След тигра - Воронин Андрей Николаевич. Страница 10

Поймав себя на этой мысли, Федор Филиппович усмехнулся и невесело покачал головой… Появление Корнеева на аэродроме было очень легко объяснить: как всякий хороший начальник, Николай Степанович беспокоился о судьбе своих пропавших без вести подчиненных. Он ведь прямо так и говорил: ночей, мол, не сплю, чертовщина по углам мерещится… А вот что делал в такую рань на аэродроме генерал ФСБ Потапчук? Если бы кто-то задал Федору Филипповичу этот вопрос, он наверняка затруднился бы с ответом.

Корнееву он по-прежнему доверял — настолько, разумеется, насколько вообще мог доверять кому бы то ни было. Никаких причин для беспокойства Федор Филиппович не видел, но недавно зародившееся где-то в глубинах генеральского сознания чувство с течением времени не только не ослабевало, но и, напротив, становилось все сильнее. Это чувство было крайне неприятным: чем дальше, тем больше Федору Филипповичу казалось, что он только что собственными руками послал своего лучшего агента на верную смерть. Да и чувство ли это было? А может, предчувствие? Ведь что такое интуиция? Это просто способность мозга подсознательно делать выводы из множества мелких, незначительных с виду данных, которых сплошь и рядом оказывается недостаточно для логического анализа…

«Маразм это, а не интуиция, — сердито подумал Федор Филиппович, зачехляя бинокль. — Обыкновенный старческий маразм. А еще знающие люди говорят, что беспричинное беспокойство служит одним из верных признаков приближающегося сердечного приступа. Валидольчику, что ли, хватануть для профилактики?»

Он опустил руку в карман плаща, но вместо цилиндрической колбочки с валидолом пальцы нащупали твердый угловатый картон сигаретной пачки. «И как она здесь очутилась, эта зараза? — старательно подумал Федор Филиппович, как будто его мысли кто-то мог подслушать. — Подбросили, что ли?»

Лгать самому себе было до невозможности глупо, но еще глупее казалось Федору Филипповичу то, что он намеревался сделать. Руки словно сами по себе надорвали целлофановую обертку, и та, вырвавшись из пальцев, полетела, трепеща на утреннем ветерке, куда-то в неведомые дали, но не дотянула — зацепилась за низкий корявый куст и повисла, вяло трепыхаясь, как обрывок гирлянды на осыпавшейся новогодней елке. Генерал старательно скатал в тугой шарик вынутый из пачки кусочек фольги, — опустил шарик в карман и зубами — чего там, все равно никто не видит! — вытащил сигарету.

Зажигалки у него не было — повыбрасывал все до единой, когда твердо решил завязать с курением, — но свежий, нетронутый коробок спичек обнаружился в том же кармане, что и сигареты. Федор Филиппович ловко, по-солдатски, прикурил от первой же спички — навыки, выработанные на протяжении полной лишений и опасностей жизни, не вытравишь из памяти несколькими относительно спокойными годами генеральства. Дым кувалдой обрушился на легкие, закружилась голова. Генерал стерпел, не закашлялся, сделал две или три неглубокие затяжки, бросил сигарету в траву и старательно затоптал ее подошвой своего дорогого черного ботинка. После этого он бросил еще один долгий взгляд в ту сторону, где над краем земли уже начал разгораться костер восхода, повернулся к встающему солнцу спиной и стал осторожно, скользя гладкими кожаными подошвами по жухлой прошлогодней траве, спускаться с пригорка к своей служебной «Волге», за рулем которой скучал, душераздирающе зевая, хмурый, невыспавшийся водитель.

ГЛАВА 3

Двигатель буксира в последний раз чихнул и заглох, напоследок выбросив из выхлопной трубы облачко сизого дыма, который, стелясь над водой, потянулся к берегу и исчез, запутавшись в полузатопленных кустах. Серые прозрачные льдинки покачивались на поверхности черной воды, с тихим шорохом и звоном ударяясь о ржавый железный нос баржи. Это был не настоящий лед — тот уже сломался и, грохоча, ушел вниз по, реке, к недосягаемому для него морю. Глеб легко перепрыгнул полосу черной, непрозрачной воды, плескавшейся между грязным бортом баржи и серыми досками причала, поймал брошенный Вовчиком разлохмаченный канат с петлей на конце и накинул петлю на причальную сваю. Хмурый Гриша, у которого из-под утепленной куртки виднелся неизменный треугольник десантной тельняшки, принял от Тянитолкая кормовой конец и, в свою очередь, укрепил его на причале. Гриша, как выяснилось по дороге сюда, был кандидатом наук, а вечно небритый Тянитолкай, которого Глеб подстрелил в ангаре и настоящего имени которого так и не сумел узнать, хоть и не имел степени, занимал в Фонде должность, которая в каком-нибудь НИИ соответствовала бы должности старшего научного сотрудника. Бородатый хохотун Вовчик тоже ходил в кандидатах, а руководительница партии, Евгения Игоревна Горобец, она же «солдат Джейн», готовилась к защите докторской. Насколько Глеб понял из рассказа разговорчивого Вовчика, Горобец уже защитилась бы, если бы не это несчастье с ее мужем, из-за которого у нее, по выражению все того же Вовчика, «совсем башню снесло».

Вовчик с Тянитолкаем, поднатужившись, спустили сходни, а Глеб и Гриша опустили их на доски причала. С палубы буксира за их действиями наблюдали двое матросов, грязных и затертых до такой степени, что выглядели единоутробными близнецами. На фоне одетых в яркие пуховики москвичей аборигены казались особенно заброшенными и неухоженными. Они почти сливались с фоном, и помощи от них было как от части пейзажа — от парочки кустов, к примеру, или от приречного пологого бугра, на макушке которого сбились в кучу покосившиеся, черные от времени и непогоды бараки леспромхозовского поселка. Стояли, дымили газетными самокрутками, заряженными не то махрой, не то крепчайшим местным самосадом. Поплевывая в черную ледяную воду, они с равнодушием сфинксов наблюдали за разгрузкой.

Впрочем, их помощь никому и не требовалась. Спутники Сиверова, все эти кандидаты, без пяти минут доктора и старшие научные сотрудники, вкалывали так, что Глеб едва поспевал за ними. Он не без оснований считал себя недурно приспособленным к суровому походному быту, но люди, с которыми он сейчас вынужденно делил кров и пищу, удивляли его буквально каждый день. Однажды Глеб спросил бородатого Вовчика, где он, кандидат наук, научился так ловко, не хуже профессионального конюха, управляться с лошадьми, на что тот, хохотнув, ответил: «Чудак, я же кандидат биологических наук, а не физико-математических! Могу почистить, вылечить, а могу и разделать. Без проблем, понял? Это тебе не из винтовки пулять, композитор!» При этом Глеб ни капельки не сомневался, что винтовкой Вовчик владеет не хуже, чем лошадиным скребком, скальпелем или микроскопом. Вряд ли он, Гриша и Тянитолкай были виртуозами военного дела, но, судя по некоторым признакам, все они прошли огонь, воду и медные трубы, и даже, может статься, не единожды. Гриша, например, и не думал скрывать свое бурное прошлое, и на запястье у него можно было, без труда разглядеть татуировку в виде эмблемы воздушно-десантных войск, под которой красовалась короткая, но очень красноречивая надпись: «ДШБ». Вовчик тянул срочную в морской пехоте, обошел полмира, нюхал порох где-то в Африке и даже принимал участие в замирении взбунтовавшейся зоны, о чем любил рассказывать в свойственной ему юмористической манере.

Где, в каких войсках служил Тянитолкай, оставалось для Глеба тайной за семью печатями — так же, впрочем, как и его имя. Они почти не общались, и вовсе не потому, что Тянитолкай обиделся на Глеба за его выходку в ангаре. Просто такой он был человек — нелюдимый молчун, вещь в себе. Непонятно было даже, откуда у него такое странное прозвище — Тянитолкай. На этот счет Глеба, как обычно, просветил словоохотливый Вовчик. «Чуковского помнишь? — сказал он. — Это он придумал такого сказочного зверя — Тянитолкая. Одна голова у него спереди была, а другая — сзади. У нашего Тянитолкая голова одна, зато глаз две пары — одна спереди, как у всех, а другая на затылке». Насчет глаз на затылке Глеб сомневался, но как-то раз ему довелось увидеть Тянитолкая за довольно странным для старшего научного сотрудника занятием — метанием ножа. Нож у Тянитолкая был знатный, в добрый килограмм весом, с широким тусклым клинком и устрашающими зазубринами на спинке, и бросал его Тянитолкай не куда-нибудь, а в вертикальную жердь дощатой перегородки, за которой стояли лошади. Стоило ему взять на пару сантиметров левее или правее, и он мог бы поранить одно из животных, которые здесь были на вес золота. Но Тянитолкай ни разу не промахнулся, и Глеб мысленно ему поаплодировал.