Бирюзовая тризна - Макдональд Джон Данн. Страница 30

За домом орала и вопила резвящаяся молодежь. Она сделала последний глоток, глядя на меня поверх кромки бокала. Кусочки нерастаявшего льда глухо брякнули, когда она поставила пустой бокал. Потрепанная, но симпатичная женщина с глазами азартного игрока. У меня очко, и снова очко, прикажете карту? И такая славная улыбка.

— Знаете, я бы хотела зайти как-нибудь на вашу яхту, когда все будет не так кувырком. Я помню, там был совершенно гигантский салон, или мне это приснилось? Совершенно гигантский для такой яхты.

— Нет, не приснилось, он и в самом деле такой, — ответил я.

Она явно ждала должного последовать приглашения. Ну уж нет, милая вдовушка. С такой фигурой и губами ты можешь заполучить себе любого здорового и молодого теленка. Я встал.

— Благодарю вас. Извините, что беспокоил такими необычными вопросами. — Все в порядке. Мне необходима была передышка. Ненавижу уборку. Если я не найду кого-нибудь в самом скором времени, я продам этот дом, пока он не свел меня в могилу.

— Сейчас самое подходящее время размещать объявления в бостонских или чикагских газетах.

— Ай, пустяки. После того, как кончатся школьные каникулы, я смогу смыться отсюда и поваляться на теплом пляже. Надеюсь, мы еще увидимся где-нибудь в округу, Тревис.

Итак, я вернулся в Бахайя Мар заполнять самую большую лакуну в истории Бриндля. Майер напомнил мне, что мы знали Говарда еще с тех времен, как он поселился на «Саламандре», чтобы поддерживать ее товарный вид. Но она была продана до того, как погиб Тед Левеллен. Так что Говард не мог видеть Гулю раньше, чем она приехала их колледжа. А это было сразу после смерти Теда. До этого времени он не имел ни малейшей возможности проявить себя рядом с ней и жил, должно быть, где-то в округе на побережье.

Холодный влажный ветер вымел из Флориды толпы рождественских гостей и туристов. Счетчики на стоянках сиротливо и бесполезно торчали, как одинокие деревца. Пустынны были пляжи. Мокрые толпы молодежи лихорадочно искали таксистов, но таксисты тоже стали разборчивы и редки. Мокрые яхты ворочались на волнах у пирсов, как круглые черные блестящие тюлени.

Я проверил несколько поселков, прежде чем что-либо обнаружил. В любой бухте все немногочисленные соседи знают друг друга как облупленных. Прокат лодок, толпы туристов, гаражи и ремонтные мастерские, небольшие магазинчики — все это очень объединяет.

Толстый Джек Гувур менял компрессор на «Мисс Киске», строй яхте с единственной мачтой. Это древнее мореного красного дерева судно принадлежало такой же древней сумасшедшей леди их Далута. Она приезжала однажды или дважды в год, на неделю или дней на десять, привозя с собой служанку, повара, трех пуделей и четверых друзей. Придя в нашу бухту, она принималась крейсировать вверх-вниз по Уотервею, причем черепашьими темпами. Она очень не любила шума и беготни, и всяческой суеты, и предпочитала иметь их как можно меньше. Все счета Толстый Джек присылал в банк Далута. Они платили с такой обязательностью, что иногда он гадал, а не предупреждает их кто-нибудь заранее, что в такой-то день он пришлет им чек строй леди.

Он вытер грязные лапы какой-то старой тряпкой и сел на огромную коробку, в которой прибыл новый компрессор.

— Ну кто бы мог теперь подумать, что Райн Хук, наш несчастный старый Райн Хук мог когда-то совершать такие сделки!

— Это который продает яхты?

— Ну да, тот самый. Харроновский кеч был тогда в такой великолепной форме, пока на нем жил Говард. Так что он решил, что может вполне доверять ему и дальше подобную работу. А это, ты же знаешь, ценится везде. Это как с домом: очень удобно, чтобы кто-нибудь жил в нем, пока ты его не продашь. Чтобы не застаивался воздух, не заводились клопы, птицы не загадили крышу. Так что после того, как он закончил с тем кечем, его перекинули на одну разбитую посудину, которую хотели продать за яхту. Она принадлежала какому-то сукиному сыну из Техаса, квартирмейстеру, что ли. Двигалась она с трудом. Что-то около девяноста футов длинной, вроде бы так. Ну, в общем, совершенно разбитая посудина. Как же она называлась? Как-то чудно. Вот. «Трещотка», вот как. На мой взгляд, продать ее было почти невозможно. Но в общем-то, если привести в порядок, то вполне. Говард согласился, когда я ему сказал, что надо поставить дизели, сменить обшивку внутри и снаружи, половину такелажа. Построена она была в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом, а выглядела так, как будто владелец пытался порубить ее на дрова, так что теперь она было готова перевернуться на любой ряби. Этой посудине можно было дать от семидесяти до восьмидесяти лет, и то в виде комплимента. Владелец получил ее в придачу к новой жене, совершенному козленку, и это было единственное приданное, которое она унесла от предыдущего мужа, заявив, что не собирается возвращаться к этому мерзавцу даже за зубной щеткой. Фамилия нового мужа была, кажется, Фархоузер. Такой круглый лысый человечек с совершенно крысиным голоском. Работы, конечно, была прорва, так что Говард взялся за нее, ну и имел конечно, кое-что с этого. Райн Хук нанял его тогда с одобрения Фархоузе.

Я не мог себе даже представить, Трев, что найдется какой-нибудь богач, который был бы к богатству еще и идиотом настолько, чтобы купить эту яхту. На мой взгляд, это можно сделать только спьяну. Однажды там на палубе появилась девчонка, одна из тех тонкоруких и тонконогих кисок, у которых обычно длинные светлые волосы, а размалеваны они так, как будто они уже умерли, а их загримировали под живую. И одеты они всегда не то в драную джинсу, не то в мешковину. Но как я потом выяснил у Говарда, она, оказывается, была дочерью этого самого Фархоузера. Он ее отправил в школу, а она сбежала, и хотела жить на посудине, но только чтобы старик не знал. Говард не знал, что и делать. Но она, должно быть, все-таки его уломала, потому что во всяком случае неделей позже я видел их вместе на пляже, хотя в первый момент не был уверен, что это та же самая девушка, так как купальный костюм, — это совсем не то же самое, что драные джинсы и мешковатый свитер, под которым ни рук, ни ног не разглядеть. Так-то она была прехорошенькая. Откуда они тогда свалились, было ясно любому дураку, так что она его, как видишь уломала. Как же ее, черт подери, звали? Сьюзен, вот как. Но в скором времени их Далута снова явилась моя сумасшедшая леди, и я опять должен был полторы недели мотаться с ней вверх и вниз по этому несчастному Уотервею. Поэтому я довольно долго не видел Говарда совсем, а потом однажды углядел его на «Лани» — он помогал Гуле Левеллен. Я остановился и спросил его, купил ли кто это несчастное корыто, и он сказал, что еще нет и что он все еще на нем живет, и что продажей даже и не пахнет, по крайней мере ему так кажется. Я так думаю, что он жил на этой «Трещотке» до самой свадьбы. А потом в один прекрасный день развалина исчезла. Да ты же еще сам спрашивал тогда у Райна Хука, что с ней сталось. Слушай, Макги, а не сойти ли нам вниз и не выпить ли по парочке пива? День сегодня, конечно, холодноват для пива, но долгие разговоры всегда вызывают у меня жажду.

Убей меня Бог, я не помню этого разговора. Но потом, покопавшись в памяти, я понял, что и в самом деле разговаривал с Райном Хуком. Это было год назад или чуть больше. Я даже вспомнил, как он выглядит: человек с крупной головой, большой лысиной, с вечной перхотью в волосах и огромными очками в черной роговой оправе.

Именно на него я наткнулся, выходя их бара.

Он окликнул меня, я обернулся и, вглядевшись узнал его.

— Господи Боже мой, Райн! — воскликнул я прежде, чем спохватился.

Он покачал головой и увел меня за столик в углу у стойки.

— Я знаю, я знаю! Я посмотрел бы на тебя, если бы ты носил эту штуку, да не теперь, а в такую погоду, которая стояла последние две недели. Трев, эта штука смахивает на ушанку оленеводов. Я сам не понимаю, зачем обливаться потом, но зато тебя в ней никто не узнает. А очки довершают дело. Я теперь вообще не тот, что в молодости. А торговля — игра для молодых, Трев, не следует забывать этого.