продолжил Алексей Дмитриевич, и меня кольнуло то ли страхом, то ли предвкушением. Всё-таки узнал?.. — А то стояли грустная и плакали. Не дело это.

— Я… не специально…

— Понимаю.

Наверное, он хотел сказать что-то ещё, но не успел — Маша не выдержала нашего неспешного диалога.

— Деда, деда, пайк! Па-а-айк! — последнее слово она проговорила, переходя на визг, и я вздрогнула, а Алексей Дмитриевич фыркнул.

— Маша, незачем так вопить! Конечно, мы сейчас пойдём в парк, я же тебе обещал. Пойдёте с нами?

Я не сразу поняла, что он обратился ко мне.

Смотрела в его глаза, по-прежнему тёплые и сердечные, и не могла понять, узнал он меня или нет. А спросить боялась.

— Конечно, пойду…

Два часа.

Они показались мне безмерно короткими, и в то же время бесконечно длинными — потому что за эти два часа на моё измученное сердце пролилось множество чудодейственного бальзама.

Счастливых людей всегда видно, и по Алексею Дмитриевичу было заметно, что он — счастливый человек. Он с охотой и удовольствием говорил о своей большой семье, хвалил дочерей и внучек, безмерно гордился женой, с уважением отзывался о зятьях. И я не могла не радоваться за него, наконец осознав, что больше, чем самого разговора с Алексеем Дмитриевичем, я боялась, что найду его опустошённым и одиноким. Мне казалось, что я не выдержу, если встречу его опустившимся и несчастным, что это меня по-настоящему убьёт. И ведь я морально готовилась именно к такому исходу… Потому что думала: человек, отсидевший двенадцать лет в колонии строгого режима, может быть только таким.

Но я ошиблась.

Алексей Дмитриевич, в отличие от меня, всегда обладал внутренней силой. И эта сила тюрьме оказалась не по зубам. Может, если бы его не ждали дома все эти годы, он бы сломался, но его ждали. И жена, и дочь, и даже… Макс.

Да, лабрадор тоже его дождался. Это было почти невероятно. И ещё невероятнее — то, что я не задавала вопросов о Максе, Алексей Дмитриевич заговорил о нём сам. Я лишь спросила, нет ли у него домашних животных.

— Сейчас у нас кот живёт, — ответил мой учитель. — Но раньше была собака. Макс, шоколадный лабрадор. Он почти восемнадцать лет прожил.

Я, помня, что в то время Максу был год, вновь прослезилась от радости. Как же хорошо, что пёс и его хозяин встретились! Я ведь помню, как Алексей Дмитриевич любил свою собаку.

Ещё я выяснила, что в доме, к которому я приехала, живёт его младшая дочь — старшая с мужем и двумя их девочками жила в другом месте. Недалеко, парочка остановок на автобусе, и Алексей Дмитриевич туда тоже регулярно наведывался. Но жил тут, только не вместе с дочерью, а в отдельной квартире, с женой. Она, кстати, оказалась диетологом…

Вот так спустя двадцать лет я выяснила, кто составлял для меня диеты.

— А вы где работаете? — поинтересовалась я, пока Маша в очередной — наверное, уже сотый, — раз скатывалась с горки.

— Сейчас — нигде, — с сожалением ответил Алексей Дмитриевич, бросая раскрошенный хлеб прилетевшим к скамейке голубям. — Мне работу непросто найти. Два года назад я ещё работал, а потом родилась Маша, и Леся, моя младшая, сказала: папа, хватит мучиться, лучше увольняйся и помогай мне с детьми. На том и порешили. Вот пойдёт Маша в детский сад, подумаю, может, опять счастья попытаю.

Это был первый — и наверное, единственный, — момент, когда я почувствовала дикий стыд, находясь рядом с Алексеем Дмитриевичем. Я ведь понимала, что значит «непросто найти работу»… И в этом была виновата я.

Обо мне мы тоже разговаривали, и я чувствовала его искренний интерес. Порой мне думалось, что не может совсем незнакомый человек так себя вести, а значит, Алексей Дмитриевич всё-таки меня узнал — но я отметала эту мысль, как недостоверную. Уверена, если бы он меня узнал, не стал бы смотреть с такой симпатией.

И я трусливо не желала её лишаться, поэтому так в итоге и не сказала: «Алексей Дмитриевич, я Вика Сомова». Назвалась настоящим именем, но больше — ничего.

А он и не настаивал.

— Можно, я завтра с вами опять погуляю? — спросила я, когда Алексей Дмитриевич сообщил, что Машу пора уводить домой — на обед и дневной сон.

— Конечно, можно, — ответил он и улыбнулся мне, как старой знакомой, которую в любой момент рад видеть.‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

Встреча с Алексеем Дмитриевичем произвела на меня такое же впечатление, как в далёком детстве, когда я из хмурого гадкого утёнка постепенно начала превращаться в обычную девочку, не считающую себя хуже других.

Сейчас, как и тогда, своим непроизвольным расположением, своей искренней добротой, он смог снять с меня всю скорлупу, проникнуть под толстую, как у бегемота, кожу, и заставить почувствовать остроту и радость жизни.

Я возвращалась к себе… И пусть это возвращение было болезненным, на работу я пришла в хорошем настроении. Его омрачало лишь то, что я так и не призналась, но я надеялась найти правильные слова в будущем. Сказать ему не только «Простите меня», а что-то ещё. Что-то, благодаря чему он действительно сможет меня простить.

Понимая, что мне сейчас не до работы, я написала заявление на отпуск за свой счёт, из-за чего удостоилась громкой выволочки от начальника, которому было плевать на все «форс-мажоры». Ну а мне после разговора с Алексеем Дмитриевичем оказалось плевать на угрозы и откровенный шантаж… В любом случае я не любила свою работу.

По правде говоря, я вообще не знала, что люблю. Столько лет я просто плыла по течению, слушаясь маму, веря в тот кошмар, который она мне наговорила про Алексея Дмитриевича, и никак не пытаясь протестовать.

Но ничто не может продолжаться вечно, и сейчас пришло время понять, каким человеком я являюсь на самом деле.

Вспомнить, что я тоже умею улыбаться… И любить всем сердцем, даже если моя любовь никогда не будет нужна никому, кроме меня самой.